— Но я не принадлежу к вашему тесному кругу.
— Это не беда, — возразил Уваров. — Познакомитесь. Уважьте старика…
— Какой же вы старик, в пятьдесят-то лет! — искренне сказала Евгения Сергеевна.
— Будет два-три человека, все свои. Прошу вас. — Уваров осторожно взял ее под руку.
— Прямо сейчас, вот так?! — Она попыталась высвободить руку, однако Уваров не отпустил.
— Разумеется. Нельзя же отложить собственный день рождения.
— Но это невозможно.
— Почему? В жизни, насколько я успел и сумел разобраться за полвека, нет ничего невозможного. Все, дорогая Евгения Сергеевна, в нашей воле. Кроме смерти, — Теперь он сам отпустил ее руку, и они остановились. Здесь нужно было сворачивать к дому, где жил Уваров.
— Вы же знаете, что у меня дома сын один…
— Сын у вас взрослый парень и вполне самостоятельный. Кстати, я должен научить его играть в шахматы. У меня будет его учительница, Надежда Петровна. Вы знакомы?
— Постольку, поскольку она учительница, а я мать, — ответила Евгения Сергеевна и подумала, что, может быть, и неплохо бы поближе познакомиться с Надеждой Петровной. Все-таки не дело, что она дает Андрею книги без разбора. А по правде говоря, приглашение Уварова было приятным, чего уж там себя обманывать. Если разобраться, со дня ареста мужа она не бывала в гостях. А Уваров в одном прав безусловно: жизнь продолжается несмотря ни на что. Стыдно думать об этом, но это так. И люди у него соберутся наверняка интересные. И сам он человек интересный, в чем-то даже загадочный. По крайней мере, таким показался Евгении Сергеевне при первой и, в сущности, единственной встрече. И еще она устала. Душой устала. Живет постоянно с оглядкой, в напряжении, всякого знакомства остерегается и как бы лишнее слово не обронить, сама на окружающих смотрит с подозрением, и кажется ей, все время кажется, что и на нее смотрят так же. Господи, кто бы знал, как тяжело все это, как противно…
— Разве что на часок, не больше, — вздохнула Евгения Сергеевна.
А с Надеждой Петровной никакого разговора не получилось. Неудобно и начинать было разговор при посторонних. Евгения Сергеевна дала себе слово в ближайшие дни специально зайти в школу. А может, Надежда Петровна в этой обстановке просто не понравилась ей. Была она какая-то громкая, много и беспричинно смеялась, отчего создавалась неловкость, и притом смех ее был надрывен, вымучен, а глаза оставались грустными. Были в гостях еще двое мужчин — начальник депо и товарищ Уварова по несчастью, — но держались они незаметно, молчали оба, так что Евгения Сергеевна не запомнила даже их имен. Уваров раздобыл патефон с пластинками, среди которых была одна из любимых Евгении Сергеевны — «Хочу иметь красивую лодку» и «После тебя я не буду любить», в исполнении Тино Росси. Это была приятная неожиданность.
Пили разбавленный брусничной водой спирт, говорили о войне, о прошлом и ни слова о будущем, как будто никто не собирался в нем жить. Евгения Сергеевна быстро и незаметно для себя опьянела, хотя выпила совсем чуть-чуть, и была оттого чрезмерно возбуждена, разговорчива, пыталась петь. Она неплохо пела, но только в домашнем кругу, под настроение. Чаще — под грустное.
Она спела «Все васильки, васильки…», ей дружно аплодировали, просили еще и еще, а Уваров, не скрывая удивления, сказал:
— С таким-то голосом — и бухгалтер?! Поистине, Россия — страна неожиданностей.
Евгения Сергеевна, польщенная, отшутилась:
— Женщине голос необходим независимо от профессии.
— Браво! — Уваров легонько похлопал. Прищурившись, спросил: — А все-таки голос необходим или право голоса?..
— Ах вы лицедей! — сказала Надежда Петровна и погрозила пальчиком.
— Христос с вами, Наденька. Я всего лишь ссыльный поселенец. Как и вы. Или вы поселенка?.. — Уваров улыбнулся. — К тому же и лишенный права голоса. А без голоса лицедеев не бывает.
— Не верьте ни одному его слову, — поворачиваясь к Евгении Сергеевне, сказала Надежда Петровна. У нее было на редкость красивое лицо с едва вздернутым капризным носиком и пухлыми, чувственными губами, которые она то и дело облизывала кончиком языка, и большущие, как бы постоянно удивленные голубые глаза, глаза не женщины, а девочки, и Евгения Сергеевна подумала, глядя на нее, что она влюблена в Уварова, и сделалось ей смешно, потому что сам Уваров откровенно, вызывающе даже не обращал на Надежду Петровну внимания, и этого нельзя было не заметить. Похоже, он и не воспринимал ее как женщину, что было, в общем-то, удивительно: все-таки ей нельзя было отказать в красоте, в той самой броской красоте, которая обычно вызывает в мужчинах неосознанную страсть. Другое дело, что ей не хватало обаяния и чуть-чуть загадочности. Скорее всего, их связывали лишь схожие судьбы (Надежда Петровна была сослана за мужа, с которым была к моменту его ареста в разводе), то есть прошлое, ставшее для обоих только памятью, жившее только в воспоминаниях.
— Наденька, вы меня с кем-то путаете, — почти официальным тоном сказал Уваров.
— Вас ни с кем не спутаешь, — возразила она. — Это опасный человек, — продолжала она, обращаясь к Евгении Сергеевне. — Нам, женщинам, лучше держаться от него подальше. — На щеках Надежды Петровны проступил яркий румянец, а вот глаза ее по-прежнему были печальные, наполненные тоской.
Господи, догадалась Евгения Сергеевна, да она же говорит это потому, что боится, меня боится. Боится, что я отниму у нее Уварова. Неужели она, глупенькая, не видит, что не нужна ему?.. Ох и дуры же мы бываем, бабы. Какие же мы бываем дуры! Считается, что тонко чувствуем, всё чувствуем, а едва сердечко ёкнет, всколыхнется едва, покажется, что поманили, позвали за собой, — и куда девается наша тонкость, наша проницательность…
У нее приятно кружилась голова, и она видела, что Уваров неотрывно и пристально смотрит на нее, именно на нее. Она улыбнулась ему, открыв свои красивые зубы. Она знала, что у нее очень красивые зубы и завлекающая, не менее чувственная, чем у Надежды Петровны, улыбка, и ей хотелось сегодня немножко подурачиться. На лицо, конечно, Надежда Петровна красивее ее — это надо признать, и моложе, что немаловажно, однако она совсем не умеет держаться, не умеет даже скрыть свою сутуловатость. И еще слишком много и слишком громко смеется, что всегда выдает ограниченность, и откровенно показывает свои права на Уварова, не понимая — да и не может понять со своей ограниченностью, — что на самом-то деле у нее нет на него никаких прав. Впрочем, у женщины и не бывает прав на мужчину. Женщина либо должна раз и навсегда признать его права, забыв о своих, либо должна быть готовой к тому, что будет отвергнута. Рано или поздно, но будет, и тут не поможет никакая красота, ибо делить свои права мужчина не станет ни с кем. Природа и это предусмотрела. Иначе не бросали бы красивых женщин. Сила женщины вовсе не в том, чтобы завоевать в борьбе с мужчиной какие-то права, а в том, чтобы добровольно уступить все права мужчине. Нужно уметь обладать, как бы и не обладая. Но это уже искусство, которому женщина учится всю жизнь. Может быть, это и есть реальная власть — ученицы нравятся мужчинам. Увы, женщины, как правило, не понимают этого, им почему-то хочется иметь обязательно всё и сразу. А так не бывает, поэтому женщины в борьбе за свои эфемерные права чаще всего и проигрывают. Они думают, что защищают, отстаивают свое Я, а в действительности испокон веку пытаются задавить мужское Я. Евгения Сергеевна исподтишка наблюдала за Надеждой Петровной, которая чуть не из кожи вон лезла, чтобы показать и даже доказать присутствующим, что они — она и Уваров — не каждый сам по себе, а вместе. Нет, голубушка, мужчинам нужна наша жизнь, наше тело, а всякое покушение на их свободу раздражает их, делает нетерпимыми…
— О чем это вы так загадочно думаете? — спросил Уваров.
— Совершенно ни о чем не думаю, — ответила Евгения Сергеевна. — Думать — привилегия мужчин.
— И все-таки вы думали, — настойчиво повторил Уваров. — Секрет?
— Что вы, я терпеть не могу секретов, — рассмеялась она, — Я даже на работе, когда вижу бум-ягу с грифом «секретно», стараюсь отвернуться, чтобы случайно не прочесть, что там написано.
— Абсолютно с вами согласен, — подал голос приятель Уварова и его товарищ по несчастью. — Меньше знаешь чужих секретов — спокойнее и дольше проживешь. Я имел возможность в этом убедиться. — Высказавшись, он отчего-то смутился, съежился и опять стал почти невидимым.
— Все это чепуха! — тряхнув своей роскошной прической, заявила Надежда Петровна. — Слишком мы всего боимся.
— Знание — сила? — усмехнулся Уваров. — Или как там еще: ученье — свет?.. В вас говорит именно учительница.
— Кто бы во мне ни говорил, а все наши несчастья от недостатка знаний и… трусости.
— Спорное утверждение, — возразил Уваров задумчиво, — Просто вы, Наденька…
