П.М. испытал сильно покорежившую его любовь; отношения с близкими превратились в одну непроходящую горечь; он узнал, что такое быть объектом зависти, и – смешно сказать, при его-то успехе – впервые сам почувствовал, что такое завидовать отчаянно. Оказавшись среди людей, сделавших карьеру давно и теперь, на ходу приспосабливаясь к новым требованиям, только развивавших успех, он ощутил жгучую неприязнь к ним: догнать-то догнал, но об обгоне нечего было и мечтать, более того – хорошо тренированные, они снова набирали скорость. И не было никакого справедливого обновления, вечные генералы сохраняли свои звезды, вечные гауптвахтники сохраняли свои репутации и ловко ими пользовались, а он – прорвавшийся, перелезший через стену в заветный сад! – слонялся по нему один-одинешенек, старые и постоянные обитатели посматривали в лучшем случае снисходительно, а долбящие стену снаружи и пишущие на ней всякие ругательства с презрением плевали вслед.
Однако, будучи послушным скорее долгу, чем своим желаниям, П.М. не уменьшал усилий, которые требовались, чтобы просто удерживаться на достигнутом уровне. Сочинял регулярно новые статьи, не вызывавшие уже, конечно, такого шума, но все же напоминавшие о существовании автора; появлялся всюду, где появление людей комичного нового высшего света предполагалось; общался с журналистами, которых ненавидел за их модную манеру все хаять, но терпел и их… Словом, жил, как было в его статусе положено.
И это миновало тоже. Настал день, когда П.М. огляделся с последним отвращением и решил, что пора жить третьей жизнью.
Под слезы машинисток, недоуменные и отчасти обиженные задушевные беседы коллег и неуверенные отговаривания начальства он уволился из бюллетеня. Его еще не до конца забытое имя героя славного десятилетия помогло найти службу в богатой конторе из современных: деньги неведомо откуда, предмет деятельности неведомо какой, хозяин неведомо где, зато очевидны мраморные полы, картины бывших бульдозерников в кабинетах и толпа дорогих машин у подъезда. Стал получать деньги, соизмеримые с теми, что сыпались в разгар славы. Попытался исполнять обязанности «главного консультанта», но почти мгновенно понял, что, во-первых, этих обязанностей просто нет, во-вторых, даже если бы они и существовали, никто с его макроэкономическими поучениями здесь считаться не стал бы, поскольку выколачивать из очумевшей страны бабки и так умеют, и, в-третьих, он для такой реальной современной деятельности вообще непригоден. Почувствовал вдруг жуткую усталость, и сразу отвращение к третьей жизни сделалось еще сильнее, чем испытанное ко второй.
Вскоре стало ясно, что нынешние сослуживцы если и готовы его терпеть, то с трудом и недолго.
Между тем из прежней среды он выпал сразу и бесповоротно – как и не было П.М., непременно приглашаемого и упоминавшегося, регулярно получавшего хорошие профессиональные предложения. Исчез, канул.
Страдаю ли я от всего этого, спрашивал себя П.М., просыпаясь перед рассветом совершенно больным, как у него теперь повелось в силу определенных причин, о которых позже, действительно ли я хотел бы вернуться в ту, вторую жизнь? Неплохо бы… Нет, перебивал сам себя решительно, не хочу. Даже из нынешней, унизительной и полностью бесперспективной не хочу. Уж если возвращаться, так в первую, вовсе тихую, без этого непристойного шума в прошлом – просто тихую, никакую.
И был почти искренен с собой.
Тем более что кривить душой мешало ужасное физическое состояние, о причинах которого все же надо сказать – рано или поздно придется.
В течение десяти лет деньги, известность и прочие испытания, связанные с поздним успехом, проявили в П.М. быстро развившуюся до неудержимой склонность к алкоголю и патологическое женолюбие. Опуская описание промежуточных этапов, сразу можно нарисовать картину финальную.
Ежедневно П.М. выпивал очень много водки, коньяку и виски, начиная нередко прямо с утра дома, продолжая по разным, недорогим сравнительно заведениям и заканчивая вечером, в одиночестве, дома же. Мог и ночью, в бессонницу, глотнуть… Чувствовал себя не то чтобы ужасно, но и не хорошо, причем не похмельем мучился, а как бы просто недомоганиями понемногу стареющего мужчины: то сердце прихватит, то почки заноют, то печень заворочается… При этом исправно ходил на службу, все, что требовалось, вполне удовлетворительно исполнял и даже выглядел не слишком плохо.
Жена смирилась и с этим, как смирялась со многим до этого, молча вытаскивала бутылки из-под его дивана, а знакомые мужчины фальшиво восхищались выносливостью.
Что же до женщин, то, испытав почти все, что мог вообразить и когда-то только воображал, П.М. завершил с ними таким образом: последняя любовница понемногу превратилась в последнего и, в сущности, единственного друга.
Прочих друзей он постепенно распугал портящимся сначала от успеха, а потом от его утраты характером и, надобно отметить, не сильно о них жалел. Стали раздражать не замечавшиеся прежде, когда не был еще таким окостенелым в своих представлениях, некорректность, пошлость, корыстность и глупость.
С нею же возникало чувство необъяснимого комфорта, желчь успокаивалась, постоянная обида на существующее положение вещей расплывалась. Встречи, становясь все невиннее, делались все необходимее. Совершенно так же, как без выпивки, он не мог обходиться без свидания хотя бы на улице, в кафе, на четверть часа ни дня.
Она была женщина добрая, миловидная, неглупая, то, что называется «легкий человек».
Большего ему и не требовалось. Иногда раздражало ее легкомыслие, каким-то странным образом сочетавшееся с практичностью, но тут же одергивал себя – да это ведь и есть то самое женское в ней, за что люблю.
Так и шло, становясь все однообразней, быстро сжимавшееся его время. Он сильно раздался и стал замечать в себе небрежность, чего раньше за ним не водилось. Теперь педантичность, которая всегда в нем как-то сосуществовала с артистическими наклонностями, распространялась только на самые необходимые вещи: с вечера запастись выпивкой и минеральной водой, уходя утром, все выключить и как следует закрыть дверь – жена уезжала по своим делам раньше. А уж тщательно выбирать рубашку и галстук никакого желания не было, да и душ заставлял себя принимать иногда через силу. Дальше все сливалось в ежедневное незапоминающееся мелькание – рабочий день, какая-то деятельность, вечерние встречи и снова ночь… Вдруг изумлялся: да ведь я уж полгода ни одной строчки не прочел, кроме необходимого по службе минимума, в театре не был четыре года, музыку слышу только в машине! Удивлялся – и тут же забывал свое удивление.
В августе неожиданно пришло приглашение – ему предлагали выступить в британских университетах. Раньше-то такого рода приглашений бывало по шесть-семь в год, теперь же П.М., распечатав длинный конверт со своим именем в прозрачном окошечке, даже не сразу понял смысл письма – отвык уже. Вышел из моды вместе со своей страной, превратившейся из источника оптимистических сенсаций в надоедливую просительницу, поставляющую скандалы и рутинные ужасы.
П.М. искренне обрадовался и засуетился. Огорчало только, что подругу взять с собой на недельку никак не получалось из-за визовых сложностей, но что ж поделаешь…
Он начал готовиться быстро и по всем направлениям. Написал, сам перевел и попросил подредактировать ребят из пиаровской группы текст «Отложенная катастрофа: некоторые проблемы экономики в эсхатологическом освещении» – тема была беспроигрышная, давно испытанная, только кое-какие факты пришлось освежить. Хватит на все пять лекций, а с вопросами как-нибудь по ходу разберется, отшутится, там это всегда хорошо встречают. Тут подоспела и виза, и одновременно второй конверт передали через посольство, с билетами, небольшими суточными деньгами, запиской – дорогой сэр, имеем удовольствие сообщить также, что гонорар в обычном для приглашенных лекторов размере будет выплачен сразу по прибытии в Лондон – и программой пребывания. Встреча в аэропорту Хитроу (мисс Л., ассистент), прибытие в Лондон, обед с мистером Д., координатором визита, отъезд с вокзала Виктории, прибытие в… обед с мистером… встреча на кафедре… отъезд… миссис и мистер… прибытие… лекция в колледже Святого… отъезд… свободный день в Лондоне (мисс Л. может сопровождать…), вылет из аэропорта Хитроу.
И прошло как по писаному.
Всунутый в руку сразу же, в аэропорту, конвертик с гонораром. Идиотские вопросы очаровательных студентов. Нуднейшие обеды в компании милейших профессоров. Остроумие и необычайная доброжелательность мистера Д., с которым, сразу было понятно, в жизни больше не увидишься, хотя ведет себя как друг навсегда. Мисс Л., прелестная, старательная и толковая, предусмотревшая все. Трехсотлетние, серые, скалоподобные дворцы колледжей. Трава, непонятным образом зеленеющая под холодным дождем, и яркие цветы на клумбах. Физиологически отторгаемое движение по противоестественной стороне улицы. Пабы и бесконечные в них повторения даббл скотч но айс, до закрытия в одиннадцать – если удавалось вечером остаться одному. Ледяные спальни в аспирантских общежитиях.
