— Это невозможно, — ответил Глеб, — я до сих пор не могу поверить, что Нюра — это Марина. Как я мог ее не узнать? Да, все говорили, что постарела, изменилась, но все-таки… мы же месяц работали в соседних комнатах. Я даже спал с ней один раз.
— Вы, молодые, — ответил Горский, — слишком большое значение придаете сексу. На самом деле, это очень поверхностная вещь. Только кажется, что она помогает узнать человека лучше. Беседа по IRC в этом смысле — и то полезней.
— С женщинами вообще ничего не поймешь, — ответил Глеб. — Ты знаешь, я любил в своей жизни трех женщин и все они куда-то исчезли. Таня уехала навсегда, я даже адреса не знаю, Снежана умерла.
— А третья кто?
— Она была первая. Моя одноклассница, Оксана. Я тебе писал про нее как-то раз. Впрочем, мы были такие молодые, что ее, можно сказать, и не было никогда. Я же ее не видел, только профиль в полутьме кинозала, только то, что сам придумал.
— Почему ты думаешь, — ответил Горский, — что видел Снежану? Потому что спал с ней?
Глеб вспомнил вечер, что они провели, цитаты из Тарантино и Пелевина, и потом почему-то представил, как Снежана стоит на лестнице и ждет чего-то, а Нюра — Марина — подходит к ней сзади с ножом в руке. Убийца была одновременно Мариной — девочкой-подростком, первой красавицей класса — и Нюрой, тихой мышкой Нюрой Степановной и обнаженной Нюрой, занимающейся любовью в сумеречной комнате.
— Я должен написать Марине, — сказал он. — Ну, например, она встретится с нами на IRC, и мы сможем поговорить. Просто понять.
— ОК, — ответил Горский.
"Дорогая Марина, — написал Глеб на адрес Чака, — прости, что я не узнал тебя сразу при встрече. Я немного близорук и плохо запоминаю людей. Жалко, что ты не захотела сказать, кто ты, ни мне, ни ребятам. Этот маскарад с Чаком — и правда, шутка немного дурного тона. На самом деле он мертв, и мы все это знаем. Впрочем, неважно. Я догадываюсь, что ты теперь далеко и вряд ли вернешься — но если у тебя будет время и желание, я бы хотел поговорить с тобой, на IRC, как когда-то мы общались все вместе на Снежанином канале. У нас с тобой очень много общего прошлого — и, похоже, нам есть что друг другу рассказать. Неизменно помнящий — хотя и не узнавший тебя — Глеб".
Он отправил письмо уже глубокой ночью. Часы показывали 3-55 утра. Двадцать второе июня 1996 года. Глеб подумал, что пятьдесят пять лет назад началась война — и погибшим тогда было совсем не важно, выбрали этот день за самую короткую ночь или потому, что солнце должно было победить снег.
Марина появилась только через две недели. Это был первый рабочий день после выборов, и все обсуждали историю с коробкой из-под ксерокса, которую кто-то хотел откуда-то вынести. Около полудня Глеб увидел у себя в ящике письмо, одна строчка: "Я на #xpyctal. М." — и тут же на всякий случай форварднул его Горскому. Решил, что тот имеет право присутствовать при развязке.
— Как ты меня вычислил? — спросила Марина.
Посреди Глебова рассказа появился Горский, которого Глеб тут же представил.
— Я буду тебя звать "мистер Холмс", — напечатала Марина.
— На правах Холмса я спрошу Вас — как оно все было? — написал Горский. — Что такого знала Снежана про Вашу с Крутицким аферу, что ее понадобилось убивать?
— Если бы для этого был специальный смайлик, я бы поаплодировала, — пошутила Марина. — Ты очень умный, Холмс. Как положено, я все расскажу, — тем более, это уже не поможет тебе меня поймать. Я имею в виду — в real life.
— Мы не собираемся, — заверил Глеб.
— Зимой я встретила Емелю, и он рассказал, что работает с Абрамовым. Честно говоря, у меня вначале не было никаких идей. Он просто рассказывал про свою работу, и тут я поняла, что он не знает, как я ненавижу Абрамова.
— Почему ты его ненавидишь? — спросил Глеб.
— На выпускном я слышала, как он рассказал Феликсу, что специально подговорил Лешу заложить Вольфсона. Если бы он этого не сделал — или хоть сознался бы раньше — Леша был бы жив, и все было бы по-другому.
— Я тогда об этом не знал, — сказал Глеб. — Мне Феликс только недавно рассказал.
— Емеля сам устроил меня работать в Хрустальный, и там я встретила Влада, — продолжала Марина. — Он был не чета Емеле, сразу чувствовалось что-то такое… Я думаю, если бы Чак не погиб, он бы сейчас таким и был: жестким и вместе с тем очень ранимым.
"Это Крутицкий-то ранимый?" — подумал Глеб. Видимо, никогда мне ничего не понять в людях. По-моему, Крутицкий из тех граждан, из которых, как в школе учили, получаются прекрасные гвозди.
— Я случайно проговорилась, что в свое время из-за Абрамова погиб мой первый муж, — писала Марина. — Может, из-за этого он намекнул: мол, можно сделать так, чтобы деньги, которые переводил для него Абрамов, ушли на сторону. Впрочем, сказал он, Абрамов просечет, так что это просто шутка. При следующей встрече я сказала, что знаю, как на несколько дней устранить Абрамова — и тогда мы начали всерьез готовиться.
Интересно, подумал Глеб, Крутицкий, заводя с ней роман, знал, что она может быть полезна, или действовал по наитию? Впрочем, судя по фотографиям, Влад просто все равно, кого обнимать: главное изобразить заботу и нежность.
— Я встретила Абрамова как бы случайно, наврала про болезнь ребенка и заняла денег как раз накануне выдачи зарплаты. Деньги могли оказаться у него самого, но, на мое счастье, он снял их со счета фирмы — и потому три дня отсиживался под Москвой с этой дурой Иркой. Влад спокойно его подставил, воспользовался тем, что Светка не знала некоторых деталей, и уговорил ее чуть изменить схему. В итоге полмиллиона ушли Владу на латвийский счет, и он успел их снять, прежде чем банк обанкротился.
— Красиво, — сказал Горский. — И сколько досталось тебе?
— Он обещал, что мы поделим деньги. То есть, это будут наши деньги — он уйдет от жены, и мы заживем втроем с Алешей где-нибудь на Кипре.
— С каким Алешей? — спросил Горский.
— С моим сыном, — ответила Марина. — Я его в честь отца назвала.
— Это что, сын Чака? — напечатал Глеб.
— Да. Я родила в ноябре 1984-го.
Глеб потрясенно смотрел на экран. Понятно, куда она исчезла после школы. На мгновение он представил долгую череду лет, Марину с ребенком на руках, беспросветность жизни, километровые очереди конца восьмидесятых, заоблачные цены постреформенной России, нищету и одиночество. И понял, как Марина превратилась в Нюру Степановну, немолодую женщину с угасшим лицом.
— Мама уговорила меня оставить ребенка и ничего не говорить Лешиным родителям. Я его матери так и не простила, что она пошла тогда к директрисе.
Двенадцать лет, подумал Глеб, двенадцать лет она ждала, словно спящая царевна в хрустальном гробу стыда и ненависти, спала, ожидая момента, чтобы проснуться и отомстить. Терпеливо, как меч в ножнах. Каждый год из такой дюжины засчитывается за три, как в штрафном батальоне. Вряд ли полумиллиона долларов хватит, чтобы их забыть.
— Все получилось бы отлично, — продолжала Марина. — Абрамов бы разорился, мы бы забрали деньги, Леша мог бы радоваться — там, где он сейчас. Нас подвел Емеля. Никто не ждал, что он так поступит. Мне вообще не везет на мужчин, с которыми я сплю: они либо кончают с собой, либо сбегают.
— А ты спала с Емелей? — спросил Глеб.
— Да. Если тебя интересует, была ли у него пизда подмышкой, могу сказать, что не было.
— Пизда подмышкой? — переспросил Горский.
— Школьная шутка, — пояснил Глеб. — А ты разве ее знала?
— Все все знали, — ответила Марина. — Даже как Светка сказала "зубов бояться — в рот не ходить", хотя в восьмом классе сама объясняла девочкам, что такое минет. Все все знали, кроме того, что Леша не был стукачом, а заложил всех Абрамов.
Удивительныые вещи творит время, подумал Глеб. Искажает перспективу до неузнаваемости. Маринка же прекрасно знает, что Абрамов никого не закладывал. Он всего-навсего дал глупый совет.
— Когда Емеля умер, мне стало противно. Нет. Мне стало тоскливо. Куда тоскливее, чем когда умер Леша. Тогда мне было страшно, я чувствовала себя покинутой, не знала, оставлять ли ребенка, потом ненавидела Абрамова — а сейчас только тоска. Это было так неприятно, что я делала одну глупость за другой, просто чтобы развлечься. От лица het рассказала историю, как мы первый раз спали с Лешей, и тут же пришла в комнату и трахнула тебя. Это было на редкость противно, ты уж прости. В девятом классе я была в тебя немножко влюблена — но сейчас это было чудовищно мерзко.
Глеб попытался вспомнить, как оно было — но буквы, бегущие по экрану, не могли вызвать в памяти напряженные Нюрины соски и ее долго сдерживаемый стон. Сейчас он говорил с Мариной Царевой, своей одноклассницей. Он не видел ее много лет, и даже лица не помнил.
— И поэтому ты убила Снежану? — спросил Горский. — Чтобы сделать что-нибудь еще более мерзкое?
