В сумраке ночи грустно чувствовать себя одиноким, чужим в таинственном храме…
«Боюсь — умру, а дети-то не похоронят по-настоящему, по-христианскому, а поволокут на кладбище с музыкой, по-собачьи!»
27. IX. «Подумайте, как жить! Сын, 17 лет, задумал жениться. Семь человек в доме — одна хозяйка. Все плакалась, бывало, что дети маленькие… думала: хоть подросли бы поскорей, все полегче будет! А вышло вон что… Повадился парнишка ходить в летний театр. Смирный он у меня, как красная девица. Ну и влюбился в какую-то шлюху 24-х лет, актрису, по балаганам да по театрам разъезжает. Привел ее домой. Размалеванная вся да расфуфыренная. Парнишка-то у меня, как сливки, беленький да чистенький, а она этакая-то скверная, шкуреха — так шкуреха и есть! Я так вся и обмерла. Кричу батьке: „Гони ты ее, стерву!“ Теперь уехала куда-то. Смилостивился Господь-батюшка!»
В деревне Башарове (5–6 верст от города) живет гражданин Болонкин. Через канаву перекинут мосток к его дому. На мостике воздвигнуто сооружение вроде арки. Наверху надпись красной краской: «Хутор № 1 гражданина Дмитрия Николаевича Болонкина». В доме две чистеньких комнаты. В одной из них отгорожен угол досками; там стоит широченная кровать. На кровати больная старуха. Невероятное количество мух, шумят, как пчелы в улье. Темно, грязно, душно. Над входом в загородку надпись черной краской по голубому фону: «Уголок для отдохновения».
Сторожиха из сельской школы жалуется, что ей плохо живется: «и жалованье маленькое, с ребятами сладу нет; раньше просто называли сторожихой, да зато жила себе помаленьку, а теперь называюсь технической служащей, а живу не лучше дворовой собаки».
«У вас детки-то, говорят, уж очень хороши: не нонешние! Экое счастье послал вам Господь-батюшка! А у нас в доме — сущий ад: большак-то хмурый такой, все боком жалуется… а как напьется, драться лезет… И остальные все только ругаются: „Богомолка, шептуха“ (это за то, што Богу молюсь). Выйду на двор, за угол — там и помолюсь, чтобы не увидали да не засмеяли».
«Посмотри-ко ты, кормилец, што мне написали на лучах-то (рентген)… Ишь ты, дело какое — шесть болезней у меня! Так уж и чувствовала я, што дело неладно: ну-кося, шесть ведь болезней! Отдай мне обратно бумажку-то: пусть муж почитает, а то он мне не верит — говорит, что все выдумываю. Нет уж, голубчик, теперь поверишь: еще одну болезнь можно придумать, а уж шесть не выдумаешь!»
«Все на меня несчастья: прошлый год первая жена померла после родов (тройнями), вторая — в нынешнем году тоже после родов (двойнями). Теперь все бабы боятся за меня выходить, а чем я-то виноват?!»
Фамилия: Непомилуева.
«Уж я на службе-то и не доказываю, что вся, как есть, больная: ноги распухли, пальцы на руках не владеют, одышка, кашель; в глазах темнеет, ноги подкашиваются, а все стою… боюсь, как бы не уволили да не отправили в комиссию на инвалидность!» (Билетерша в пролеткульте.)
Ученица педтехникума, комсомолка 18 лет, говорит: «Вот вы меня выслушали — ничего такого особенного не нашли?» — «А что же вам, — говорю, — нужно за особенное?» — «Да вот, видите, какое дело, уж я вам откроюсь: один товарищ сделал мне предложение. Я ему отказала. Тогда он сказал: „Ну, все равно я возьму тебя силой!“ И взял. Вот теперь и не знаю: не случилось бы со мной чего-нибудь особенного?»
«Замужем?» — «Как сказать, увозом, насильно увезли меня в другую деревню. Нарочно так уж подстроили. Пожила с парнем только месяц и вижу: у него есть барышня обеспеченная… Я и говорю: что же это, Вася, как ты со мной нехорошо поступил! А он и говорит: не привязан к тебе — как хочу, так и устраиваю свою жизнь, а если тебе не нравится — уходи на все четыре стороны! Поплакала да и пошла в свою деревню. Хотела в суд подавать — уж и прошение написали мне. А потом люди стали говорить: лучше брось! одна только канитель выйдет. Так и бросила!»
«Чай пью, пищу всяку ем — и все не дюжаю!»
«Уж вы не обессудьте за крест-то на мне: мы деревенские, еще в крестах ходим — не как в городах».
«Пища у нас очень плоха — один только хлеб. Найдется когда луковка, так уж это большая радость… Посыпешь сольцой, и поешь, и Бога поблагодаришь!»
«Детки к баушкам расположены лучше, чем к маткам».
«Потрудитесь, товарищ Ливанов, осмотреть меня: страдаю головными болями и вообще желаю весь осмотреться». — «Но ведь вы ко мне на прием не записаны, без записи я не могу вас принять». — «Какие еще тут записи, я работать не могу, у меня голова болит, и весь я нездоров!» — «Понимаю, но нужно соблюдать заведенный порядок: нужно записаться в очередь к врачу — ко мне не попали, запишитесь к другому: он вас примет, может быть, и вне очереди». — «Прошу без наставлений — я сам знаю, к какому доктору идти, и требую, чтобы вы меня осмотрели!» — «Я уж вам сказал, что не могу вас принять и почему, уходите, не отнимайте время у записанных…» — «Так, так, по-ни-маю! Это тебе не нравится, что я назвал тебя товарищем… так и запомним: контр-ре-во-люция, значит!..» — «Вы что же, сюда пришли провокацией заниматься? Убирайтесь вон!!» — «Ах вот как, я, значится, провокатор, по-твоему, — ну хорошо же, я тебе припомню, милый друг! (Грозит пальцем.) Ты у меня всю жизнь будешь помнить, как я тебе отомщу».
Отец семейства жалуется на боли в области сердца. Боль чаще появляется после еды. Высказывает опасение, что в пищу ему домашние кладут что-нибудь для отравы. Подозревает в этом своих детей: «Не нравится им, что я наставляю их, как надо жить по-христиански».
«Нынче дочерей-то выдать замуж одно горе… Уж такая молодежь, такая молодежь — что хуже нельзя! Выдаем замуж, а сами знаем, что через неделю, много — две, домой явятся. Без благословения церкви — уж какой же это брак! Просватали, этта, дочку… Скромненько таково — чтобы не обиделся, — говорю жениху-то, что хорошо бы повенчаться в церкви, да и благословить желалось бы иконой Заступницы… а он только зубы оскалил да и говорит: „Благословить хочешь, так возьми лопату и помахай: все равно один толк — что лопата, что икона!“ Уж так теперь прискорбно, что и сказать нельзя. Не свадьба у нас, а похороны: детей своих, вымоленных у Бога, хороним!»
«Один сын расстрелян, другой пропал на фронте, третьего в остроге замучили… Учим, учим — только подняли всех: всех лишились!.. В городе жили — все обрали, в деревню переселились — и здесь кругом обобрали!»
«Так, вверху все как будто здорово, зато вся нижняя квартира никуда не годится. Абортами испортила».
1928
Пожилая девица. Воспитывала племянника: вырастила, женила. Когда женился, потребовал раздела. Отдала ему корову и избу. Самой ничего не осталось. «Вот и живу у него вроде как в прислугах, а теперь и вовсе гонит вон».
«Вы не пугайтесь, если к вам придет мой муж спрашивать о моем здоровье». — «Э?» — «А он, видите ли, служит в ГПУ».
«Вчерашний день вышло маленькое недоразумение: было собрание, никому не давали говорить. Не стерпел я — выступил. Только успел каких-нибудь пять слов сказать, как подскочит тут один да как даст мне по морде, да еще и еще — как есть, все лицо искровянил!»
«Муж мой — псаломщик. Детей пятеро. Налогом совсем задавили: 70 рублей сельхозналога, да за девочку в школу — З5 р., да самообложения — 15, да за то, что лишили голоса, — с мужа 6 р., да с меня — 6. Только один день просрочили с уплатой налога — явились с описью имущества: облазили все чердаки, перерыли все в чулане. Мы и деньги даем — получите! Нет, говорят, сначала опись сделаем… Потом деньги взяли, а за опись взяли отдельно 1 р., да пени за один день 53 к. за 33 р. налога. Да еще поиздевались: вы, говорят, как служители вредного культа никакой пощады от нас не ждите!»
«Уж все у меня худое стало — пора бы костям на место!»
«Одиннадцать лет была замужем. Теперь муж бросил: чего от нынешних мужевьев ждать? Другую нашел. Вот теперь одна на белом свете и путаюсь!»
«Было, говорят, партейное заседание. Постановили: 28 и 29 год не работать никому. Все, что ни делается, — все к лучшему. Бывало, служил я у хозяина. Чтобы людей набрать, ездил и в Питер, и в Москву, и в Смоленск, и в Петрозаводск, и в Вологду. Где наймешь одного, двух, а уж пять человек — так уж это милость Божья! Вот как весь народ занят был! А теперь от народу отбою нет — только возьми! Да взять-то некому и не для чего. Клубы развели, танцуют. А дуракам чего больше надо?! А командиры-то нонешние окапировали себя со всех сторон — худо ли, чего больше надо? А остальные-прочие: танцуй, выделывай ножками, пока пыль из себя, дурака, не вытрясешь!»
Один немецкий писатель в приветственном письме по поводу юбилея М. Горького назвал Ленина мозгом, а Горького — сердцем новой России.
«Учила сына 12 лет. Выучила — службу ему дали. Живем хорошо, дружно: я ему готовлю, и он со мной такой ласковый — все мама да мама… Вдруг женился. И сам знал, что берет больную (чахотка у нее). И чем понравилась? — никакой в ней приятности, вся-то издерганная, злая. И сразу переменился ко мне. Хоть бы сказал почему? — так ничего не говорит, а только все молчит да хмурится. Вот все и плачу, и расстраиваюсь… А еще коммунистка: все ораторствует на всяких собраниях. Оба с сыном зарабатывают рублей полтораста. Едят отдельно, а мне когда-когда сын потихоньку сунет гривенник на булку… И солить не надо, когда ешь, — ем и слезами поливаю»…
