над серебристыми горизонтами на десятки километров вокруг… ХО-РО-ШО! А потом, уже в уютном тепле избушки Славы, в компании раскрасневшихся счастливых лиц — ужин, чай, а то и доброе винцо… А по весне я Славе добыл классный спортивно-туристский велосипед (это тогда был большой дефицит). Вот так мы с ним хобби обменялись. В «смутные» (как я их называю) времена середины 1990-х, когда всем приходилось трудновато, он много времени в разъездах проводил, зарабатывал с приятелями промышленным альпинизмом: высотные объекты — трубы, градирни, элеваторы — обследовал, ремонтировал, красил… Сейчас он опять «хозяин горы» — того же горнолыжного спуска в Харькове.
Женя (рассказы «Адаптация к радиации», «1500 рентген/час и Сэмова история») — «первый виденный мной облученный человек», как я тогда считал (на самом деле я их много видел в университете и раньше — физиков и химиков, — просто внимания не обращал: люди как люди — преподаватели, профессора, научные сотрудники…), — Женя работает там же, в университете, в научно-исследовательском институте химии: научный сотрудник, диссертацию защитил.
Сэм… Сэм («Главный прибор», «10 рентген/час», «Баня», «1500 рентген/час и Сэмова история») — Сэм, напомню, был у АЭС среди первых разведчиков, в первые дни после взрыва — и крепко облучился там… Через несколько лет уехал в Израиль; говорили, там вроде хорошо умеют лечить лучевую болезнь… Уехал — и исчез: мертвая тишина. И когда я писал последний рассказ о нем, я думал… в общем, из рассказа понятно, что я думал.
А Сэм нашелся! Несколько лет назад, через общих знакомых! В Америке, в Калифорнии: в биотехнологической фирме продолжает биологией заниматься, биотесты для контроля здоровья разрабатывает; женился там — на нашей же… Так что теперь перезваниваемся иногда по телефону.
Художник Олег Векленко (это мой уже послечернобыльский друг, в его мастерской был написан первый черновик этой книги) был в Чернобыле в то же самое, первое после взрыва время, что и Сэм; ему тоже несладко там пришлось, как и многим первым чернобыльцам… Олег сейчас преподает в академии дизайна и искусств: профессор, завкафедрой, заслуженный деятель искусств… Международную выставку-триеннале экоплаката «4-й БЛОК» на себе тянет — председатель оргкомитета. И остается при этом лукавым, «креативным» — сейчас уже, впрочем, чаще ироничным, чем просто бесшабашно-веселым, — художником-дизайнером…
Список, как говорится, можно продолжить… И, честно говоря, очень хочется проехаться по городам и весям, по адресам из моего рабочего чернобыльского блокнота… Не хватает, как всегда, времени. Да и повода какого-то значительного, что ли.
Сам я после Чернобыля переквалифицировался в специалиста по «наукам и политике в области окружающей среды» — официальное название факультета в еще одном (Центрально-Европейском, в Будапеште) университете, который мне пришлось закончить, чтобы разобраться с нашими непростыми чернобыльскими впечатлениями. Написал книгу о состоянии здоровья ветеранов Чернобыля[69] (на казенную медицину ни тогда, ни сейчас надежды никакой) и еще работы о Чернобыле и современных катастрофах, где обратил внимание на очень существенные «мелочи», которые обычно ускользают от внимания исследователей, мало знающих такие события лично. Вместе с коллегами из разных стран мира теперь изучаем, используем опыт Чернобыля, чтобы лучше понимать катастрофы и многие другие современные проблемы, чтоб быстрей, эффективней и безопасней последствия их ликвидировать, а то и вообще не допускать…
А на вопросы о своем здоровье вместо уклончиво-шутливого раньше «Спасибо, эксперимент еще продолжается», я теперь уверенно, честно — и медицински грамотно — отвечаю:
— Здоровье? В пределах возрастной нормы.
Вопрос дозы: Университет(Вместо коды)
Памяти Марка Самойловича Новаковского
доцента кафедры неорганической химии
Харьковского университета
Год 1975-й. До взрыва на Чернобыльской АЭС — 11 лет. О чем никто знать не может.
1 сентября. «День знаний» — первый день учебного года.
Моя самая первая лекция в университете. По моей будущей специальности — химии.
Между окном и черной доской (по сравнению со школьной она непривычно узкая и длинная) за трибуной-кафедрой стоит низенький лектор — пожилой, одутловатый, в видавшем виды пиджаке:
— Что такое для вас химия?
В залитой солнцем аудитории почти все — вчерашние школьники. Тишина. Призадумались…
Сразу несколько ребят:
— Взрывы!
«Смех в зале».
Девушка, шутя же, возражает:
— Нет, яды!
«В зале» — хохот. Первый хохот вчерашней абитуры, а сегодня уже полноправных студентов: мы прошли, мы поступили, мы тут учимся, мы тут можем смеяться и даже шутить!
Лектор — размеренным голосом:
— Взрыв — это химическая реакция, идущая с очень большой скоростью… Вы узнаете, какие факторы влияют на скорость реакций, и научитесь ею управлять…
За окном сентябрьское многоцветье доживающей свой век листвы. Доцент смотрит за окно, потом — в аудиторию. Мы — его последний курс, и — здравствуй, пенсия… Продолжает:
— …А вопрос о ядах в химии — это вопрос дозы. Съешьте пачку обычной соли — и вы отравитесь. А ядом мышьяком в малых дозах пользуются как лекарством. Другой известный яд — стрихнин — применялся когда-то как допинг (в очень малых дозах, конечно). В научной литературе описан иной случай: женщина выпила свежий морковный сок — два стакана — и отравилась этим полезнейшим напитком. Насмерть… Ее не очень здоровая печень не выдержала такой витаминной нагрузки… Так что все решает доза. И хорошего, и плохого. Точнее, доза определяет, когда хорошее переходит в плохое — и наоборот, «плохое» становится полезным…
Он оглядывает аудиторию:
— Вопрос ДОЗЫ.
…За окном, очищая места для будущих, после зимы, салатных почечек, слетают разноцветные, отжившие свой век листья и, тихо шурша, присоединяются к своим отлетевшим раньше собратьям, входя в новый круг вечнодвижущейся природы…
Знаний, как и денег, нужно иметь много — иначе все равно не хватит.
Бабушка Эдит ПиафСила живого: Радиация — дозы, эффекты, восприятие (Таблица с примечанием, комментарием и дополнением)
Действие радиации, как и действие высокой температуры, механического удара, зависит от проникающей в организм энергии — ее дозы.
(глава «Дорога от Чернобыля»)
Эпиграф к рассказу «Король вопросов, или Зачем нужны радиационные карты»Радиации никто у нас не боится, считается, что от нее умереть мы не успеем.
Михаил Жванецкий. Собр. произв. в 4 т. Г. 4. Девяностые. Москва: Время, 2001. С. 281.Таблица
КЛИНИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ОСТРОГО (=КРАТКОВРЕМЕННОГО) ГАММА-ОБЛУЧЕНИЯ, РАВНОМЕРНОГО ПО ВСЕМУ ТЕЛУ ЧЕЛОВЕКА
ПРИМЕЧАНИЕ
Таблица из книги Ю.В. Сивинцева «Насколько опасно облучение: Радиация и человек» (2-е изд., перераб. и доп. Москва: ИздАТ, 1991. С. 47–48) приведена в сокращенном виде, с отредактированными заглавиями. В исходной таблице доза облучения выражена в бэрах и распространена на все виды облучения. Для простоты и наглядности я ограничился только гамма-излучением, для которого 1 бэр (биологический эквивалент рентгена) приблизительно[70] равноценен 1 рентгену того «окончательного» количества излучения, которое сквозь наружные защиты (свинцовые пластины, броню, стены дома;…) прошло и попало в («воздействовало на) тело, организм человека.
Исходная таблица включает также такие дозы и их эффекты:
— «300–500 Р локального облучения гонад (яичек) — бесплодие на всю жизнь». Это небесспорно. Сейчас принято считать, что при дозе 350 Р у мужчин возникает временная стерильность (отсутствие сперматозоидов в сперме). Любопытно, что, в отличие от широко распространенного мнения, чем младше возраст на момент облучения — тем больше шансов на восстановление продуцирования организмом сперматозоидов (при одной и той же дозе, разумеется). А полностью и навсегда сперматозоиды исчезают только при дозе 550 Р — при тяжелой форме лучевой болезни;
— «300–500 Р локального облучения кожи — выпадение волос и краснота кожи»;
— «200 Р — снижение количества лимфоцитов на долгое время [первые 2–3 недели после облучения]». Оно отличается от указанного в таблице выше, вызываемого дозой в 50 Р «временного [на несколько дней — неделю] снижения количества лимфоцитов».
