3
Первым из палатки вылез Егор. Утро встретило его хмурым небом, сеявшим в дольний мир мелкий дождик. Некоторое время Егор изучал придавленную жерновом ступню – та распухла и болела, но ходить было можно. Ничего – пройдет, слава Богу.
По серой ряби озера скользили два лебедя. Минут пять, прежде чем отправиться на берег умываться и чистить зубы, Егор наблюдал за птицами – дел у них на озере явно не было, плавали просто так, для красоты.
Когда Егор запалил костер из предусмотрительно спрятанного под “самурайку” и потому сухого хвороста, вжикнула застежка-молния, и из второй палатки выбрался Тарарам. Небеса оскудели и пустили в дело свое самое мелкое сито – водяную пелену уже нельзя было назвать дождем, мельчайшие капли висели и качались в воздухе, как пыль в комнате, выхваченная ударившим из-за шторы лучом света. Ожидая, когда заворчит вода в чайнике, созерцали лебедей вместе, пока птицы, отыграв номер, не скрылись за поросшим камышом островком.
Понемногу разветрилось, и небесные метлы разогнали пелену. Выглянуло утреннее солнце, уже не робкое, а набравшее силу, жгучее, царственное. Трава, натянутые в траве паутинки и тенты палаток, обсыпанные мелкими каплями, заискрились, и ткань начала на глазах просыхать, покрываясь, совсем как жестяные крыши за Настиным окном, светлыми, с размытыми контурами, пятнами. Тут, словно сговорившись, вылезли на свет девицы. Осмотрелись (Катенька бросила сокрушенный взгляд на запыленную после вчерашней грунтовки “мазду”) и, оставляя темные дорожки на высветленной давешней моросью траве, побрели в кустики к руинам.
Попив чаю и слопав по паре бутербродов, решили так: Тарарам с Егором отправятся на разведку – может, найдется место для стоянки совершенно небывалой красоты, – а Катенька и Настя похозяйничают здесь, обследуют окрестности и часам к двум удивят мир каким-нибудь обедом.
Усевшись в “самурай”, Рома чуть погрел движок, и через пару минут они с Егором тронулись. “А я ведь, и вправду, больше не вижу того сна”, – шепнула Егору на прощанье Настя.
Дорога по полю, схваченному гущинами лозы, за которыми начинался большой, старый, вечно тут стоявший лес, спустилась с холма, потом поднялась на следующий холм и с него опять побежала вниз, к угрюмому даже на фоне разгулявшегося солнечного дня ельнику. Возле леса, где за крайними деревьями проступал буревал из беспорядочно разметанных замшелых и полусгнивших стволов, “самурай” уперся в развилку: одна дорога, тенистая, сырая и местами сильно разбитая, вела вниз, в чащу, другая тянулась вдоль края ельника и тоже выглядела не очень. Ни там, ни там “мазда” бы определенно не проехала.
Двинулись по кромке леса, стараясь не угодить колесом в глубокую колею. Тарарам даже, дернув рычаг раздатки, для пущей пручести подключил передний мост.
Мало-помалу ель сменялась сосной. То и дело на непросохшей грязи встречались следы кабанов и убийственно медлительные жабы с жабятами. Из леса выглядывали манящие малинники.
– Дальше озеро будет, – сказал Егор, одной рукой держась за упорную скобу над бардачком, а другой прижимая к колену скачущий атлас. – И деревня Борисово.
Вскоре опять подкатили к развилке. Тут стоял вагончик-бытовка, возле которого горой валялись свежие пиломатериалы. В такой глуши это выглядело странно. Обе дороги углублялись в лес, но левая казалась покрепче. Свернули влево. Из окна вагончика экзотическую “самурайку” проводил настороженный угрюмый взгляд.
По пути в придорожном ольшанике вспугнули стаю куропаток – штук восемь пташек выпорхнули из подлеска и, хлопая крыльями, низко над землей унеслись в чащобу. В траве по бокам проселка желтели маслята и то там, то тут вспыхивали яркие капли поздней земляники. Никто не брал разложенных даров.
Выехав из леса, взобрались на заросший луговой травой и роскошными ромашками холм. Слева крутым косогором холм спускался к озеру с одинокой фигуркой рыбака на берегу. Такой же, только более пологий косогор, освещенный ярким полуденным солнцем и покрытый цветущим разнотравьем с темными островками сладкого клевера, спускался к озеру с противоположной стороны. Вид был неописуемый, избыточный, щедрый во весь окоем. Определенно, рожденные здесь дети не смогли бы разговаривать матом и обрывать кузнечикам лапки. Тут хотелось жить с малых лет до дикой старости. “Мазду”, правда, сюда можно было протащить лишь чудом, как верблюда сквозь игольное ушко.
Егора охватило то же чувство счастливой свободы, какое он уже испытывал год назад в Крыму, возле вздымающихся над синим морем скал, пахучих можжевельников и низкорослых каменных дубов.
Метров триста еще дорога вилась вдоль озера по высокому, уже просохшему после утренней мороси лугу к деревне.
– Жуть какая, – сказал Тарарам, заглушив мотор у первого же забора.
Деревня была мертвой. То есть деревни не было. В прямоугольных фундаментах громоздились головешки бревен, осколки шифера, негорючие железяки, битые и целые горшки, горой кирпича и глины возвышались расползающиеся печи – похоже, их клали здесь прямо на укрепленном балками полу, и в сгоревшем дому печи проседали и рассыпались. Тут и там из размоченной дождями глины печных курганов росли лебеда и странные цветы – невиданные розовые колокольчики на мясистых, бледно-зеленых, в два пальца толщиной стеблях. Так могли бы выглядеть измышленные проклятым поэтом цветы зла. Пожар случился, видимо, зимой или ранней весной, поскольку трава на подступах к фундаментам не скрывала под собой пали, да и гладиолусы в палисадах, в прямой близости от сгоревших стен, цвели как ни в чем не бывало.
Пройдясь по заросшей дороге, Егор взобрался на развалины очередной печи, огляделся и посчитал – двенадцать пепелищ. Чудесный мир, полный цветения, дрожащих в воздухе стрекоз и пестрых бабочек, покрывал мертвую деревню. Вид был зловещий и благодатный разом. Пожар, стихия – что попишешь… Однако что-то было тут не так. Что-то беспокоило взгляд откровенным, но неосознанным пока несоответствием.
– Сгубили деревню, гады, – сказал Тарарам, и Егор тут же понял, что резало ему глаз.
Конечно, это был поджог. Очевидный поджог. Заборы, яблони, кусты сирени, скворечники на жердях, а кое-где и будки дворовых нужников были совершенно не тронуты огнем, что невозможно, если бы пламя из одного очага шло от дома к дому. Деревня Борисово, обозначенная на карте, но уже отсутствующая в реальности, была сожжена по откровенному умыслу.
От пепелищ к озеру вела забитая травой тропинка. На берегу виднелись три целехоньких, крытых шифером бани – без труб, топились по-черному. По осени сюда, должно быть, набивались на зимовку бабочки. Рома с Егором не прошли по тропинке и полпути, как от ближайшей бани, напуганный треском раздавленной Тарарамом ветки, с шумом поднялся в воздух огромный жирный глухарь. Набрав высоту, он вошел в дикий лес, как иголка в сено, и вмиг в нем растворился.
От берега в воду вели дощатые мостки, к которым, окруженные широкими листьями кувшинок, обсыпанных бронзовыми радужницами, были привязаны две по прадедовским правилам смастаченные лодки-долбленки. Лодки были вполне пригодны к делу – должно быть, кто-то по обычаю все еще ходил сюда на годами прикормленные клевые места.
На обратном пути Тарарам остановил машину на холме, под которым удил с берега одинокий рыбак.
– Расспрошу, что было, – сказал он, отворяя дверцу. – Пойдешь?
Егор остался – пока ходил по пепелищу, разболелась отдавленная жерновом нога, а спуск к озеру здесь был довольно крут. Смутный образ сцены с хрупкими, сметаемыми чьей-то рукой декорациями возник в голове Егора. И декорации летели прямо на них, не пожелавших более играть этот спектакль актеров. Он припомнил вчерашний день, весь испятнанный неприятностями, точно зеркало в ванной – крапом зубной пасты. Как вышло, что они стали мишенью для, казалось бы, самозарождающихся скверных случайностей? Неужто виноват вброшенный ими в вены информационных токов, как болезненный вирус в чудовищный организм, новый закон? Неужто Рома прав, и бублимир устроен так, что, распознав их как инородные тела, включает пригодную на этот случай железу, которая впрыскивает в сторону раздражителя убийственные обстоятельства? Убийственные – при точном попадании, но инородные тела такие мелкие, что сразу их доской могильной не прибить. Покуда тем только и живы… “Но если декорации посыплются нам сплошь на голову, если нещадные обстоятельства обложат и задавят нас со всех сторон? – Егор закрыл глаза, бросив затылок на подголовник сиденья. – Что дальше? Что? А дальше будут вилы. Нещадные вилы Иова Многострадального. Но без награды и без милости в конце. Боже, кто же мы на самом деле?!”
И тут ясное небо снова содрогнулось от оглушительного, резкого, как бич, удара грома. Похоже, неподалеку располагался военный аэродром, куда завезли керосин для учебных полетов.
