— Однажды.
— Однажды — это когда?
— Однажды, когда речь зашла о его матери. Он сказал, что его мать — сумасшедшая, и я услышала всю историю. Страшно было не то, что он говорил, а то, как он говорил. Голосом старика. Словно бы он знал все наперед, знал, чем все кончится. Голос старика.
— …
— Нужно было, чтобы кто-то помог ему стать ребенком.
— …
— Он не верил, что в реальной жизни можно быть ребенком, которого не унизят, не раздавят, и все такое.
— …
— Он считал, что быть гением — это удача, что это средство сохранить свою жизнь.
— …
— Средство не выглядеть ребенком.
— …
— По-моему, он мечтал быть ребенком.
— …
— По-моему, он мечтал в то время быть ребенком. По-моему, сейчас он взрослый и наконец может стать ребенком. Навсегда.
Так они скоротали вечер, то в разговорах о войне и вестернах, то просто сидя у дивана и слушая музыку, доносившуюся из невыключенного радио. В конце концов отец Гульда признался, что с удовольствием провел бы ночь здесь, если только не помешает. Можете, ответила Шатци, делать все что угодно, будьте как дома, вы совсем не мешаете, я буду только рада. Можете постелить себе в комнате Гульда, — но генерал сделал неопределенный жест, нет, возразил он, лучше я заночую на диване, не беспокойтесь, я отлично устроюсь на диване.
— Там не слишком-то удобно.
— Отлично устроюсь, уж вы мне поверьте.
Итак, он уснул на диване. На том, синем. Шатци уснула в своей комнате. Сперва она довольно долго сидела на кровати, при свете. Потом и вправду уснула.
Утром они договорились о деньгах. Потом отец Гульда спросил, что Шатци намерена делать. Это значило — остаться здесь или что-то другое.
— Не знаю, думаю, что еще немного побуду здесь.
— Так мне будет спокойнее.
— Да.
— Если вдруг Гульд вздумает вернуться, так лучше, он найдет кого-то дома.
— Да.
— Можете звонить мне когда угодно.
— Да.
— Я вам позвоню.
— Да.
— А если вы что-нибудь придумаете, сразу мне сообщите, ладно?
— А как же.
Тогда отец Гульда заявил, что она такая девушка — просто блеск. И поблагодарил ее за то, что она такая девушка — просто блеск. И сказал еще кое-что. И наконец спросил: что я могу для вас сделать?
Шатци ничего не ответила. Но позже, когда отец Гульда был уже в дверях, сказала: вот что. Она хотела бы при случае познакомиться с Рут. Зачем, не объяснила. Просто познакомиться.
— Вы познакомите меня с Рут?
Отец Гульда чуть помолчал. Потом ответил: да.
На просторах прерий, под порывами ветра, пейзаж и людские души склонялись в сторону запада. Весь Клозинтаун согнулся, словно старый судья, выходящий из камеры очередного смертника. Музыка.
Музыка звучала все время, срываясь с губ Шатци.
За окном ночь. В гостиной сестер Дольфин — две сестры и иностранец, которого они обстреляли при въезде в городок.
Вообще говоря, все выглядело странновато, но при попытке коснуться этой темы Шатци пожимала плечами и продолжала рассказывать.
Иностранца звали Фил Уиттачер. Ударение на и. Уиттачер.
Фил Уиттачер был не из тех, кто привык выкладываться в деле. Точнее, он выкладывался, когда ему платили много и авансом. Из Клозинтауна ему прислали крайне вежливое письмо и тысячу долларов за беспокойство. Начало неплохое. Если он желает получить остальные девять тысяч, сообщалось в письме, то должен отыскать красный дом, единственный во всем городе.
Единственный красный дом в Клозинтауне принадлежал сестрам Дольфин.
Поэтому сейчас они сидели в гостиной и беседовали. Втроем.
— Почему я? — задал вопрос иностранец.
— Исследовав проблему, мистер Уиттачер, мы решили, что во всех отношениях вы — тот человек, кто способен с ней справиться, — начала Джулия Дольфин.
— Нам нужен самый лучший, и ты, парень, это знаешь, — подхватила Мелисса.
Они похожи, но не совсем, — думала Шатци. Так часто бывает с близняшками: внешне — две капли воды, а внутри — будто она душа разделилась надвое, белое с одной стороны, черное — с другой. Джулия — белое. Мелисса — черное. Невозможно представить себе в отдельности одну и другую.
Пожалуй, сестры и не существуют по отдельности, — заключила Шатци.
Такой забавный пейзаж на дне синей чашки, которую Джулия подносит ко рту. Вербеновая настойка.
— Наверное, от вас не укрылось, что в нашем городке изображается видимость обычной жизни; и что ежедневно происходит некая — выражаясь иносказательно — неприятность.
— Все страны Запада одинаковы, мисс.
— Бред собачий, — отозвалась Мелисса.
— Я не совсем понял.
— Поймете. Но я боюсь, что вам придется проявить любезность и выслушать несколько историй. Могу я попросить вас вернуться завтра к заходу солнца? Мы с удовольствием вам обо всем расскажем.
Фил Уиттачер был не любитель разных проволочек. Он предпочитал сделать свое дело и убраться.
Джулия Дольфин положил на стол пачку банкнот, по виду — новых.
— Мы верим, что это поможет вам обдумать тяжкую, но вероятную необходимость остаться в стране вплоть до разрешения проблемы, мистер Уиттачер.
Две тысячи долларов.
Иностранец слегка кивнул, забрал деньги и сунул в карман.
Потом встал. У его стола стоял чемоданчик из прочной кожи, напоминавший скрипичный футляр. Фил Уиттачер никогда не расставался с ним.
— Раз уж мы расплатились, позвольте взглянуть, а? — потребовала Мелисса Дольфин.
— Моя сестра имеет в виду, что для большей уверенности нам не помешало бы увидеть ваши… э-э… ваши инструменты. Из чистого любопытства, поверьте, и потом мы тоже… слегка в этом разбираемся, извините за смелое утверждение.
Иностранец улыбнулся.
Взял чемоданчик, положил на стул и открыл.
Блестящий, великолепно отделанный, заботливо смазанный металл.
Сестры нагнулись, чтобы рассмотреть.
— Почти даром.
— Настоящее сокровище, если позволительно так выразиться.
— Они заведены?
Легкий кивок иностранца.
— Разумеется.
Мелисса Дольфин посмотрела на него в упор.
— А почему тогда не ходят?
Фил Уиттачер чуть сдвинул брови.
— Что-что?
— Сестра спрашивает, как это ваши замечательные часы не ходят, если вы позаботились их завести.
Иностранец приблизился к чемоданчику, склонился над ним. Тщательно осмотрел три хронометра, один за другим. Затем выпрямился.
— Не ходят.
— Ну вот.
— Мисс Дольфин, это невозможно, уверяю вас.
— Только не в нашем городке, — парировала Джулия Дольфин, закрывая чемоданчик и протягивая его иностранцу.
— Как мы уже говорили, будет крайне полезно, если вы сделаете одолжение и выслушаете то, что мы хотим рассказать.
Фил Уиттачер взял чемоданчик, накинул плащ, надел шляпу и направился к двери. Но прежде, чем открыть ее, обернулся, достал карманные часы, взглянул на циферблат, положил обратно и, слегка побледнев, поднял глаза на сестер Дольфин:
— Извините, вы не скажете, который час?
Так потерпевший кораблекрушение спрашивает: сколько осталось воды для питья?
— Вы не скажете, который час?
Улыбка Джулии Дольфин.
— Конечно, нет. Вот уже тридцать четыре года, два месяца и одиннадцать дней никто в Клозинтауне не знает, который час, мистер Уиттачер.
Взрыв хохота. Шатци. По временам Шатци разражалась хохотом. Шатци поняла, что вся эта история ужасно уморительна, что она может пересказывать ее до конца своих дней. Так ей было весело.
— До завтра, мистер Уиттачер.
Никаких пистолетов. У сердца, во внутреннем кармашке, визитные карточки:
Уиттачер и сыновья.Изготовление и починка часов и хронометров.Медаль Сената на Чикагской всемирной выставке.
Чемоданчик в руке, ветер, окраина городка, красный дом сестер Дольфин, три ступеньки, дверь, Джулия, гостиная, запах деревьев и листвы, два ружья на стене, Мелисса, хруст песка под ногами, где бы ни шел, черт знает что за страна, везде песок, с неба ни капли, черт знает что за страна. Добрый вечер, мистер Уиттачер.
Добрый вечер.
Пять дней подряд, к заходу солнца, Фил Уиттачер возвращался к сестрам Дольфин — слушать. Сестры рассказали историю Пэта Кобхэна: дал убить себя на дуэли в Стоунуолле из-за любви к шлюхе. Историю шерифа Уистера: уехал из Клозинтауна невиновным, а вернулся преступником. Спросили, не встречал ли он почти слепого старика с блестящими пистолетами на поясе. Нет. Значит, встретит. Это Берд, и вот его история. История старого Уоллеса и его богатства. История Кристиансона: сплошная любовь, от начала до конца. На пятый день — история Билла и Мэри. Потом прозвучало:
— Теперь хватит.
Фил Уиттачер загасил сигару о пепельницу голубого стекла.
— Занятные истории.
— Как посмотреть, — возразила Мелисса Дольфин.
— Мы склонны считать их скорее жуткими, — присоединилась Джулия Дольфин.
