Она показалась ему ослепительной.
Нэнси перехватила его взгляд, но не подала вида.
Она пожаловалась, что не может открыть чемодан.
— Я думала, может быть ты... Но ты занят, тебе не до меня...
Александр Наумович с готовностью поднялся с дивана, забыв, чего с ним раньше не случалось, захлопнуть папку с рукописью и затянуть бантиком завязки.
В комнате, куда привела его Нэнси, царил полный раскардаш — одежда, белье, какие-то коробки, сумки, склянки с парфюмерией — все это валялось где и как попало, в центре же комнаты на полу плашмя лежал плоский дорожный чемодан, застегнутый на молнию с маленьким висячим замочком.
Они присели перед чемоданом на корточки, и, несмотря на свое минимальное знакомство с техникой, Александр Наумович без особого труда повернул ключик, дужка на замочке соскочила, чемодан был открыт.
— Господи, что значит — мужчина!.. — с преувеличенным восторгом воскликнула Нэнси. Она чмокнула его в щеку. Александру Наумовичу показалось, ее губы пахнут персиком.
Он поднялся с колен, собираясь уйти, то она его не пустила, усадив на стул, стоявший посреди комнаты.
— Я хочу тебе кое-что показать!.. — сказала она и, сунув руку в чемодан, торопясь, вытащила из него какой-то сверток.
— А теперь отвернись!..
Он отвернулся. Он сидел на стуле, разглядывая вещи, хаотически разбросанные по комнате. Сердце у него, неизвестно отчего, билось сильнее, чем всегда.
— А теперь смотри!..
Нэнси стояла в нескольких шагах от него в позе вышедшей на помост манекенщицы — в кружевных, просвечивающих насквозь трусиках и таком же лифчике.
— Ну, как?.. — спросила она. — Я тебе нравлюсь?.. Это Париж, — объяснила она, проведя рукой по кружевам, туго обтягивающим ее полную грудь.
— Мда-а... Красивые тряпочки... — произнес Александр Наумович растерянно, не зная, что сказать.
— И всего-то? А я, я сама?..
— Конечно, Нэнси... — бормотнул он, — и ты тоже...
— О боже!.. — Нэнси, всплеснув руками, хлопнула себя по бедрам. — И это все, что ты можешь сказать, когда перед тобой стоит женщина?.. Или я для тебя кто — не женщина?..
У Александра Наумовича пересохло во рту.
— Что ты, Нэнси... Ты жена моего брата... — Он едва вытолкнул из глотки эти слова.
— О господи, ну и что?.. И потому я тебя не нравлюсь?..
— Нет, почему же... Я ведь сказал — ты мне нравишься... И очень...
— А так?.. — Она с разбега хлопнулась к нему на колени. Стул под ними покачнулся.
— Так еще больше...
— А так?..
Он почувствовал, как ее ноги сомкнулись у него за спиной. Ее груди уперлись в его грудь. У него занялось дыхание.
— Ну?.. — Сказала она. — Ты знаешь, кто ты такой?.. Ты настоящий совок, вот ты кто!.. Тебе необходимо раскрепоститься!.. Ты в Америке!.. — Она еще плотнее охватила ногами его бедра. — А ты — совок, каким был, таким и остался!.. И ты никогда не поймешь, что такое свобода и демократия, если не раскрепостишься!.. Я хочу, чтобы ты раскрепостился!.. Любая демократия начинается с секса!..
Трудно сказать, чем бы кончилось дело, тем более, что желание постичь свободу, демократию и все остальное во всей полноте овладевало Александром Наумовичем со стремительно нарастающей силой, однако руки его, поддерживающие Нэнси в столь непривычной для него позе, ослабли, он сделал неверное движение, пытаясь сохранить равновесие, и стул под ними рухнул, оба оказались на полу.
— Боже, какой ты неловкий!.. — сердито сказала Нэнси, потирая ушибленный бок.
Александр Наумович в крайнем смущении извинился...
В ту же секунду зазвонил телефон. Они переглянулись... Но это был не Фил: звонили из Animal clinic — осведомиться, когда хозяева приедут за Фредом...
23
Когда Фил вернулся домой, было уже поздно ехать в Animal clinic, они отправились за Фредом на другой день.
Фил собственными глазами убедился, что после всех перенесенных им невзгод Фред выглядит отлично и даже прибавил в весе, что же до раны на шее, то от нее остался лишь небольшой рубец, и тот можно было заметить не сразу, а присмотревшись.
После того, как приветливая секретарша с ласковыми зелеными глазами (только теперь Александр Наумович заметил, что у нее зеленые, совершенно кошачьи глаза) произвела окончательные подсчеты, Фил присел к стоявшему в вестибюле столику с ворохом рекламок и выписал чек на 1500 (одну тысячу пятьсот) долларов.
Когда Александр Наумович, заглянув Филу через плечо, увидел эту цифру, он вдруг вспомнил, что именно такой суммы, как говорили ему осведомленные люди, было достаточно, чтобы издать его книгу.
По дороге домой, сидя на заднем сидении с клеткой на коленях, Александр Наумович размышлял об этом странном совпадении, а также о том, что произошло вчера, и лицо у него было при этом такое хмурое, удрученное, что Фил, посматривая на брата в боковое зеркало, решил его немного развеять. Слегка отклонясь в сторону, он показал ему свой бизнес — большой, на два этажа обувной магазин. В искусно декорированных витринах красовались образцы модной обуви, а вдоль фасада располагались огромные буквы, из которых для Александра Наумовича не сразу сложилось Koretsky’s... Фил рассказал, что купил магазин у прежнего разорившегося владельца, все внутри переобрудовал, нанял новых работников, наладил контакты с ведущими фирмами — и дело пошло. “Видно, — весело подмигнул он в зеркальце, — сказалась наша семейная традиция...” — “Но ведь это, должно быть, потребовало уймы денег!..” — удивился Александр Наумович. — А как же... Без денег в Америке ничего не делается...” — “Откуда же они у тебя взялись?.. — А вот уж это, брат, не по-американски... Здесь о таких вещах спрашивать не принято...” Александр Наумович прикусил язык, но вопрос остался... Впрочем, сейчас было не время об этом задумываться.
Дома их ждал приготовленный Нэнси обед. Сама она вела себя как ни в чем не бывало, о вчерашнем, да и то косвенно, напоминал только легкий, из какой-то воздушной ткани халатик в мелких переливчатых блестках, — о нем, прищелкнув языком, Фил сказал, что куплен он на Елисейских полях... Они выпили по бокалу привезенного оттуда же, с Елисейских полей, какого-то уксусно-кислого вина, от которого, предчувствовал Александр Наумович, у него разыграется язва, но поскольку пили за здоровье присутствующего при этом Фреда, он не мог не выпить, и он выпил полный бокал не морщась.
В это время по телевизору шла информационная программа, как обычно, в стремительном темпе, так что с трудом удавалось ухватить, на какую точку земного шара нацелен телеэкран, где именно люди стреляют, взрывают, жгут и давят танками друг друга, где, в какой части света рушатся дома, бегут санитары с носилками, кричат и плачут дети, сгребают в кучи свежие, залитые кровью трупы... То ли это Босния, то ли Африка, то ли Израиль, то ли Россия... Они ели, запивали вином, Фил и Нэнси наперебой рассказывали о Париже, о Лондоне, Фред, наевшись, растянулся на своем излюбленном месте — перед камином, и Фил, заметив, что Александр Наумович слишком пристально следит за экраном, плохо вникая в описание дорожных приключений, с досадой выключил телевизор, заметив, что все это не наши проблемы...
Александру Наумовичу это показалось обидным и несправедливым — возможно, под влиянием выпитого вина, но, возможно, вино было тут ни при чем.
— Отчего же — не наши... ־־ возразил он. — Это как раз наши проблемы... Я об этом и книгу написал — “Все люди — братья”.
— “Все люди...” — кто?.. — переспросил Фил.
— “... братья”, — подсказал Александр Наумович. — “Все люди — братья”, — повторил он. И принес, положил перед Филом голубую папку, распустив предварительно завязочки.
— “... и сестры”, — сказала Нэнси, перегнувшись через стол и заглядывая в раскрытую папку. — Надо назвать: “Все люди ־־־־ братья и сестры”, ведь в Америке феминизация, так чтоб не говорили, что нас, женщин, дискриминируют...
— Никто ничего не станет говорить, потому что у книги нет издателя, — пробормотал Александр Наумович, не вступая в спор. И вздохнул.
— Нет издателя, дорогой мой, это еще полбеды, — полистав рукопись, произнес Фил. — У нее не было бы читателя... Кто и зачем стал бы это читать?.. — Он захлопнул папку и вложил в руки Александру Наумовичу.
Александр Наумович попытался ее завязать, но пальцы его дрожали, ленточки соскальзывали, не желая затягиваться в узелок.
— Разве не ясно, что происходит... Что творится в мире...
— твердил он, ни к кому не обращаясь, и хотя разница между братьями была всего в три года, сейчас могло показаться, что разница между мгновенно осунувшимся, постаревшим Александром Наумовичем и вальяжно рассевшимся за столом Филом по крайней мере лет десять.
־־־ Все так, — сказал Фил, — согласен... Однако что до всего этого мне, тебе?.. У американцев есть мудрая пословица: “Делай только то, что в твоих силах, остальное предоставь господу богу...”
