Хонда, конечно, не мог войти в магазин для американских военных. Он велел Кацуми поставить машину перед магазином и из окна наблюдал за выходом. У окон с белыми занавесями слонялись художники, предлагая выходившим военным нарисовать их портрет. Молодые люди, вернувшиеся, похоже, из Северной Кореи, особенно не сопротивлялись и начинали позировать. Среди них была молодая девушка в синих джинсах — американка, которая приходила за покупками, — она позволила себя рисовать и присела на латунные поручни у окна.
Все это в ситуации, когда надо было как-то убить время, представляло интересное зрелище. Американские солдаты, которые с серьезными лицами, не смущаясь, позировали на виду у всех, выглядели так, словно выполняли профессиональные обязанности, и непонятно было, кто, собственно, клиент. Вокруг стояли зеваки — место того, кто, насмотревшись, уходил, сразу занимал другой, а над толпой, словно скульптура, выступала голова и розовая шея высокого американца.
— Что-то долго, — бросил Хонда Кацуми и вылез из машины, собираясь побыть на солнышке.
Смешавшись с толпой, он стал смотреть на позировавшую молодую девушку-американку. Она не была красавицей. На ней были надеты синие джинсы и полосатая, с коротким рукавом рубашка мужского покроя, солнечные лучи, косо падавшие на лицо, освещали часть щеки с россыпью веснушек, из-за того, что девушка жевала жвачку, лицо иногда кривилось. Оно не было ни надменным, ни холодным. Ей не мешало, что на нее смотрят, взгляд темно-рыжих глаз был почти неподвижен — словно привязанный, он был направлен в одну точку. Хонда ощутил внезапно вспыхнувший интерес к девушке, для которой чужие взгляды были не более чем воздух вокруг — «может статься, это именно то, что мне нужно…». В этот момент с ним заговорил стоявший рядом мужчина. Он некоторое время пристально вглядывался в лицо Хонды и в конце концов обратился к нему со словами:
— Кажется, мы где-то встречались? Заговоривший был маленьким, словно мышь, одет в жалкий пиджачишко. Волосы буквально срезаны у висков, в бегающих глазках смесь заискивания и угрозы. Едва взглянув на него, Хонда почувствовал тревогу.
— Простите… Не помню… — холодно произнес Хонда.
— Да ночью, там, в парке, вместе любовались, и не раз…
Хонда побледнел, всеми силами стремясь сохранить самообладание. И повторил холодным тоном:
— He понимаю, о чем вы. Наверное, обознались.
Этот ответ вызвал на лице человечка ехидную ухмылку. Хонда знал, что это выражение, похожее на сеть трещинок в земле, порой обещает силу, способную сокрушить любую крепость. Но пока нет никаких доказательств. А лучше всего то, что у Хонды нет репутации, которой бы он дорожил. Усмешка сделала свое дело — она заставила Хонду осознать это.
Хонда, отодвинув плечом незнакомца, пошел к дверям магазина. Оттуда как раз вышла Кэйко.
Кэйко двигалась, выпятив грудь, обтянутую лилового цвета костюмом, она следовала за военным, который нес, обхватив обеими руками, такие огромные пакеты, что за ними не видно было лица. Сначала Хонда решил было, что это Джек — любовник Кэйко, но ошибся.
Прямо посреди тротуара Кэйко представила Хонду. Потом военного, объяснив:
— Это, не знаю имени, просто очень любезный человек, который предложил донести мои покупки до машины.
Прежний человечек, увидав, что Хонда разговаривает с американцем, скрылся.
У Кэйко на груди была приколота сверкающая, похожая на орден брошь. Кэйко в ярких лучах солнца шла к машине, Кацуми, дурачась, почтительно открыл дверцу и поклонился. Военный передал ему один за другим пакеты, и Кацуми, покачнувшись, с трудом их принял.
Это было зрелище. Зеваки, толпившиеся у американского магазина, отвлекшись от созерцания моделей, позировавших художникам, открыв рты, наблюдали за ними.
Машина тронулась, Кэйко помахала на прощание ручкой — американец ей ответил, и несколько мужчин из толпы тоже помахали.
— Какова популярность! — Хонда произнес это излишне легкомысленным тоном: ему было необходимо внушить себе, что недавнее душевное смятение уже улеглось.
— Уф, — выдохнула Кэйко. — Точно, мир не без добрых людей. — Поспешно достав носовой платок с китайской вышивкой, она по-европейски громко высморкалась. После этого ее носик как ни в чем не бывало снова задорно стал смотреть вверх.
— Все оттого, что спите голой, — заметил Кацуми, вращая руль.
— Фу, как некрасиво. Точно ты видел… Так куда поедем?
На Гиндзе можно было опять столкнуться с тем человечком, поэтому Хонда предложил:
— А тот новый отель, на углу Хибии, как он называется… — Хонда забыл название, и это его раздражало.
— Наверное, отель «Хикацу», — помог Кацуми, и вскоре мелькнула грязная, серая, покрытая мусором поверхность воды — они ехали по мосту Сукиябаси.
Кэйко была очень приветлива и умна, но ей явно недоставало деликатности. О литературе, искусстве, музыке, даже о философии, когда о том заходила речь, она рассуждала так же, как рассказывала о духах или ожерельях, вкладывая в свои слова типично женские представления о роскоши и привлекательности; конечно, ни в искусстве, ни в философии она не была профессионалом, но обладала обширными познаниями в этих областях, и хотя многое Кэйко знала поверхностно, о некоторых вещах судила достаточно глубоко.
Если учесть, что дамы высшего света эпох Мэйдзи и Тайсё были либо педантично добродетельны, либо ужасно ветрены, золотая середина, присутствовавшая в характере Кэйко, приводила в изумление. Однако Хонда догадывался, какие беды подстерегали ее мужа. Она не была жестокой, и все-таки постоянно чувствовалось, что она не может быть снисходительной к маленьким слабостям.
Может быть, это защитная реакция? А на что? Кэйко, которую воспитывали так, что она не испытывала потребности защищать себя броней, скорее всего, не приходилось бороться с миром, который был бы ей враждебен. В присутствии Кэйко мир превращался в слугу, чувствовалось, что ее своеобразная чистота властно подавляет людей. Если Кэйко сама была человеком, не делавшим различия между благодеянием и любовью, то тот, кто пользовался ее вниманием, был рад верить, что любим.
И сейчас, когда она с бокалом шерри в новом вестибюле, напоминавшем площадку для регби, приступила к своим инструкциям, у Хонды сложилось ощущение, что ему рассказывают, как по-французски приготовить птицу под названием Йинг Тьян.
— С тех пор вы уже виделись дважды. И каковы ощущения? Чего ты смог добиться? — сначала Кэйко допрашивала Кацуми. Задав вопросы, она достала из бумажного пакета и положила на колени Хонде деревянный ящичек с сигарами, о которых на время забыли.
— Каковы ощущения? Думаю, скоро наступит подходящий момент…
Хонда, воображая давно забытый аромат сигар и поглаживая кончиками пальцев коробку с рисунком, заставлявшим вспомнить о банкнотах какого-нибудь небольшого европейского государства, — коробку, где на зеленом фоне сияла розового цвета лента с золотыми знаками и ряд золотых монет, испытывал все большее раздражение от каждого слова Кацуми. Хонда удивлялся самому себе, потому что воспринимал это раздражение с радостью, как некое предчувствие.
— Вы целовались?
— Да, один раз.
— Ну и как?
— Как? Я проводил ее до общежития и у ворот поцеловал.
— Ну и как?
— Я здорово волновался. Наверное, первый раз так.
— Что-то на тебя это не похоже, где ж твои способности?
— Это особенная девушка. Ведь она принцесса Кэйко посмотрела на Хонду:
— Да. Лучше всего привезти ее в Готэмбу. Придумаем, что на вечеринку, договоримся, что с ночевкой, приехать нужно как можно позднее. Мы ведь знаем, что им разрешают ночевать вне общежития, еще имеет значение, что это вроде бы как компенсация за тот раз, когда ее пригласили, а она не приехала, подвела, так что вряд ли она откажется. Да, она может испугаться дальней поездки вдвоем с Кацуми, поэтому вы должны быть вместе с ними. Конечно, Кацуми вас повезет. В Готэмбе буду ждать я, и, если обман откроется, ничего страшного. Меня не смутишь… Когда вы приедете на дачу, конечно, покажется странным, что никого из гостей нет. Но как бы там ни было, принцесса-иностранка одна оттуда убегать не станет, вот тут и понадобятся таланты Кацуми. В ту ночь вам, господин Хонда, лучше положиться на Кацуми и спокойно ждать, пока будет готова «утка с апельсинами».
В двенадцать часов ночи в Нинаоке в Готэмбе Хонда, погасив в гостиной огонь в камине, под зонтом вышел на террасу.
Бассейн перед террасой уже обрел свои формы, по грубой бетонной поверхности стучал дождь. До полного завершения работ еще далеко, не было даже лесенок. Сырой от дождя бетон в падавшем с террасы свете фонарей выглядел как грязный компресс. Для окончания работ нужно было приглашать людей из Токио, поэтому дело не двигалось.
