– Ну, здрасьте! – насмешливо прокомментировала Мальцева. – Эмоциональная нестабильность налицо. Чтобы завтра у меня на столе лежало заявление на увольнение по собственному желанию. Хотя где я ещё найду такую старшую акушерку и такого друга?!
Заявление об увольнении легло на стол только через два месяца. Все эти два месяца Татьяна Георгиевна щедро потчевала подругу творогом и всякой прочей полезной беременным едой – видимо, в отместку за то, как Маргарита Андреевна вела себя во время беременности подруги.
Найденный Волковым адвокат доказательно убедил Марго в том, что есть примерно с десяток честных (и ещё с сотню – относительно честных) способов по перемещению её великовозрастной дочурки в оплот мировой демократии. Коль скоро сама дочурка того захочет.
Но даже провожать мать в аэропорт мерзавка не явилась. Были Мальцева, Панин, Святогорский… Толпа врачей, среднего и младшего медицинского персонала. А родной дочери – не было. Маргарита Андреевна с опухшим от слёз лицом и красными глазами обнималась с друзьями невнятно, до последнего момента выглядывая свою единственную, обожаемую доченьку, в жертву которой безмолвно и бездумно приносила всегда вся и всё себя. И тут впервые в жизни позволила себе – для себя. И в ответ милая неваляшка сумела пробить матери сердце чинённым порохом ядром. И Марго начинала новую жизнь с зияющей дымящейся дырой в груди. Но даже смертельно раненная, она молила Бога о Светке. Она ждала, надеялась, верила. Любила. О прощении и речи быть не могло – за что матери прощать свою дочь?
– Вам рассказ Тэффи «Мать» или письмо Кутузова к «Лизаньке и с детьми!»? – поинтересовался Святогорский в кабаке, куда друзья завалились отметить отлёт Маргариты.
– Что покороче! – отрезала мрачная Мальцева.
Мало того, что на другую сторону земного шара переместилась важная и значимая часть её жизни, так и хорошую старшую акушерку в обсервацию она всё ещё не нашла.
– «Рассказом про бедную О… вы растерзали моё сердце. Кто из родителей может впасть в такое заблуждение, чтобы проклясть детей своих. Сам Господь Бог, как олицетворённое милосердие, отверг бы столь преступное желание. Не на несчастное дитя падёт проклятие, а на неестественную мать. Природа не назначила родителей быть палачами своих детей, а Бог принимает лишь благословение их, до которого только простирается их право над ними. Родители отвечают воспитанием детей за пороки их. Если дитя совершает преступление, родитель последует за ним как ангел-хранитель, будет его благословлять даже и тогда, когда оно его отвергает, будет проливать слёзы у дверей, для него запертых, и молиться о благоденствии того, кого он произвёл на этот развращённый свет. Вот какая проповедь. Это оттого, Лизанька, что твоё письмо меня растрогало» [65].
– Вот хорошо, что ты до отлёта ничего такого не брякал. Не то бы Марго развернулась. Она и так считает, что она плохая мать. И бросила деточку на произвол судьбы. «Деточка» же так копытом и бьёт, чтобы уже устраивать на законном основании пьянки-гулянки и профукивать на ещё большее количество тряпок щедро оставленные мамой денежки, – хмуро прокомментировала Мальцева. – Она же мне ещё и поручила за Светкой присматривать. Ага. Мне мало за кем присматривать. Только этой кобылы не хватало. За ней только нагайка и могла бы толком присмотреть. Раз уж мы тут о Кутузове [66].
Настроения ни у кого не было. Да и какое тут может быть настроение? Все испытывали чувства, несколько похожие на чувства пришедшего в себя после ампутации. Вроде и предупреждён был. И согласие собственноручно в историю болезни писал. Всё понимал. А очнулся – и странно. Руку чувствуешь – но нет её. Провёл другой – пустота. Но ты же её чувствуешь! А нет её!.. И так ещё некоторое плюс-минус время. У иных – и навсегда.
– Да что вы, блин горелый! – наконец возмутился Панин. – Она не умерла. Всего лишь улетела в другую страну. Причём не в какую-нибудь Уганду, а в США! И не по расчёту, а по большой и чистой любви. Так что прекратите мне молчать! Мы за здравие Маргоши пьём, а не за упокой! Аркаша, расскажи что-нибудь весёлое!
– Рассказываю! – как-то не очень весело вздохнул Святогорский. – Рассказываю! – повторил он, приободрившись. – Вам как молодым маме и папе, постоянно отлавливающим нынче забавные ужасы, которые через много лет станут семейными преданиями, будет интересна такая вот история. Моя исполняющая обязанности всевышнего была когда-то молодая живая дивчина, хотя сейчас в это очень сложно поверить. Но так было. Не теряйте этого в себе! – Мальцева ущипнула старого друга за предплечье. – Ой!.. Да, так вот. Дочурка наша орала ничуть не хуже вашей. А в доме был любимый кот. Добрый и ласковый, но ревнивый – спасу нет. И вот возвращаюсь я как-то с дежурства и вижу такую картину: носит молодуха моя котейку на руках, натурально укачивает и напевает ему: «Тсс! Тсс! Спи, малютка, усни, вот и папа пришёл… Тсс! Тсс! Всё будет хорошо, всё будет хорошо!..» А малая наша спит – аж гай шумит! – попой кверху на кухне у кошачьей миски. И у кота рожа довольная. Мир и благоденствие. Всё было, есть и будет хорошо. За это и выпьем!
Кадр сорок шестой
Знание – сила!
К Родину приехала передача. Осветить тему «ЭКО в СССР».
Сергей Станиславович поначалу долго отнекивался. Бурчал. Ворчал. Даже отчаянно кричал в трубку: «А про айфоны в СССР вам не рассказать?!» Но тем не менее согласился. Накануне Оксана Анатольевна тщательно протёрла пыль в своей квартире – да, Родин переехал к ней со всеми своими потрохами – и распихала по шкафам многочисленные тряпки, обувку, книги, журналы. Невесть откуда взявшийся футбольный мяч. И пару кроссовок сорок пятого размера. Эти-то откуда?! У Родина нога – сорокового. Надо бы выкинуть. Вероятно, какого-то предыдущего. Или не выкинуть, а отдать? А ну как они ему дороги? Засоскина никак не могла припомнить, у кого из её предыдущих мужей и просто сожителей был такой невероятный размер ноги.
– Мяч и кроссовки – отца Андрея! [67]– пролил свет Родин.
– Точно! – шлёпнула себя по лбу Оксана. – А чего это ты его вдруг «отцом» назвал?
– Чтобы ты случайно с какими-нибудь другими Андреями не перепутала! Знаю я тебя! – захихикал рыжий, невероятно обаятельный (хотя и не слишком красивый) Родин. И побежал обнимать свою Оксану, которая безо всяких каблуков была выше его на хороших крепких полголовы [68].
Они очень шли друг другу. И собирались пожениться, как только Родин официально оформит развод с предыдущей женой. А Поцелуева – с предыдущим мужем. И то и другое было достаточно проблематично. Потому что законная супруга Сергея Станиславовича никак не хотела давать ему развод, шантажируя несовершеннолетней дочерью, хотя он всё, что можно было, оставил супруге и денег и времени на дочь не жалел. (Оксана, к чести её будь сказано, относилась к разнообразным детям отменно, в отличие от Татьяны Георгиевны, никаких приступов ревности не испытывала, на чувства для щенков из разнообразных помётов не скупилась и действовала в полном соответствии с парадигмой старого анекдота «он тебе что, помешает?!») А предыдущий муж Поцелуевой, с которым, как выяснилось, она просто-напросто забыла развестись, ни на что не претендовал, но был чёрт его знает где, и пока найти его не удавалось. Как же так, живя в эдаком грехе, они ещё умудрялись дружить со священником?
Отец Андрей не был карикатурным священником-ханжой, с огромным пузом и масляной рожей. Это был достаточно молодой ещё человек (сперва и Оксана, и Татьяна Георгиевна, когда Родин их только познакомил, думали, что отцу Андрею лет тридцать пять, максимум – сорок, но оказалось, что ему пятьдесят четыре года). Когда-то, в прошлой жизни, он окончил спецфакультет Рязанского военно-десантного училища. А потом… Ну да оставим непростой анамнез жизни отца Андрея. Важно то, что он был священник по духу, а не по букве. И заповедь «не прелюбодействуй» толковал не по форме, а по сути. И в состоянии Родин – Поцелуева состава прелюбодеяния не находил. Как-то у него и с Мальцевой была беседа на эту щекотливую тему. Причём по её, разумеется, инициативе. Настоящий священник никогда не будет вам навязывать своё общество, своё мнение. Не будет прессовать вас догмами. Да и задачи «привлечь в лоно церкви» у отца Андрея не было. А есть лоно у Бога – он и сам не знал. В чём честно и признавался. Но в то, что любовь есть Бог, – свято верил.
– Но я не могу понять, кого я люблю! – сердилась на отца Андрея Мальцева.
