ОНА (с легким смешком): Уходя от Нее, вы сказали, что это вас убивает и вы не хотели бы снова увидеть Ее.
ОН: А теперь вот хочу.
ОНА: Что изменилось?
ОН: Степень отчаяния. Мне еще хуже. А вам?
ОНА: Мне… мне… легче. Почему вы теперь в еще большем отчаянии?
ОН: Спросите отчаяние, почему оно вдруг становится отчаяннее.
ОНА: Лучше я буду с вами откровенна. Полагаю, мне понятно, почему изменилась степень отчаяния. Не думаю, что мой приход к вам поможет. У меня Ричард. Он пришел рассказать о вашей встрече. Хочу объяснить вам, что вы глубоко ошибаетесь. Ричард просто старается делать свою работу, как вы стараетесь делать свою. Он ужасно расстроен. Вы явно ужасно расстроены. И вот вы кидаетесь к телефону и приглашаете в свою жизнь то, что вовсе и не хотите приглашать…
ОН: Я приглашаю вас к себе в комнату. Сюда, ко мне в номер. Я знаю, что ваш любовник — Климан.
ОНА: Нет.
ОН: Да.
ОНА (с нажимом): Нет.
ОН: На днях вы сказали это почти напрямую.
ОНА: Я этого не говорила. Вы либо недопоняли, либо неправильно расслышали. Во всяком случае, это не так.
ОН: Значит, и врать умеете. Что ж, неплохо. Я рад, что вы можете лгать.
ОНА: Что заставляет вас подозревать меня во лжи? Думаете, если он был моим любовником в колледже, то и сейчас им остается?
ОН: Я говорил вам, что ревную вас к любовнику. Считал его вашим любовником. А вы говорите, что он не любовник.
ОНА: Да, он не любовник.
ОН: Значит, кто-то другой. Не знаю, лучше это или хуже.
ОНА: Я предпочла бы уклониться от разговоров о моем любовнике. Вы сами хотите им стать? В этом смысл ваших слов?
ОН: Да.
ОНА: Вы хотите, чтобы я выехала прямо сейчас, в шесть часов. Доберусь к шести тридцати. Могу прийти домой с покупками не позже девяти и сказать, что ходила по магазинам. Купить какой-нибудь еды будет необходимо. Или вы сами купите ее прямо сейчас? Тогда у нас будет на несколько минут больше.
ОН: Когда вы приедете?
ОНА Дайте подумать, как нам поступить. Вы можете прямо сейчас отправиться в магазин. Я выпровожу Ричарда. Сяду в такси. Буду у вас в полседьмого. Должна буду уйти в половине девятого. У нас два часа. Вам это кажется разумным?
ОН: Да.
ОНА: И что потом?
ОН: У нас останутся эти два часа, проведенные вместе.
ОНА: Знаете, я сегодня не в себе. (Смеется.) Вы пользуетесь накатившим на меня безумием.
ОН: Пожинаю плоды президентских выборов.
ОНА (смеясь): Похоже, что именно так.
ОН: Они украли у нас Огайо — я собираюсь украсть вас.
ОНА: Что же, сегодня я не откажусь от сильнодействующего лекарства.
ОН: Было время, когда я торговал сильнодействующими лекарствами, бродя от дома к дому.
ОНА: Все это приводит на ум затон.
ОН: О чем это вы?
ОНА: О затонах в Хьюстоне. Мы пробирались туда втихую, пересекая чужие участки, находили свисающую веревку и прыгали в воду. Плавали в этой мистической воде цвета молочного шоколада, полной стволов умерших деревьев и такой мутной, что не видишь собственной руки, а мох свисает со стволов, и вода глинистого оттенка. Не понимаю, как я на такое решалась? Вероятно, меня поддерживало сознание, что это наверняка не одобрили бы родители. Я впервые попала туда со старшей сестрой. Бесшабашной была не я, а она. Это ее доводила до исступления трепетная забота матери о соблюдении приличий.
С ней было не справиться даже подавлявшему всех отцу, что уж тут говорить о маме. А я вышла замуж за Билли. Худшее, что о нем можно сказать: он еврей.
ОН: И худшее, что можно сказать обо мне.
ОНА: В самом деле?
ОН: Приезжайте, пожалуйста, Джейми. Пожалуйста.
ОНА (легким тоном): О'кей. Повторите, где вы остановились.
ОН: «Хилтон». Номер тысяча четыреста восемнадцать.
ОНА: Где этот «Хилтон»? Я не знаю нью-йоркских отелей.
ОН: На Шестой авеню, между Пятьдесят третьей и Пятьдесят четвертой. Напротив здания Си-би-эс. Наискосок от отеля «Уорик».
ОНА: А! Этот огромный, довольно противный отель.
ОН: Именно. Я считал, что пробуду здесь всего несколько дней. Хотел повидаться с тяжело заболевшей старой приятельницей.
ОНА: Я знаю про болезнь вашей приятельницы. Не будем сейчас говорить об этом.
ОН: Вам рассказал Климан? Что именно? Вы знаете, что он проделывает с женщиной, которая умирает от рака мозга?
ОНА: Пытается подтолкнуть к рассказу о ее жизни. Не столько ее жизни, сколько жизни человека, которого она любила, чья главная работа утрачена, а роль, сыгранная в литературе, забыта. Поймите, беда в том, что Ричард всегда выставляет себя в чудовищном свете. Но вы не должны поддаваться первому впечатлению. На самом деле он энергичен, предан своему делу, настойчив, любознателен и полностью сосредоточен на писателе, о котором почти забыли, которого не читают. Он восхищается Лоноффом, околдован им и думает, что владеет секретом, способным не столько вызвать скандал, сколько многое объяснить в творчестве Лоноффа, возродить интерес к нему. Да, в азарте биографа он прибегает к безумным, грабительским методам. Не знает жалости в стремлении добиться цели. Да, он пойдет на что угодно. Но если все это ради серьезного дела, то почему бы и нет? Он стремится вернуть писателю заслуженное тем место в американской литературе, и ему требуется ее помощь — рассказ о том, что никому не повредит. Никому. Действующие лица давно мертвы.
ОН: У писателя трое детей. Как быть с этим? Вы бы обрадовались, прочитав такое о своем отце?
ОНА: В семнадцать лет у писателя был роман со сводной сестрой. Когда все началось, ему было и того меньше — четырнадцать. Если на то пошло, совратили его, ведь он младший. В чем же тут стыд?
ОН: Вы смотрите на вещи широко. Полагаете, ваши родители проявят такую же широту взглядов, прочитав это о Лоноффе?
ОНА: Во вторник мои родители отдали голос за Буша. Так что ответ, разумеется, отрицательный. (Смеется.) Считай вы необходимым заслужить их одобрение, не печатали бы того, что им не понравится. И тогда ни одна ваша книга не вышла бы в свет, мой дружочек.
ОН: Ну а вы? Вы одобрили бы отца, узнав про него такое?
ОНА: Это было бы нелегко.
ОН: У вас есть тетка?
ОНА: Тетки нет. Но есть брат. У меня нет детей. Имей я их, предпочла бы, чтобы они не узнали о моей связи с братом — если бы таковая существовала. Но думаю, что есть вещи более важные, чем…
ОН: Только, пожалуйста, не говорите об искусстве.
ОНА: А чему же вы отдали всю свою жизнь?
ОН: Я не думал, что отдаю ее. Делал то, что делал, и не задумывался над этим. Вы понимаете, что раздуют газеты из этой истории? Понимаете, что напишут об этом критики? Это не будет иметь отношения ни к искусству, ни к правде, ни к анализу сути проступка. Одна щекотка нервов. Будь Лонофф жив, он теперь пожалел бы, что написал хоть слово.
ОНА: Но он умер. А значит, избавлен от сожалений.
ОН: Зато ему будет нанесено оскорбление. Непонятно ради чего морализирующие резонеры, визжащие феминистки и тошнотворно-высокомерная мразь от литературы, объединившись, нанесут ему злобное оскорбление. И куча журналистов, почитающих себя милейшими людьми, объявят, что он совершил тягчайшее преступление на сексуальной почве. Теперь вы над чем смеетесь?
ОНА: Над вашей снисходительностью. Вы понимаете, что без «визжащих феминисток» я и помыслить не могла бы взять такси и через двадцать минут заявиться к вам в номер? Считаете, девушка, воспитанная как я, додумалась бы до такого? Так что вы пользуетесь плодами и президентских выборов, и выпадов феминисток. Джорджа Буша и Бетти Фридан. (Неожиданно начинает говорить жестко, тоном девицы, объясняющейся с клиентом в каком-нибудь фильме.) Слушайте, мне приезжать или нет? Ведь вроде вы хотели этого? Или предпочитаете висеть на телефоне и обсуждать со мной Ричарда Климана?
ОН: Я вам не верю. Не верю тому, что вы говорите о Климане. Что тут еще добавишь?
ОНА: Отлично. Но разве это имеет значение, когда нас ожидают два часа вдвоем? Вы можете верить или не верить. Не верите? Не хотите, чтобы я приезжала? О'кей. Если не верите, но все-таки хотите, чтобы я приехала, тоже годится. Верите и хотите — прекрасно. Только скажите толком, чего вы хотите.
ОН: Интересно, вы, нынешние тридцатилетние женщины, всегда так невозмутимы или только пока есть желание, чтобы игра продолжалась?
ОНА: Ни то, ни другое.
ОН: Значит, это относится только к тридцатилетним женщинам с литературными амбициями?
ОНА: Нет.
ОН: К тридцатилетним женщинам, выросшим в семьях хьюстонских нефтяных магнатов? К суперпривилегированным молодым женщинам?
ОНА: Нет, ко мне. Вы разговариваете со мной.
ОН: Любимая.
ОНА: Просто вас дьявольски ко мне тянет.
ОН: Любимая.
