Неожиданно я вскипела. Как нельзя кстати, рядом оказался мой свекор.
— С той поры как тебя отправили в Бирму, я ни гроша не получила от твоей семьи в Осаке. Я одна рожала ребенка и своими силами растила его.
— Тому виной тяжелое время. Я не посылал денег, потому что они все равно не дошли бы, — небрежно бросил свекор.
Я была просто ошеломлена. Никогда мне не было так плохо, и, ничего не понимая, я лишь переводила взгляд с одного на другого.
Мне казалось, что чувство между мужчиной и женщиной должно быть взаимным. Если мужчина меня больше не любит, я не буду настаивать. Мой муж только что вернулся и не хочет отказываться от меня, своей жены, но вместе с тем он не желает также расставаться со своей юной красавицей. Он думает только о себе.
Разумеется, я все понимаю, но до такой степени самоотверженной женщиной, которая бы по желанию своего свекра согласилась на посещение ее мужем раз в неделю и на то, чтобы одной кормить своих родных и сына, я не была. Кроме того, я никогда не была страстно влюблена в своего мужа.
Чем больше я говорила со свекром и мужем, тем больше мы не понимали друг друга, и все это лишь сильнее досаждало мне. К тому же у меня каждая минута была на счету.
— Для меня невозможно жить в Осаке, работать здесь и кормить всех и вдобавок видеть собственного мужа лишь раз в неделю, — воспротивилась я.
— Это замашки гейши. Поступай как подобает верной жене, оставайся в Осаке и расти потомство, — сказал свекор.
Ему даже не пришло в голову посочувствовать мне, той, которая столь долго и, оказывается, напрасно ждала его сына, проявившего подобную неверность.
Я была сыта по горло. Будучи не в состоянии больше находиться в такой семье, я через пару дней спешно вернулась в Токио, но без ребенка.
Вначале я подумала, не лучше ли будет сразу же забрать с собой сына. Но в Токио меня ждали неотложные дела и был назначен ряд встреч, которые я не могла пропустить.
Когда я объяснила, что возвращаюсь в Токио, свекор сказал:
— Ты можешь поступать как тебе вздумается. Но мы-то знаем, что ты сама здесь созванивалась с неким мужчиной и договаривалась о встрече.
Мой телефонный разговор с семьей Наканиси подслушала соседка, и, когда я сказала «встретимся в таком-то часу на станции линии Ханкю», та тотчас побежала к моему свекру и все ему донесла: «Ваша невестка звонила некоему мужчине и договорилась о встрече с ним». Я живо все это себе представила.
У меня не было никакого настроения оправдываться, так что я лишь сказала:
— Тогда я звонила одной женщине, которую знаю с самого детства, и мне сообщили, что она умерла. Я поехала к ее сыну, чтобы зажечь благовония в память о ней. Мне неведомо, в каких красках все это расписала вам соседка. Я не такая безнравственная, как ваш сын. И мне наплевать, что вы обо мне думаете, бог вам судья. Я все равно уезжаю.
Стоило мне представить, что за гнев и отчаяние вызовет история с моим мужем у моих родных, особенно бабушки, и друзей в Токио, у меня сжималось сердце. Да еще мой сын, который наверняка будет реветь из-за моего внезапного исчезновения…
Я уже упоминала, что моя свекровь за время всей этой склоки ни разу не появилась. Она проявила мудрость. У нее не нашлось бы сил возразить своему мужу. Не очень хорошо себя чувствуя, она решила вовсе не показываться на глаза. Все решал старик.
Мой муж хорошо ладил со своим отцом, который неизменно пекся о его благе.
Вернувшись в Токио, я так и не смогла никому рассказать о случившемся, поскольку меня мучил стыд. Тому, что мой муж вернулся с двадцатилетней красавицей и двумя девочками-полукровками, все равно никто не поверил бы. Поэтому с той поры я неизменно говорила, что мой муж погиб в Бирме… Я сама его похоронила.
Сегодня эта история представляется мне столь нелепой, что при мысли о ней меня тянет скорее смеяться, нежели плакать.
В любом случае сына я оставила в Осаке. Моя бабушка безутешно плакала целыми днями.
— Оставить маленького ребенка в такой бессердечной семье. Ты плохая мать, — упрекала она меня.
С самого его рождения моя бабушка не чаяла души в своем правнуке. Будучи уже старой женщиной, она не могла думать ни о чем ином, как о малыше. Она чуть было не умерла от ужаса, когда узнала, что мой муж вернулся с молодой белой женой и двумя детьми-полукровками. Поэтому можно было понять, почему меня, оставившую своего ребенка таким людям, она назвала плохой матерью.
Мы только что переехали в Урава, и наш быт еще не был налажен. Но, устав ежедневно слышать слова, что я плохая мать, мне пришлось забрать малыша из Осаки. Я опасалась, что там своего «наследника» так просто не отдадут. На этот случай я заранее продумала свои действия и была чуть ли не разочарована, когда те не возражали, чтобы я забрала ребенка в Токио. Похоже, старым супругам было тяжело присматривать за малышом, поскольку было видно, как они облегченно вздохнули.
Когда я возвратилась с ребенком домой, к постоянно хворающим маме и бабушке тотчас вернулись душевные и физические силы. Поскольку они вдвоем окружили его заботой, я могла спокойно и с утроенной силой вернуться к работе.
Позже я узнала, что армянку крайне разочаровала жизнь в Японии, ибо мой муж, оказывается, сказал ей, что он миллионер. Однако после войны едва хватало средств сводить концы с концами. Будучи типичной европейкой, она не была столь глупа, чтобы пожертвовать собой ради детей. В конце концов она вышла замуж за английского предпринимателя и позволила усыновить своих детей бездетным иностранным семьям. Затем она уехала в Лондон.
На счастье Ота Кадзуо, кроме госпожи Иида, меня и еще нескольких человек, никто не знал о его двоеженстве. Позже он стал ректором одного университета и несколько лет назад вышел в отставку. За преподавательскую работу ему дали орден, и я всегда удивлялась его удаче. Для своей бывшей жены и родного сына он палец о палец не ударил. Позже мой сын захотел повидать отца, но, так как у того была новая жена и дочь, от него постарались быстро избавиться. Так что отца он видел один раз в доме его младшей сестры. Хотя я ему советовала не навещать отца, мальчик все же хотел познакомиться с ним.
В любом случае это был самый бесхарактерный мужчина в моей жизни.
Учительница в школе на Вашингтонских холмах
На званом приеме, устроенном одним газетным издателем, меня представили некой изысканной даме средних лет. К тому же я познакомилась еще с двумя или тремя чинами из ставки верховного главнокомандования и двумя журналистами. Главным образом я находилась в распоряжении мисс Н. Если на каком-то торжестве присутствуют дамы, было принято, что гейши в первую очередь обслуживают именно их.
Мисс Н. была заведующей начальной школой на Вашингтонских холмах, располагавшейся близ домов, где жили офицеры со своими семьями.
Позже Вашингтонские холмы были обустроены под олимпийскую деревню. Этого мне не довелось застать, поскольку в то время я жила уже в Америке.
Раньше там находился учебный плац Ёёги, и сама местность была довольно обширная. Там возвели сотни одноквартирных домов для американских офицеров из ставки главного командования, поэтому сама школа была достаточно вместительная.
Раньше в Японии школьные руководительницы были редкостью. Кроме того, мисс Н. оказалась столь бойкой женщиной, которая совершенно не соответствовала японским представлениям о руководителе начальной школы. Это была красивая блондинка, которая носила сшитый со вкусом синий трикотажный костюм с подобранными по цвету, тоже синими, серьгами, браслетом и цепочкой, к тому же красила ногти.
На упомянутом приеме состоялось традиционное танцевальное представление, которое я разъясняла присутствующим.
Мисс Н. внимательно наблюдала за мной своими красивыми голубыми глазами. Поскольку японские танцы очень символичны и носят стилизованный характер, я подошла к ней и спросила, все ли та поняла. Да, ей все понятно. Она похвалила мой английский язык за четкость произношения, что редко встретишь среди японцев.
Затем она спросила, не соглашусь ли я преподавать в ее школе.
Я была поражена:
— Быть учительницей? Преподавать?
— Ведь вы работаете по вечерам? Занятия в школе начинаются с утра, так что самое позднее к трем часам вы были бы свободны.
— Но я ведь гейша.
— Ну и что с того ? — возразила та. Подобное отношение удивило меня, поскольку в данном плане у меня был довольно горький опыт, но американскую заведующую начальной школой это, похоже, совсем не волновало.
До войны я однажды преподавала в художественной школе (ныне это Государственная академия художеств). Преподаватели нихонга (т.е. японской живописи) Ивата Сэнтаро и Симура Тацуми, бывшие моими постоянными клиентами, упросили меня тогда кое-что показать в школе.
— Кихару, нынешние студенты ничтоже сумня-шеся изображают кимоно запахивающимся справа, а как выглядит хакама, они не имеют ни малейшего представления. Приди как-нибудь к нам и покажи им, на что похожа японская одежда.
