Вскоре я познакомился с супругами Беллами. Они жили на широкую ногу, в собственном доме в Элм-Парк-Гарденс, и были очень добры ко мне. Когда Джордж Беллами заболел, я навещал его, и мы играли в карты. А когда он умер, я подобрал музыку для его довольно пышных похорон.
Я думал, что Глория больше не захочет меня видеть, ведь повода для моих посещений больше не существовало. Однако она продолжала приглашать меня на скромные вечера, обеды, воскресные ланчи. Иногда мы вместе ходили в кино, иногда уезжали на целый день гулять в Кью. Я мало задумывался о том, к чему это приведет, но мне было очень приятно ее общество. И вдруг Глория очень деловито сказала, что неплохо бы нам пожениться. Она объяснила, что ей не нравится жить одной, без мужчины, и что, по ее мнению, в мои зрелые годы мне тоже не помешает женская забота. Я очень нежно к ней относился, и, думаю, она испытывала ко мне такое же чувство. Мы оба были не первой молодости и достаточно пожили на свете, чтобы найти счастье в так называемом браке по расчету.
Глория была чудесной женой, ласковой, щедрой, добросердечной. Никогда, с тех самых пор, как мальчиком я приезжал в Корридэйл, я не жил в таком комфорте, так беспечно и легко. У Джорджа и Глории было два взрослых сына, Джайлз и Кроуфорд. Они уже покинули родительское гнездо и завели каждый собственное дело, но Глория была еще сравнительно молода и очень энергична. Когда она сказала мне, что беременна, я даже не сразу в это поверил — никогда не представлял себя отцом. Рождение Франчески было для меня чудом.
Она росла и шалила, как все дети, а я наблюдал за ней и никак не мог поверить, что это моя дочь, что это я дал жизнь этому прелестному миниатюрному существу.
А потом Глория получила в наследство дом в Гэмпшире. Мы переехали из Лондона в Дибтон и начали там новую жизнь. Должен признаться, я скучал по работе в церкви святого Биддульфа, но музыка все равно оставалась частью моей жизни. Я давал уроки и время от времени играл на органе в деревенской церкви за утренней службой.
Здесь Оскар остановился, снова потянулся к бокалу и отпил глоток лафрога. С едва слышным шорохом упал можжевеловый уголек в камине. Тикали часы.
— А Элфрида? Вы давно с ней знакомы? — спросил Питер.
— Нет. Мы никогда не встречались до того, как она приехала в Дибтон. Она была одинока, и Глория с ней подружилась, взяла ее под свое крылышко. Элфрида нам очень понравилась. Франческа постоянно ездила к ней в гости на велосипеде, и им было весело вместе. Элфрида гостила в Корнуолле у своего двоюродного брата, когда случилось несчастье. Она вернулась уже после похорон. Когда Гектор предложил мне поехать в Криган, я понял, что не в состоянии осуществить это в одиночку. Путешествие казалось мне слишком трудным, я страшился одиночества. Поэтому я попросил Элфриду поехать со мной. А у нее такое доброе сердце, что она согласилась. Даже в самые мрачные минуты она умеет заставить меня улыбнуться. Когда мы только познакомились, Элфрида спросила, верю ли я в Бога. Я ответил, что трудно не веровать, когда знаешь наизусть все литургии и с детства следуешь традициям и канонам англиканской церкви. Почти всю жизнь. И еще у меня всегда была потребность быть кому-то благодарным. Потому что мне повезло в жизни. Я был всем доволен: брак по расчету оказался удачным, а из-за Франчески я ни о чем не жалел. Глория была очень сильная, решительная женщина. Временами с ней было нелегко. Она любила общество, гостей, вечеринки и иногда слишком много пила. Часто после вечеринок я сам отвозил ее домой. Ей это не нравилось, и на следующее утро она хмурилась. Но мне трудно было заговорить с ней на эту тему.
В тот день она сказала, что повезет Франческу на праздник сожжения чучела Гая Фокса, и я подумал, что надо бы с ними поехать, но ко мне должен был прийти плотник, договариваться насчет нового забора для конюшни. Я не хотел откладывать это дело на потом. Кроме того, планировался лишь детский праздник, чаепитие и фейерверк. Я думал, часам к семи вечера они уже приедут домой.
Это был детский праздник, но взрослые тоже присутствовали, и в большинстве своем друзья Глории. И после фейерверка, пока дети бегали по саду с бенгальскими огнями, взрослые решили выпить.
Не знаю, сколько выпила Глория. Слава Богу, вскрытия не было. Но ехать было трудно — полил сильный дождь, и дороги превратились в сплошные потоки. Там что-то ремонтировали на дороге, и мигали предупредительные огни. Может быть, они сбили Глорию с толку… Мы этого никогда уже не узнаем. Водитель грузовика говорил, что ее автомобиль летел прямо на него и он резко свернул в сторону. Но уже ничего не мог поделать. Машина Глории мгновенно превратилась в груду металла. Глория и Франческа погибли.
Мне сообщила об этом полиция. Такой приятный молодой сержант. Бедняга. Не могу описать свою реакцию, потому что я тогда ничего не почувствовал. Никаких эмоций. Пустота. И только потом, постепенно, эту пустоту вытеснили ярость и злоба против чего-то или кого-то, допустившего, чтобы такое случилось со мною. До сих пор я жил словно в скорлупе. Я ужасался, глядя по телевизору на разрушенные деревни, детей, умирающих с голоду, стихийные бедствия, но все это происходило с кем-то, где-то… А на этот раз это был я. То была моя жизнь. Моя жена. Мой ребенок. И если я иногда сомневался, что Бог существует, то теперь разуверился окончательно.
Местный священник приехал ко мне. Говорил, что Бог милостив, что он посылает людям столько страданий, сколько они могут вынести. И я закричал, что готов быть слабодушным, только чтобы мой ребенок жил. А потом я его прогнал. Мы часто несправедливы к другим, когда чувствуем себя виноватыми. Я ведь знал слабое место Глории. Я должен был поехать с ними и сам вести машину. Если бы только… Вот это «если бы» стало кошмаром моих дней.
— «Если бы» всегда приходит потом. Это бесполезное, никчемное самоедство. А на самом деле причиной трагедии стало стечение ряда обстоятельств. Ведь вы тоже могли бы погибнуть, и в сердцах тех, кто вас всех любил и знал, осталась бы рана еще глубже… Если честно, то я и сам не нахожу ответа на вопрос, за что людям приходится столько страдать. И считаю объяснения некоторых священнослужителей чем-то на грани кощунства. Надеюсь, никто не пытался утешить вас, говоря, что Богу Франческа нужнее, чем вам. Я бы никогда не мог славить Господа, который вдруг, по собственной прихоти, украл мое дитя. Мне такой Бог казался бы аморальным чудовищем.
Оскар был ошеломлен.
— Неужели вы действительно так думаете?
Питер кивнул.
— Да, я искренне в это верю. Тридцать лет служения церкви научили меня, что нельзя говорить, когда умирает молодой человек: «такова Божья воля». Мы просто недостаточно знаем о Промысле, чтобы говорить такое. И я убежден, что, когда Франческа погибла, сначала было разбито сердце Бога.
— Мне хочется жить, идти вперед. Снова обрести способность все принимать. И отдавать. Мне не нравится только брать. Моей натуре это чуждо.
— Оскар, все наладится. Благодаря вашей профессии церковь всегда была значительной частью вашей жизни, и вы так же хорошо знакомы с великими библейскими постулатами жизни и смерти, как и я. Просто сейчас, из-за боли утраты, они потеряли для вас смысл. И некоторое время вам, очевидно, будут нужны не люди, которые цитируют Библию наизусть, а близкие друзья, готовые выслушать вас, когда вам захочется поговорить о Франческе.
Оскар подумал об Элфриде, и Питер помедлил, словно давая ему возможность возразить. Но Оскар промолчал.
— Жизнь прекрасна, — заговорил опять Питер. — И ее основные ценности остаются с нами. Красота, плоды земные, любовь и понимание. Позднее, ибо вряд ли это возможно сейчас, вам потребуются и другие люди, которые поддержат ваши усилия начать жизнь сызнова. Не отталкивайте их. Отнеситесь к ним доброжелательно. Они помогут вам двинуться вперед, храня и лелея в памяти счастливые моменты прошлого, и противостоять горестям без злобы и раздражения. Как прежде.
Оскар припомнил прошлую ночь, когда мысль о Франческе впервые не вызвала у него горьких слез утраты, но наполнила душу покоем. Может быть, это начало выздоровления? Возможно, и разговор с Питером поможет залечить раны? Неизвестно. Он знал только, что ему стало легче, он чувствовал себя уже не таким беспомощным и одиноким, как прежде. Может быть, все действительно как-то наладится?
— Благодарю вас, — сказал он Питеру.
— Друг мой, жаль, что я не могу сделать для вас большего.
— Не сожалейте. Вы и так уже сделали достаточно.
Люси летала самолетом всего два раза в жизни: во Францию, куда семья школьной подруги пригласила ее на летние каникулы, и на Нормандские острова с мамой и бабушкой. Была Пасха, и они жили в таком отеле, где к обеду следовало переодеваться. Оба раза Люси страшно волновалась, но старалась делать вид, что она бывалая путешественница.
