Я испугался: что, если именно в этот миг на тротуар или в витрину вылезет Декерпел или Ваннесте?
— Хотелось бы самой поглядеть на этих ребят, — сказала Юдит. Я не знал, как ее отговорить. Она вошла в «Феликс» смело и грациозно, как и в тот магазин, где мы покупали одежду. Придержала дверь для меня.
И невозмутимо прошла в отдел Ваннесте, там крутилось на экране «демо» видеоигры, воины в латах сражались лазерными мечами.
Ваннесте прервал работу. Я подумал, вдруг он отрастил усы специально, чтобы никто не узнал его лица в фотороботе, который показывали по телевизору.
— Смотрите, кто пришел! Братец, собственной персоной! Где бы это записать! — сказал Декерпел.
Рита шепнула, что я выгляжу шикарно, спросила, не выиграл ли я в лотерею?
Минеер Феликс испугался, увидев меня.
— Я просто так зашел, поздороваться.
Тут подошла Юдит, и я объяснил ей:
— Это минеер Феликс. Который столько лет обо мне заботился.
Минеер Феликс пробурчал в ответ что-то о женщинах и иностранцах.
Декерпел принял актерскую позу, уверенный в себе горожанин с хорошо подвешенным языком. Двумя пальцами он пощупал рукав моего костюма:
— Хм-м, недешевый материальчик! Шотландский? Армани?
— Джанфранко Ферре, — сказала Юдит.
— Бла-бла-бла, — сказал он.
Хотелось нахамить ему, чтоб он заткнулся, но я не мог сообразить, как.
— Это твид, — сказал я.
— Шотландский твид! Надо же!
— Скоро он килт начнет носить, — ввернул Ваннесте.
— Без подштанников, — сказал Декерпел и подмигнул Юдит.
— Зато с волынкой, — заключил Ваннесте.
К моей досаде, Юдит засмеялась, сдержанно, негромко. Она разглядывала самодовольных ученых мужей.
— И с этим сбродом тебе приходилось каждый день работать?
— Кроме воскресений, — отрапортовал я.
— Сброд — это некоторый перебор, — заметил Декерпел.
Юдит погладила глобус, закрутила его своими тонкими пальцами. Потом дернула, и он сорвался с подставки. Она взвесила шар на ладони и бросила мне. Я поймал его и не спеша вернул ей. Она даже и не попыталась поймать глобус, лишь в последнюю секунду приняла его коленом, подбросила ногой несколько раз и сильным ударом отправила в глубь магазина. Там он подпрыгнул, бок помялся, еще раз подпрыгнул, остановился. Сбежались любопытные покупатели.
— Сколько с меня за ущерб? — весело поинтересовалась Юдит.
— Звонить в полицию, минеер Феликс? — спросил Ваннесте.
Рита подняла глобус, осмотрела.
— Тысяча четыреста пятьдесят, — ответил минеер Феликс.
— А уценка? — спросила Юдит.
— Никакой. Они уцененные. Посмотрите на витрине.
Юдит порылась в сумочке и вслух отсчитала деньги.
— Вам его запаковать? — спросила Рита.
— В бумагу для подарков? — спросил Ваннесте.
— Минеер Декерпел может забрать его себе. Для девочек, — сказал я.
— Каких девочек?
— Девочек, — начал было я, подумал, это будет последнее предупреждение, но Юдит взяла меня за руку:
— Пошли, дорогой.
И мы пошли, держась за руки, к двери. Я успел заметить холодный, ненавидящий взгляд Декерпела.
В итальянском кафе-мороженом на Грунтемаркт, возле Галгенхауз, мы лакомились вафлями со взбитыми сливками.
— Этому человеку нельзя доверять, — сказала Юдит. — Он глаз не отводил от моей груди. Такие, как он, мне обычно нравятся, но этим собакам нельзя верить.
— Да тебе самой нельзя верить, — сказал я.
— Ты так думаешь?
— Мне все равно.
— Ты тоже скрытный. Тоже мне не все рассказываешь.
Я подбирал крошки от вафель. Мы молчали.
Словно два незнакомца, встретившихся впервые среди помешанных на покупках баб, хныканья детей, звона и шума бара под аккомпанемент Хельмута Захариаса[111]. Я хотел рассказать Юдит о том, что не отличаю того, что было, от того, чего не было, кажется, женщины не имеют с этим проблем; моя первая любовь Юлия, сестра Алисы, — единственная женщина, с которой у меня не было этого чувства. Я так много хотел рассказать обо всем, что меня переполняло. Юдит уставилась на меня, она не слушала, что я говорил, она искала во мне что-то другое, подходила все ближе к опасной границе.
Поэтому я обрадовался, когда она пошла в туалет. То есть я думал, что она пошла в туалет, но она не вернулась.
Я ждал. Стемнело. Я съел два бутерброда с ветчиной и выпил шесть стаканов пива.
Начиная со следующего дня я питался консервами. Пытался починить телевизор. Покрыл пол на лестнице лаком, от его вони что-то случилось с моими голосовыми связками, но я заметил не сразу, потому что не с кем было разговаривать. Иногда подолгу рассматривал Флору, поляроидную девочку. Но, если глядел на фото скосив глаза, вместо ее лица видел лицо Юдит. Это получалось, но ненадолго. Делать это опасно. Мама говорила, если я буду скашивать глаза, чтобы ее рассмешить, то останусь косым на всю жизнь и не смогу больше нормально смотреть.
Мне хотелось понять, почему Юдит так взбесилась, когда услыхала пение магометан, что случилось с ней в Алжире, когда они с Неджмой жили там.
Иногда по вечерам, возвращаясь домой с тяжелыми сумками из супермаркета, я останавливался ненадолго перед домом, чтобы посмотреть через окно соседский телевизор. Раз, в субботу вечером, я увидел ряды солдат в камуфляже, медленно двигавшихся по дюнам, тыкая палками в песок. Еще показали черно-белую фотографию девочки со светлыми кудряшками, она весело улыбалась, прижимая к щеке хомячка. Я позвонил в полицию. Трубку взяла женщина, она сказала, что я должен сперва назвать свое имя. Я ответил, что у меня нет времени, и положил трубку.
Проглотил таблетку, снова позвонил. Назвал имя: Одилон де Месмакер и сказал, что человек, которого зовут Патрик Декерпел, знает больше, если не все, по поводу пропавшей девочки, которую показывали по телевизору. Его адрес можно найти в телефонном справочнике. Полицайка сказала, что лучше будет, если я зайду лично. Я ответил, что зайти не смогу по семейным обстоятельствам. Если долго разговаривать, полиция может проследить, кто звонит, и я поскорее повесил трубку, обливаясь потом.
Такое только в американских фильмах бывает.
Значит, полиция так не делает?
Я вспомнил рассказы Декерпела о его любовных похождениях, пьянках, деньрожденных праздниках, переходящих в оргии, в его оостендской квартире, где он иногда проводил выходные; Юдит мне говорила, что ее магометанин часто останавливается в Оостенде, и я по простоте душевной (чтобы не сказать — по глупости) подумал, что смогу одним ударом пришибить двух мух. И чтобы никто не засек меня по номеру машины, поехал в Оостенде на поезде.
Чтобы — что сделать?
Теперь уж и не знаю.
Ты сказал: мух пришибить.
Фигурально выражаясь.
А если бы ты встретил в Оостенде Юдит Латифа, что бы ты сделал?
Поцеловал бы. В щеку. В шею.
А потом?
Это зависит… как она… что она… или она…
А если бы ты встретил Патрика Декерпела? Ты не хочешь отвечать?
В запотевшем окне вагона вместо моего расплывчатого отражения иногда всплывало лицо Декерпела. Это меня пугало.
На набережной я занял столик на террасе кафе и заказал то, что пили сидевшие рядом люди в белых теннисных костюмах. Горький тоник в зеленом стакане с кружочком киви, веточкой тимьяна и ломтиком огурца. Тимьян они не ели. Я тоже. Они говорили о фотографиях, сафари и гольфе.
Я представил себе, что за одним из сверкающих окон огромного нового дома стоит Декерпел в халате и в сильный бинокль глядит вниз. Лучше всего ему виден я, даже прыщики на моей щеке. Он следит в свой бинокль за маленькими девочками, катающимися на роликах.
Новый костюм вдруг стал мне тесен, шершавый шотландский материал раздражал влажные бедра.
Я перебрался в другое кафе. Не такое шикарное. Съел порцию картошки фри с майонезом. Держа наготове платок, чтобы, если появится Юдит, вытереть масляные пальцы и рот.
Несколько раз проходили девушки, со спины казавшиеся похожими на Юдит. Но то были хамоватые фламандки, слишком много о себе понимавшие.
Какая-то женщина заговорила со мной, сказала, что она из Девентера[112], стала рассказывать о своей жизни. Она много чего пережила, хлебнула горя со своими невыносимыми детьми, но думает, что могло быть намного хуже. Она считает фламандский язык живым. И фламандцев тоже.
Я шел по Оостенде быстро, как будто торопился на поезд. Около Рэнбаан дети играли в мини-гольф на дорожках, посыпанных красным гравием. Я быстро ушел, потому что родители стали смотреть на меня с подозрением.
И не встретил ни Патрика Декерпела, ни Юдит Латифа?
