Он попробовал вообразить, какими словами Карпий разъяснял бойцам задачу, доказывал непременность и неотложность ее решения. Да немного слов понадобилось, наверно… Главное — кума убедить, начальника охраны. Но кум, сколько его Шегаев знал, устроен не сложнее Карпия. Два сапога пара. Для таких самые простые резоны — всегда самые верные. Конечно, если показать приказ Управления — так это еще убедительней бы оказалось. Но и без приказа убедительно. Точь-в-точь как Камбала рассуждает. Война? Война. Пятьдесят восьмая — враги? Враги. Понятно, почему пришла пора пятьдесят восьмую пострелять? — Что ж тут непонятного, товарищ начальник!..
И впрямь, что ли, как начнут выводить, скопом кинуться?
Шегаев наклонился к Ярославу.
— Давай так договоримся…
В эту секунду заныла входная дверь, открываясь, и стон ее ударил по нервам, как стон живого существа.
Барак замер.
Сделав несколько шагов, кум остановился.
— Ну что? — спросил он, осматриваясь. — Припухаете, соколики?
Голос у него был, вопреки обыкновению, какой-то тихий. Впрочем, он мог бы и шепотом говорить, его бы все равно в той тишине услышали.
А потом так гаркнул, что у самого щеки затряслись:
— Выходи на развод!
Но тут же поправился:
— Тьфу, мать твою, какой развод на ночь глядя! Просто, говорю, — теперь того, значит… в нормальном режиме!..
* * *
Скоро все знали, что к вечеру (это был третий день карантина) в сельхоз прибыл конный отряд из четырех сотрудников Управления. Карпия арестовали и заперли в бане. Перекусив, напившись чаю, кратко потолковав с кумом насчет загадочной ямы у ворот, с верхом наполненной еловой сушиной (чем кум наличие ямы объяснил, осталось неизвестно — может, на дровяные заготовки сослался, может еще на что), оперуполномоченные пустились в обратный путь. Понуро повесив голову, Карпий сидел на крупе лошади, обняв чекиста за плечи.
Когда кум разрешил выйти из бараков, всадники уже неспешно подъезжали к лесу, растворялись в молочном мерцании белой ночи.
В общем, история вышла загадочная. Долго толковали, что явилось причиной столь резкой перемены в судьбе начальника сельхоза «Песчанский».
Вагнер высказал предположение, что на Карпия написала жена — в отместку за побои и издевательства, о которых не раз доносили в барак уголовницы, работавшие в доме начальника.
С Вагнером молча согласились. Во всяком случае, ни от кого другого жалоба в Управление дойти не могла.
Недели через две приехал новый начальник — сержант Госбезопасности Крымов. Злой, решительный. Когда улеглась первая суматоха, Шегаев пришел к нему со своим требованием — мол, сумасшедший Карпий сколько времени продержал, а он давно уж должен вернуться в Управление…
— Запрос пошлю, — сказал Крымов.
— Зачем запрос? Вот же у меня в командировке написано: на время выполнения работ. Понятно, что я вернуться должен!
Крымов только хмыкнул, посмотрел иронически: Управления он, похоже, не боялся.
Но все же в начале осени оттуда пришел приказ — Шегаева перебрасывали в Усть-Усу, в Шестое отделение. Заговорить насчет Копыловой он не решился: толку, чувствовал, не будет, а разозлишь — так под горячую руку Крымов и самого не пустит.
Шагать до станции Песчанка самостоятельно позволено не было.
Шел с конвоем.
То есть не просто шел — его этапировали.
Но, правда, по собственной же визирке — следовательно, кратчайшим путем.
«Председателю Президиума Верховного Совета СССР Тов. Калинину.
Народному Комиссару Внутренних Дел СССР
Комиссару Гос. Безопасности I Ранга Тов. Берия».
Перо зависло над бумагой… Про Калинина понятно — весь чин с больших букв. Про Берию — тоже. А себя как? Так же? Или все-таки поскромнее?
«От помощника начальника третьего отдела ХОЗУ Ухтпечлага сержанта гос. безопасности Карпия П. М.
Уважаемые товарищи руководство нашей страны!
В то время когда фашистская Германия совершила вероломное нападение на мирный Советский Союз и весь советский народ напрягает все силы в борьбе с проклятым оккупантом я подвергся аресту и несправедливым обвинениям».
Карпий поставил точку и откинулся от стола, разглядывая написанное. Строки шли ровно, как по линеечке. Почерком своим он всегда гордился.
Гад Губарь хоть и сообщил, за что Карпий арестован, а в подробный разговор не вступает. Карпий хотел с ним посоветоваться. Из-под ареста ведь не видно, как там у начальства судьба развивается. Да и вообще не понять, почему трясти стали заново. «Некоторые начлаги слишком много добра себе выписывают!» Ну допустим. Так с них и спрашивайте. Карпий-то при чем? «Ты должен был следить, чтобы по нормам шло!» Он и следил, как мог. Ну, может, и дал где маху. Он чекист, а не провизор. В интендантах только последние полгода. Опыта нет. Может, где и обмишулился. Так что ж — сразу по всей строгости?!
А Губарь не входит в его положение. Только фыркает — не шугайся, мол, попусту, разберемся.
Не по-товарищески это.
«Эх, надо было его в свое время ущучить!» — с мечтательной досадой подумал Карпий.
Году в тридцать девятом Губарь большого маху дал. Вышел с краешку на связку аптекарей, нафантазировал себе, как он все это раскрутит, растрезвонил прежде времени по команде… Дело то и впрямь складывалось завидное: зайцу понятно, что все аптекари друг с другом повязаны. А этот перспективный арестованный возьми да помри на допросе. Ну и вся работа насмарку: труп к делу не пришьешь, а троцкистская сеть упущена. За такой недогляд по головке не гладят. В общем, быть бы, пожалуй, Губарю в шестнадцатой роте, да Карпий помог выкрутиться. У него Михайлов тогда спросил: как думаешь? Дескать, вы с Губарем давно напарники, должен был к товарищу приглядеться… Карпий вилять не стал, рубанул сплеча. Между прочим, ни за что, даром. Даже, пожалуй, с риском для себя. Ну а что — вроде как друг был…
А теперь вон каким боком повернулся. Друг! Портянка вонючая, а не друг. Разве друг не шепнул бы тишком: так и так, Петро, вон с какой стороны на тебя телегу катят!.. Все легче, когда знаешь, кто зуб точит. А тут вон чего: «Не надо вопросов! Пиши все как есть!»
Про что писать? Про всю жизнь, что ли? Бумаги не хватит…
Когда его в Песчанке арестовали, он сразу понял: Фрося стукнула. Только она могла оттуда жалобу отправить. Карпий потом видел эту бумажонку, следователь показал… И ведь грозила… а он не взял в расчет. Думал, в шутку все, на деле не решится. Всегда так: ты к людям с добром, с душой, не веришь, что они паскуды такие… а они именно паскуды. Где такое видано, чтоб родного мужа под монастырь?..
А что, бывало, поучивал ее — так любя же… Ну и водка, конечно, водка проклятая. У трезвого рука не поднималась, а как перебор — так вспоминал грешки. Отчего детишек нет? Оттого, что скребла нутро, когда по училищам валандалась. Точно он не знал, конечно… а Фроська не признавалась, сколько ни вкладывал… Но ведь детей-то не было? — тут уж не поспоришь. На факте. Сколько лет тянулось.
Вот такая зараза. Хотел он ее после того выгнать… да ведь жена не рукавица, с руки в один секунд не бросишь. И затяжелела вдобавок. Как нарочно… так и плюнул.
Зэковских жалоб ему не показывали — не положено. Да ему и неинтересно… И так ясно, кто вони напустил. Последние полгода какая чертопляска в сельхозе была. Этап за этапом — одних туда, других сюда… так, сяк, наперекосяк… с ума свихнешься, а за всем не уследишь. Вот кто-то попутным проездом и накалякал.
Что Карпий на руку скор, никто и слушать бы не стал. Пара-другая зуботычин никогда в счет не шла. Вот если про ледник… Да поди еще докажи, что кого-то там в ледник совал!.. А раз доказать нельзя, никто бы и ухом не повел. Люди на результат работают. Им неинтересно на ровном месте мякину мять… Оно, конечно, жалоба есть жалоба: должна законным путем пройти. Ну и прошла — а потом под сукно. Самому сколько раз приходилось. Дел у всех невпроворот. На вражий сигнал, по-хорошему-то, и внимания не нужно обращать, когда такой накал борьбы. К примеру, что при арестах, дескать, того… кое-что к рукам прилипает у такого-то. Давай, Карпий, разберись!.. А что такой-то? Такой-то свой брат, как все: недосыпает, недоедает, черный весь от следственной работы… у кого рука на него подымется? В общем, толку никакого, а писанину представь… делать-то больше нечего, как бумагу марать, будь оно все неладно!..
И что? Потрепали нервы неделю — и все на том бы кончить.
Так вот на тебе: полугода не прошло, как снова на нары. «Плохо следишь, как начальники лагпунктов государственным добром распоряжаются!» Как будто не известно: ты с ним хоть рядом стой, хоть за руки держи, а он все равно заморочит и украдет, и ничего ты с ним не сделаешь. Так жизнь устроена… Просил же после Песчанки: не надо в ХОЗУ, запутают меня. В этом ХОЗУ сплошь евреи, во как наловчились из говна рябину выбирать!.. Нет — иди, Карпий, смотри за ними чекистским глазом!
