– Тебе бы так по своей Думе ходить, – сказал Массарский, оценивая вдруг преобразившегося приятеля, – это отвечало бы и времени, и духу.
– Ты не ответил на вопрос: ты узнаешь рабынь? Приглядись – в этом вся фишка, сказал Махновский.
Девушки в бикини, стоя на краю беломраморного бассейна, непрестанно меняли заученные позы и блистали жемчужной дентальностью своих неискренних улыбок.
– Узнаешь? – настойчиво спрашивал знаменитый депутат.
Массарский наморщил лоб.
Он определенно где-то видел этих девиц. Но где? И когда?
Девицы выглядели очень ухоженными и, главное, держались мастерски и уверенно.
– Неужели? – воскликнул Массарский.
– А ты думал! – подтвердил догадку своего приятеля Махновский, – Нам это недешево стоило, но мы для тебя их и нашли и привезли, так что владей до утра!
Кто бы мог подумать!
Джон с Махновским выписали для своего нового друга ту самую поп-группу, которую он так любил, и солистку которой так некогда вожделел…
– Неужто из самого Голливуда? – изумился Массарский.
– А ты их сам спроси, – подмигнул Махновский, – они же твои рабыни до самого утра.
– По-английски что ли спрашивать? – недоуменно спросил Массарский.
– Нет, блин, по-китайски, – передразнил его депутат и ткнув Джона в бок, велел ему, – анука, заверни нам по ихнему!
– Do you like the show? – начал сходу и без разминки Джон, – Did you come directly from LA? How was the flight?*1* – Oh, terrific, – нараспев чуть ли не хором воскликнули девицы, закатывая к небу глазки и как бы ища там сочувствия, – it was monstrously terrible fligt, we had a chanche in Berlin, course there was no direct flight to Moscow, and finaly we have lost our baggadge, think it was Aeroflot, who to blame*2*.
– Its your new master, who will bye you a new baggadge with all nessessery juelry, – встрял Махновский, показывая своим золотым жезлом на Массарского, – treat him right, and he will be very graitful indeed*3*.
– Я что, должен им бриллианты теперь покупать? – было возмутился Массарский.
– Владей спокойно, – успокоил друга Махновский, – заплачено столько, что им и за год не отработать.
В числе приглашенных было много и незнакомых Массарскому людей.
Хитрый Махновский использовал вечеринку для своих шахер-махер.
Игорь уже давно запутался в бесконечной череде представляемых ему гостей – кто нужный генерал из силового министерства, кто не менее нужный начальник департамента из другого министерства, а кто просто хороший человек.
Среди всех прочих Махновский представил Игорю и модного телевизионного и кино-критика.
– Баринов, – пожимая руку, представился писатель.
– Над чем сейчас работаете? – дежурно поинтересовался Массарский.
– Да вот, исправляю ситуацию в литературе, – вздохнув, сказал писатель, – понимаете, к пятидесяти годам пришел к выводу, что из тысячи прочитанных в университете и после него книг душу тронули едва две или три, вот и решил теперь потрудиться – исправить ситуацию. Пишу то, что трогает.
– Пишете для себя самого? Литература для одного читателя? – хмыкнул Игорь.
– Да нет, – совершенно не обидевшись, ответил Баринов, – событие в литературе случается тогда, когда, доверяя собственному вкусу, писатель создает именно то, что… – он замялся, подыскивая необходимое верное слово, – то, что кэпчуирует*4* читательское поле.
– Ну и как? – с иронией спросил Массарский. – Удается кэпчуировать?
– Да вот эти, – Баринов махнул рукой в сторону группы завернутых в тоги богатых промышленников и банкиров, с которыми теперь стоял и Махновский, – эти денег под новое издательство дали, специально, чтоб мои книжки издавать.
– А-а-а, ну если эти, – развел руками Игорь, – эти, наверное, понимают.
– Они не понимают, они чуют, где деньгами пахнет, – сказал Баринов, – а настоящий писатель должен чуять, где пиплу*5* самый смак, тогда и синусоиды резонансом сложатся. Тиражи, деньги, писательская слава…
– Ну, тогда пожелаю! – сказал Массарский и двинулся в сторону стола с яствами.
Литература – литературой, тусовка – тусовкой, флирт – флиртом, а жратва должна быть по расписанию.
***
– Во сколько же все это обошлось? – спросил Джон, обводя руками пространства павильона. – Ведь, наверное, немалых денег стоило?
– А, брось, – махнул рукой Джон, – тюменские уже первую часть денег перевели, Тюмень – хоть и столица деревень, а свое сибирское слово держит. Скоро денег будет столько, что мы с тобой не декорации, а реальные Рим с Версалем откупим, да и Мишу с Дюрыгиным, да и всю останкинскую телебратию надо приручить: они ведь, сами того не зная, нам большую службу сослужат. Так что эти… – Махновский тоже обвел павильон руками, – эти деньги, считай, по статье "на наше светлое будущее" расходуются.
– И не жалко будет Ирмой пожертвовать? – спросил Джон.
– Ты радуйся, что не тобой жертвовать придется, а за Ирму не переживай, её не надолго посадят, если что, а если и посадят, то мы ей в камеру и мальчиков стриптизеров и с шампанское присылать будем и цветной телевизор поставим.
Часа в два пополуночи всех, уже сильно пьяных, стали приглашать перейти в другой павильон. Гости в тогах, разомлевшие от возлежаний с голыми фотомоделями, изображавшими финикийских рабынь и свободных римлянок, с трудом соображали, чего от них хотят.
– Едем во Францию! Остановка – Версаль! – кричал популярный лысоватый и толстоватый одесский юморист, приглашенный на роль тамады.
Чтобы отрезвиться перед переодеванием, Игорь нырнул в бассейн и пару раз проплыл от стенки до стенки. Какие-то совершенно пьяные девицы с удивительно знакомыми по телепрограммам лицами прямо в воде пытались хватать его за руки и за ноги: – Эй, мальчик, не хочешь любви?
Где он эту видел? Она – певица, которая с Ордашевским поет, или диктор с седьмого телеканала? А ту где видел? Тоже по телевизору?
В версальских декорациях мягким клавесином и скрипками струился Моцарт.
От белоснежных декольте было больно глазам – как от альпийских снегов при ярком солнце, хоть светозащитные очки надевай!
Игорю был тесноват бархатный камзол.
Да эти обтягивающие панталоны, да идиотские белые чулки, да еще этот парик напудренный, неприятно пахнущий.
Но девчонки, которых опять же неизвестно откуда понадоставал шустрый порученец Махновского, были просто великолепны. Неужели в Москве так много грудастых барышень, которым корсеты из китового уса точно доктор прописал?
– Слушай, Махновский, – обратился изумленный Игорь к своему приятелю, что теперь держал в руке не жезл с фигуркой Меркурия, а шпагу капитана королевских мушкетеров с осыпанным бриллиантами эфесом, – послушай, неужели за большие деньги в Москве ты теперь можешь все? И этих телевизионных барышень из редакции "Новостей" раздеть догола и в бассейн запустить, и любую народную артистку к стриптизному шесту приставить?
– Не будь таким наивным, Игорек, – осклабился Махновский, – за очень большие бабки я всю Москву, да не то что Москву, всю Россию раком поставлю.
– Почти верю, – отозвался Игорь.
– Почти? – хмыкнул Махновский. – Почти? Да если надо, я любую приму Большого или Мариинского в следующий раз привезу, и та нам голого лебедя под Сен-Санса тут станцует, как миленькая.
И Игорь вдруг поверил.
Поверил и представил себе, что за миллион или за пять миллионов, или за десять – то есть за сумму, которая для Махновского при его теперешних денежных потоках потом окажется совершенно незначительной, любая прима Большого театра сможет…
Он вдруг даже вспомнил ту новеллу австрийского писателя, что в детстве произвела на Игоря сильнейшее впечатление, не столько возбудив юное сексуальное воображение, сколько поколебав веру в чистоту красоты, изначально присущую невинному детскому сознанию. Там рассказывалось о женщине. О порядочной, благопристойной, интеллигентной молодой женщине. С мужем она была приглашена на вечеринку к одному богатому и холостому австрийцу. И вот за игрой в карты, когда муж этой дамы сильно проигрался, хозяин дома вдруг изъявил желание увидеть обнаженную грудь этой благопристойной женщины. И за одно мгновение такого стриптиза предложил огромную по тем временам сумму. И женщина расстегнула блузку.
– Не веришь? – переспросил пьяный Махновский.
– Верю, – ответил Игорь, – верю в тебя… И вдруг пьяно запел старую песню из старого кино про войну, – Верю в тебя, в дорогую подругу мою, эта вера от пули меня, от снайперской пули киллера, мля спасала-а-а… и вдруг, прекратив петь, сказал твердо поглядев Махновскому в глаза, – не трогай, мля нашего Мариинского театра, а то в морду, а то в морду дам за балет, ведь должно же быть что-то святое!.
– И я в тебя Верю, – миролюбиво улыбнулся Махновский, – потому как ты же у нас вроде как дурак, хоть и банкир, ты же к психотерапевтам после секса бегаешь…
– Вот-вот, а ты и не искушай, черт! Ты же ведь черт? Я же тебя раскусил, – хитро прищурился Игорь.
– Да ладно тебе, – отмахнулся Махновский, – гляди лучше, какие декольте! Хочешь вон ту. Сисястенькую?
