— Да что там… Сделал, чего ж?..
— Молодец, Тишин, ей-бо, молодец! Ну, товарищи, чтобы завтра описки были. Всех записывайте, кто пожелает. Надо поохотиться, пока снежок. Нельзя выходные переводить. Выедем коллективно. Теперь уж обязательно. Нина Ивановна…
— Я слушаю.
— Закажите автобус на воскресенье. Утречком выедем, по морозцу. Побольше автобус.
— Хорошо, Семен Николаевич. Закажу.
— Нужно размяться, товарищи, а то уж одышка. Вон и Дроздов отяжелел. Нужно всем походить. И вы запишитесь, Нина Ивановна. Чайку нам приготовите. Ух и чаек же на свежем воздухе!..
— Я всегда записываюсь, Семен Николаевич.
— Вот и хорошо. Едем. Коллективно едем!
И весь день ходит по кабинетам, смущает подчиненных необычной жизнерадостностью:
— Ах, пройтись по снежку с ружьецом! Подышать морозным воздухом! Люблю поохотиться, товарищи, а приходилось маловато… Крутился как белка в колесе. Начальник на одиннадцать часов ночи назначит совещание — просидим до пяти, а к восьми на работу… Вот и поохоться! Нужно хоть сейчас душу отвести… И вы, товарищи, все записывайтесь, автобусом выедем…
Вторник.
— Со списками, Семен Николаевич.
— А, давайте. Молодцы, помните. Ну-ка, ну-ка, посмотрим. О, сколько желающих! Нина Ивановна, сделайте заявочку еще на один автобус.
— На воскресенье?
— Да, да, на воскресенье… О, и Сиркин записался! Нужно, нужно ему поразвлечься. С семьей не ладится у человека, пусть отдохнет… И Кубышкнн! Видно, надоела «Волга», решил ружьишком побаловаться. Чудесно, всех в лес потянуло!..
Среда.
Кто-нибудь робко, как бы вскользь:
— Так поедем, Семен Николаевич?
— А как же! Обязательно поедем! Только вот я о Кубышкине думаю… Откуда у него «Волга»?
— Так он же премию за изобретение получил.
— Ясно. А Сиркин? Что там у него с семьей?
— Жена у него, Семен Николаевич, привыкла роскошничать. А сейчас вы его в должности понизили…
— А, понимаю. Ох эти жены!.. Да и Сиркин, конечно, виноват. Работал бы потихонечку, так нет же… Стыдно думать! Он еще не бросил этого?..
— Что-то пишет.
— Что ж такое?..
— Мне он читал немного.
— Ну, ну, Тишин?..
— Об аппарате. Вроде как о нас.
— Ну и как? Получается?
— Здорово получается. Как у Крылова.
Молчат. Смотрят в папки.
— А он случайно не пьет?
— Кто его знает? На работе не видно.
— Да… почему ж он тогда пишет?.. Ну ладно… Готовьтесь. В воскресенье двинем.
Четверг.
— Значит, едем, Семен Николаевич?
— Какой может быть разговор?.. Только вот думаю, как с Кубышкиным поступить. Пусть, наверное, возится со своей машиной. Да и с Сиркиным как быть? Не может наладить семью! Подумаешь, оклад понизили! Теперь, выходит, семье распадаться? Нет, брат, нас не так бросали то вверх, то вниз, и ничего, не разбежались. А тут… Нет, с Сиркиным что-то не то. Пьет, наверное… И все из-за своей писанины, отличиться хочет, мол, не такой, как все, в Гоголи полез… Нет, товарищи, пусть Сиркин посидит дома. Кто его знает, что он может выкинуть, этот Сиркин… Еще придется отчитываться за него… А вообще, товарищи, некогда мне сегодня. Уйма дел, звонить вон надо…
Уже в конце дня Тищин интересуется:
— Как с охотой, Семен Николаевич?
— Да прямо и не знаю… Я-то ничего. А вот жена у меня что-то прихворнула… И Георгий Петрович обещался быть… Да вы собирайтесь. Если я и не смогу, так сами поезжайте. Ох, устал я, товарищи, некогда мне с вами разговаривать…
И, наконец, пятница.
Не поднимая глаз от стола, заставленного телефонами:
— Не получается у меня с охотой, товарищи, не могу. Георгий Петрович будет… И с женой плохо… Да я и сам что-то не очень… Отпадает охота, товарищи… Да и вам не советую, похоже, что и снег растает…
— Да, похоже на то, — кто-нибудь.
— Значит, и вы не поедете?
— Нет, не едем.
— Ну, а Тишин? Опять пойдешь, Тишин?
— Пойду. Вы же знаете, я только и держусь прогулками.
— Да, да… Понимаю… Ну, вот тебе папочка. Ответь.
— Ого-го-го! Вряд ли я сегодня успею.
— Не будь таким, как Сиркин. Это Сиркин отговаривается из-за своей писанины.
— Но здесь на два дня работы.
— Ничего, Тишин, управишься. Нас не так загружали. А ты еще и на охоту ходишь…
В пути
— Как проехать на Веселый?
— На Веселый? Тррр… Стой, не чешись. Значит, на Веселый?
— На Веселый.
— Знаю этот хутор. Веселый, что называется. Девчата там что надо. И парни на ходу подметки рвут. Не раз там бывал, знаю. Дайте закурить.
— Так как проехать туда?
— Прямо нельзя, это точно знаю. Лес такой, что ни пройти, ни проехать. Все — дубы да боярышник. И ожина. Переплелось страсть. Уже сколько годов туда путь закрыт…
— А если правее принять?
— Правее никак нельзя. Уруп, слышите, шумит. Разлился — ни ходу, ни броду. А и удастся переправиться, то куда попадете?.. На Тенгинскую. Это станица такая. Там Тенгинский полк стоял. Туда еще Лермонтов приезжал. Это было, кажись…
— А левее?
— Левее и вовсе нельзя — горы. Там не то что машиной, пеше не проберешься. Голову кладу. А и проберетесь, то куда попадете? В Передовую. Там наша передовая была. Это было…
— Так как же на Веселый проехать?
— А вот теперь сами судите. Н-но!..
— Но вы же ездите!
— Мы кажин день ездим. Н-но!..
Девяносто лет
— Вот я, мил человек, прожил девяносто лет. И еще, слава богу, ничего, не жалуюсь… А почему так? Потому что умею блюсти себя. Задал себе еще хлопчиком задачу: прожить не менее ста лет. И блюл…
Кажин день, кажин день ложился-вставал в один час. Ел как следует. У меня всю жисть своя земля, свои пчелы, своя птица. Ни табаком, ни водкой не травил себя и ко всему всегда с обстоятельством. Шумят где-нибудь — пусть себе шумят. Дерутся ежели — подальше от греха.
А главное, обходился без врачей. Захвораю когда, в баньку сразу. Парком да веничком сгоню всю хворь. Оттого и держусь: в руках чувствую силу и в глазах не слаб. А теперешние што? Не глядел бы! Еще молоко на губах, а уже очки напяливают!
Тоже мне, к наукам тянутся! И никто без кино не может. Набьются тьма-тьмущая и дышат друг другом. Удовольствие нашли! А потом сколько ни есть — валят в столовую. Оттого и болезни разные пошли. Передают друг другу. Ну и пусть! Мне за них не жить. А попросили бы, конешна, рассказал бы, как жить.
Не просють! Умные дюжа!..
Товар
У книжного киоска всегда останавливался студент с лучистыми, немножко грустными глазами, в свитере и простых брюках. Брал с витрины журналы, подолгу листал, потом подходил к окошку.
— Разрешите посмотреть газеты?
И это выводило из терпения продавщицу:
— Купите товар и тогда смотрите сколько угодно.
— Но у меня… Ведь я… — робко говорил студент. — Ведь любой товар смотрят сначала.
— Не мешайте покупателям.
И он, смущенный, отходил. А скоро и вовсе не стал появляться. Продавщица уже забыла его, когда однажды поступили новые товары, книги этого года издания, и с одной из них глянули знакомые глаза.
Она узнала студента и в этот день не могла работать: никогда не читала книг, а эту прочла.
Теперь, когда проходят, студенты, она, высовываясь из окошка, приглашает сама:
— Пожалуйста, милые, смотрите… Все что надо смотрите…
Старики
— Сердце болит, — жалуется Пахальчиха. — Так болит, так болит! Как проводила на учебу Сережу, так не успокаивается…
— А ты в больницу сходи, — советует сосед. Он многозначительно стучит пальцем в газету, объясняет: — В больнице теперь всякие болезни лечат. И даже заменить какой орган могут.
— Ходила в больницу в Отрадную. Не помогло.
— Что так?
— Кто знает!.. Прописали железные капли. А я деньги пожалела, Сереже хочу послать. Каждый месяц откладую. Спасибо колхозу, пенсию повысили — на шесть рублей…
— Еще бы!.. Страну кормим! — гордо сказал сосед. Потом, помолчав: — Так ничего и не принимала?
— Принимала. Насобирала железа возле кузни, скипятила и пила.
— Додумалась голова! — засмеялся сосед. — Сказано, баба: волос длинный, а ум короткий. — И победно блеснул очками. — Пора знать, железо железу розь. Которое для ножа, а которое для ракет. Сам читал… Так и для организма: какое помогает, а какое нет. — И опять засмеялся. — Хоть бы попросила кого поискать, раз сама не знаешь…
Старики молчат. Раздумывают. Наконец сосед спрашивает:
