Между тем певец пел несусветное. В его репертуаре было около двенадцати песен, которые он произвольно чередовал, и большинство песен посвящалось трудной судьбе русского зэка. Это ничуть не смущало пляшущих. Они лихо вертелись и прыгали под текст: «Мой номер двести сорок пять! На телогреечке печать! А раньше жил я на Таганке – учил салагу воровать!» Потом шла песня «Как упоительны в России вечера», потом «Мурка, ты мой мурёночек», потом какой-то «Семечек стакан» и как апофеоз – «Владимирский централ». «Владимирский централ, ветер северный, этапом из Твери, зла немерено…» Этот шедевр посетители специально заказывали несколько раз – в подарок друзьям и близким. Под него они не прыгали, но как-то скорбно переминались с ноги на ногу, чтя нелёгкий русский путь. Неужели они все из зоны? По-моему, такого репертуара больше нигде в мире нет. Опять поехало: «Мой номер двести сорок пять! На телогреечке печать!» И как они там живут, в своих мужских зонах, одни, со своей тупостью, агрессией, нищетой чувств, злобой…
– Добрый вечер, Александра Николаевна. Вы уже здоровы?
Не может быть. Не могли они меня найти. Никто не знает, куда я поехала.
– Удивляетесь? А я здесь случайно. У друга на даче. Можно присесть?
– Садитесь, Владимир Иванович.
Он и впрямь имел вид отдыхающего – спортивный костюм, кроссовки. Если бы в моей жизни было место случаю, я бы ему поверила.
– Как шашлычок?
– Как ни странно, вкусный. И место хорошее. Только песни тут поют загадочные. Про воров, про тюрьму. Неужели все эти люди побывали в зоне?
– Не все, но многие. И если не сами, так их отцы, друзья, братья, мужья, женихи. У нас миллион заключённых, Александра Николаевна. С родственниками получается три-четыре миллиона в орбите данной тематики. Но через несколько лет этот миллион обновляется почти что полностью… Стало быть, за небольшой исторический отрезок лет в двадцать у нас имеется четверть населения, для которого этап, телогреечка, шмон и пайка – роднее берёзок и рябин. Прибавьте сюда дальнюю историческую память о массовых репрессиях. И вот он вышел из зоны, и какой у него образ счастья? Клава, шашлычок, водочка и песня про его трудную долю. В общем, «народ для разврата собрался»…
– «Калина красная».
– Да, «Калина красная». Мы с вами так и не поговорили тогда.
– А что теперь говорить? Предмет раздора исчез.
– Всё-таки обязан с вами объясниться. Покойный Лев Иосифович…
аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа
– … начал сотрудничать с нами в конце восьмидесятых годов. Лично я и курировал. Прямо скажу, работать было одно удовольствие. Я всегда восхищался умом и общительностью Льва Иосифовича. Он многое, многое понимал и предчувствовал. Он сказал мне, что теперь, когда органы безопасности перестали воевать с собственным народом, он имеет право «тайно любить Отечество и предотвращать его распад в свою пользу». Цитирую точно, поскольку записал – так мне понравилась эта платформа. Итак, на определённом этапе у нас возникает немецкая тема. Лев Иосифович прекрасно справляется, но ведь с умными людьми какая проблема? Нет чутья на предел допустимой инициативы. Постоянно нарушают, просто беда. Вдруг оказывается, что он в столице и действует. Активнейшим образом и без всякой отчётности. Лев Иосифович делает несколько сильных ходов. Крупные знакомства, аналитические записки, вовремя поданные правильным людям, и – кто спорит – он умеет произвести впечатление.
– Нарушил, значит, субординацию.
– Формально нет. Ему никто не запрещал делать политическую карьеру.
– Но – под вашим руководством.
– И на это не претендую. Речь идёт о разумной координации. Подчёркиваю – о разумной координации! В конце концов, если ты собираешься жить в нашем городке, есть ведь смысл уладить давние и очень даже полезные взаимоотношения?
– То есть надо делиться. Я понимаю.
– В каком-то смысле так. Я стал искать управу на Льва Иосифовича. В вашей с ним истории был известный резерв. Ресурс личной обиды, знаете ли…
– Вы-то как могли его использовать?
– Мог, Александра Николаевна. Не сразу, постепенно, шажочками, но мог. Однако вы – сторонница радикальных решений.
– Что это значит? Говорите яснее.
– Я думаю, Александра Николаевна, что ваша ненависть сыграла далеко не последнюю роль в том, что случилось с Львом Иосифовичем. Вы незаурядный человек – я имею в виду заключённые в вас источники энергии.
– «Догадался, проклятый! Всегда был смышлён» – помните, у Булгакова это говорит Варенуха, ставший упырём, про финдиректора «Варьете» Римского.
ээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ
Владимир Иванович усмехнулся.
– Надо быть внимательнее к людям, госпожа Зимина. Вы меня напрасно косым хмырём ругали. Я поинтереснее всё-таки буду. Я даже догадался, что означал многократно повторённый звук удара из вашей кухни.
– Прослушивали?
– Прослушивал.
– Будете шантажировать?
– Помилуй боже, чем? Такой статьи в законах нет – ментальное преступление. Другое дело, если вы это можете материализовать, то что же ещё вы можете? И нет ли смысла это использовать на каком-либо полезном поприще?
– Типа служить Отечеству.
– Отчего нет?
– Вы всерьёз считаете себя представителем интересов Родины? Да моя мамочка – она красавица. А ваша безопасность… Это только в кино вас играли первые парни на советской деревне – Тихонов, Банионис, Даль… На самом деле туда берут людей одного формата: людей без лица. Удивляюсь, как взяли вас: косоглазие – слишком явная примета.
– За выдающиеся аналитические способности. Взяли меня. А косоглазие у меня всего два года – результат черепно-мозговой травмы, полученной во время служебной командировки. Через год обещали сделать восстановительную операцию, сейчас пока нельзя ничего трогать, вот и хожу, людей пугаю. Самому противно, поверьте.
ооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо
– Да ладно, Владимир Иванович. Я не хотела вас обидеть. Просто, знаете, у вас ведь нравственность отшиблена абсолютно. Вы хоть догадываетесь, что этого делать нельзя – читать чужие письма, слушать чужие разговоры, подглядывать, караулить?
– Подслушивать нельзя, а чёрной магией заниматься можно? Ножом в человеческое лицо тыкать – это очень нравственно?
– Не в лицо, а в изображение.
– Какая разница, если в результате вы его убили.
аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа
– Хотите, я и вас убью? Вы мне что-то начинаете надоедать.
– Меня не убьёте. Я себе каждый месяц защиту ставлю у лучших специалистов. Так что подумайте насчёт служить Отечеству, Александра Николаевна. Надо искупать вину ударным трудом.
– Какому Отечеству, Владимир Иванович, вот этому?
В это время опять заиграли «Владимирский централ». Танцпол имени Беломоро-Балтийского канала имени товарища Сталина сызнова начал выделывать торжественно-скорбные па.
Я уже выпила две кружки пива, а пивной хмель – он классный, музыкально-комедийный.
– Вот этому, Александра Николаевна. Вот этому. Другого нет.
– Пойду для начала соединюсь с Отечеством в общем организме. Я плясать хочу, мне интересно. Пошли со мной – для безопасности?
Когда мы с косым заявились на танцевальный пятачок, пришла пора «Телогреечке».
Наш плясовой коллектив был разнообразен и где-то даже символичен. Ритуальный танец исполняли главные энергетические ресурсы Отечества: свиноподобные и быкообразные мужики с пригорками животов, девчонки в одежде, облипающей их скудный, но вызывающий рельеф, дамочки нескончаемых средних лет, готовые на всё и сразу, два дохлых юноши третьего пола и маленькая кудрявая девочка. «Мой номер двести сорок пять! На телогреечке печать! А раньше жил я на Таганке – учил салагу воровать!» Мы рьяно сталкивались животами и спинами, задевали друг друга, весело кивали и продолжали молотить воздух руками и ногами, вырабатывая горячее тело Родины.
эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээоо
ооооооооээээээээээээооооооооооооээээээээээооооо
ооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо
оэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэо
Я плясала с полчаса, уморилась и вспотела.
– Ух ты, как хорошо! Надо будет ходить сюда почаще. Ей-богу, весело.
– Да, приятная процедура. Для того чтобы все эти люди спокойно ели свои шашлыки и дрыгались под музыку, и работают силы стяжения. Я не в восторге от нашего ведомства, Александра Николаевна. Но скажу и о нём, как об Отечестве, – другого нет.
– Мой номер двести сорок пять… Спишу слова, буду петь на досуге… Давно удивляюсь, Владимир Иванович, как непродумана у нас система наказания. Всё построено на лишении свободы, в крайнем случае – жизни. Но кто ж рабов наказывает лишением свободы? И отобрать у раба рабскую жизнь – это скорее награда. Штрафовать и кнутом бить – вот это да. Физическая боль и потеря имущества – это их пробьёт. А зона для них что дом родной, поскольку их дом родной и есть, в общем, зона. Вона они песни поют про это своё Отечество. На телогреечке – печать!
