24
Когда поезд подходил к Вулу, Элис спала у меня на плече. Жара была почти невыносимой, и хотя мы всю дорогу держали окно открытым, воздух только слегка колебался, как густая каша, и не давал ни глотка кислорода. Я легонько толкнул Элис, и она проснулась, не спеша открыла глаза и улыбнулась мне счастливой улыбкой. На ней была тирольская синяя юбка и белая блузка. Помогая ей встать на ноги, я радостно ощутил прикосновение ее полной груди.
– Четыре дня! – сказала она, когда мы наконец сели в такси.- Целых четыре дня.
Не знаю, право, как я смогла дождаться…- Она поцеловала меня, не обращая внимания на зевак, слонявшихся около станции.
– Смотри,- заметила она, когда машина выехала на извилистую проселочную дорогу, обсаженную буйной зеленой изгородью,- вон замок Тэсс из рода д'Эбервиллей.
Однажды мне пришлось играть Тэсс в одной ужасной постановке. И я прочитала о ней все, что могла. Это край пылких страстей, мой дорогой.
Я тихонько укусил ее за ухо.
– Это звучит как обещание.
– Все будет так, как ты захочешь,- шепнула она.- Можешь даже избить меня, если тебе вздумается.
– Это уже зависит от того, как ты будешь готовить.
– У нас целый чемодан продуктов. Я опустошила дома всю кладовую.
Я сказал ей на ухо немного непристойную шутку, и вдруг она вспыхнула, а потом захихикала, как школьница.
– Да ну вас, мистер Л.! Как у вас разгорятся страсти, так вам удержу нет. Ни на минуту в покое не оставляете.
– Это ты правду сказала,- подхватил я.- Я человек неутомимый. Не легко тебе со мной придется, девушка. Так и знай.
Она приложила палец к губам и показала глазами на шофера.
– До чего трудно было дождаться этой минуты, правда?
– Еще бы! Пока я не увидел тебя на вокзале Ватерлоо, мне не верилось, что мы действительно уедем. Да и сейчас все кажется каким-то сном.
– Мы сделаем его явью.
Потом до конца пути мы не сказали больше ни слова и только держались за руки.
Наконец такси остановилось перед коттеджем.
Это был выбеленный известью домик с соломенной крышей и двумя крылечками – прежде здесь было два дома, но потом их соединили в один. Он стоял в конце дорожки, ответвлявшейся от шоссе, среди разросшейся бузины и кустов черной смородины, словно сам стремился к уединению. Из-за холмика позади него доносился слабый шум моря.
Я расплатился с шофером, и он на предельной скорости помчался обратно; такси – старую колымагу марки «минерва» с высоко посаженным кузовом – бросало из стороны в сторону, так что рессоры жалобно повизгивали.
– Можно подумать, что это дом с привидениями,- сказал я.
– Как знать? Давай будем являться сюда после смерти, хорошо?
– Но мы ведь пока не собираемся умирать,- сказал я и, подхватив ее на руки, перенес через порог. Я опустил Элис на диван в гостиной и остановился, глядя на нее сверху вниз: у меня кружилась голова.
– Ну вот ты себя и скомпрометировал,- сказала она.
– Меня это не тревожит,- заметил я.- А ты понимаешь, любовь моя, что мы с тобой совсем одни? И нам не надо думать о том, что неожиданно может вернуться Элспет или нас может выследить Ева. И мне не придется расставаться с тобой в десять часов, и я буду дарить тебе хрусталиков сколько ты захочешь и в любое время.
– А почему бы не сейчас?-Она потянула меня к себе на диван. И мы погрузились в наслаждение, острое, как боль. Потом мы очнулись, потрясенные и испуганные: это было полное растворение друг в друге. Мы слились, словно две амебы, и в то же время яростно, как столкнувшиеся автомобили.
– Боже,- прошептала она,- это было уж слишком чудесно.- Ее «боже» не прозвучало как богохульство. Не показалось оно мне богохульством и в минуты самого большого упоения. Тогда она несколько раз повторила это слово – изумленно, прерывисто; прежде я никогда его от нее не слыхал.
Перед чаем мы пошли умыться на кухню. Это была маленькая прохладная комната с каменным полом; из плоской раковины во все стороны разлетались брызги. Вода была ледяная, и Элис, раздевшись до пояса, вздрагивала каждый раз, когда капли попадали ей на спину. Стекла крошечного оконца были покрыты густым слоем пыли, и в полумраке кожа Элис, казалось, излучала свет. Сейчас, когда меня не терзало желание обладать этим телом, я любовался его красотой отвлеченно, как гармоничной гаммой света и красок, как прихотливым сплетением изогнутых линий, которое отдавало, отдавало, отдавало свою прелесть воздуху, холодной воде и мне.
Женское тело всегда жаждет жить, всеми своими частицами, а мужское – стремится к смерти, но пока Элис была со мной, я не мог умереть; у меня было такое чувство, словно воскресли мои родители,- с ней кончались страх и одиночество.
Она повернулась ко мне и обвила мою шею руками.
– Ни одному мужчине я не позволяла до сих пор смотреть, как я моюсь,- сказала она.- Я всегда придавала этому большое значение: мужчинам разрешалось смотреть на меня лишь после того, как я наведу на себя глянец – выкупаюсь, подмажусь, причешусь. Но ты, если тебе нравится, ты можешь смотреть на меня, чем бы я ни занималась. Мне все равно, какой ты меня видишь, лишь бы ты смотрел на меня. Я люблю тебя, Джо, люблю по-настоящему, как жена. Мне хотелось бы, чтобы мы любили друг друга так сильно, что нам не было бы нужды говорить об этом. И в то же время я хочу об этом говорить.
– Я люблю тебя, я люблю тебя, как муж. Я готов умереть ради тебя.
– Не надо говорить о смерти.
– В таком случае я буду жить для тебя. Ты будешь самой любимой женщиной на свете.
– Нет. Просто женщиной, которую ты любишь больше всего.- Она вздохнула.- Если бы можно было не уезжать отсюда!
Слезы обожгли мне глаза. Все мы пленники эгоистичного карлика «Я», но полюбишь – и так быстро становишься человеком, что даже больно.
– Сейчас это не сон,- сказал я.- Это явь.
Она теснее прижалась ко мне.
– Тебе нравится моя любовь? А они тебе нравятся? Или они уже слишком старые?
– Они чудесные. Только на них моей голове и бывает хорошо.- Но, говоря это, я вдруг пожалел, что грудь ее не выглядит моложе.
Мы устроили настоящее пиршество из американской консервированной колбасы, яичного порошка и консервированных фруктов; затем отправились в Камли. Селение находилось в миле от моря, а наш коттедж стоял усамой бухты Камли. Когда мы пришли туда, было шесть часов, и жара немного спала. Договорившись в лавках, чтобы нам присылали по утрам хлеб и молоко, мы сели у выгона в тени большого дуба и позволили тишине окутать нас, щекоча наши ладони, словно нос ласкового спаньеля.
На Элис было низко вырезанное шелковое платье с узором из бирюзовых, золотых и алых полос, которые, мягко переливаясь, переходили один в другой,- тона были сочные, как сливовый торт, и в сочетании с этими красками ее волосы цвета светлого меда и уже слегка загоревшая кожа выглядели удивительно эффектно.
Возвращавшийся домой работник с фермы, достаточно укутанный, чтобы не простудиться при температуре в двадцать пять градусов, поздоровался с нами, и его бледноголубые глаза внимательно оглядели фигуру Элис.
– Комбинезон, жилет, фланелевая рубашка, плисовые штаны и еще, наверно, шерстяные кальсоны,- заметила Элис.- Мне становится жарко от одного его вида.
– В Гермаиии я работал по пояс обнаженный,- сказал я.- Я чуть с ума не сошел от солнечных ожогов и простужался, стоило ветру подуть.
– Зазнайка,- сказала она.- Все-то ты на свете знаешь, а?
– Да я даже не знаю, где я сейчас. Ни гор, ни заводских труб, ни закопченных зданий – сущее захолустье.
– Ну, я бы не сказала, что Уорли такой уж промышленный город.
– Это верно, но промышленность там все-таки дает себя знать. А здесь совсем другое дело.- Я посмотрел на ближайшие коттеджи, ослепительно-белые или светложелтые, с низкими соломенными кровлями, такие праздничные и нарядные; потом – на старинную церковь из серого камня, припудренного временем. Селение, казалось, источало запах молока, сена и чистой, летней пыли; все кругом дышало ленивой сочой истомой. В такой вечер какая-нибудь северная деревушка выпивала бы солнце, как вкусное лекарство,- необходимое и в то же время приятное, но Камли купалось в нем с бесстыдным упоением.
– Да, здесь все не так,- сказала она.- Мир здесь более стар и настолько иной, как будто мы приехали в другую страну. Это мир фермеров и помещиков. От них от всех воняет, и все-таки запах навозной кучи куда здоровее, чем запах сарая, где валяют шерсть. И этот мир куда более английский, чем север Англии… Нет, ты только послушай, что я говорю!
– Продолжай,- сказал я. Я любил слушать ее: она могла говорить об отвлеченных предметах, не превращая разговор в лекцию.
Мы просидели так около часа, а потом мимо прошли две девушки в сопровождений двух парней. Одна из них привлекла мое внимание. Ей было лет пятнадцать,- плоское, обрамленное черными волосами, ничего не выражающее лицо. Ситцевое платье плотно облегало фигуру, обрисовывая ноги.
