Не знаю, замечает ли она мое присутствие. Может быть, я сам превратился в зверя? Или в камень? Лисичка устраивается в нескольких метрах от меня. Сидит, насторожившись. Мне нравится, как она щурит глаза в полусвете. Мне нравится, как поблескивают ее клыки, когда она зевает. И я, окаменев, жду, пока ее не спугнет нечаянное потрескивание или запах другого зверя. Она спрыгивает со своего возвышения, и ее рыжая с белым шубка исчезает в черноте леса.
Быстрым шагом спускаюсь к дому. Я набрался сил, теперь у меня их достаточно, чтобы прочесть письмо Клары. Я побаиваюсь исходящих от него тлетворных испарений, давних видений Черного озера. Отнимаю конверт у передравшихся из-за него гипсовых рук, разрываю, читаю письмо. Клара написала мне с Ближнего Востока перед тем, как вернуться во Францию. Она рассказывает, что долго пробыла в этом регионе, который представляется ей одновременно и пагубным тиглем, и притягательным краем: на маленьком кусочке планеты соседствуют жестокость, смерть, отчаяние, надежда, бесчеловечность и человечность. Ей кажется, будто она перестала что-либо понимать, впечатление такое, что самое главное проходит мимо. Слишком много видела, пишет она. Она совсем измучена. Она уже не знает. Ничего уже не знает, пишет она мне. Ей жаль, что мы так давно не разговаривали. Но, собственно, Клара для того мне и пишет, чтобы сообщить, что долго пробудет во Франции и, наконец, отдохнет в доме друга, расположенном, по ее словам, «совсем рядом с тем местом, где ты вроде бы обосновался». Ей необходимы покой и тишина, ей хочется побыть с дочкой, Арианой, которую она так мало видит, пишет она. И, главное, она предлагает мне ее навестить, «если ты не против», можно даже и без предупреждения. «Это так близко от тебя, такая возможность, такой случай…»
Я нашел это место на старой маршрутной карте, валявшейся в мастерской, оказалось — деревушка в горах, в двух часах езды от меня. И еще я понял, что письмо шло очень долго, и Клара, должно быть, уже там. Несколько дней спустя, предложив Жанне поехать со мной и прекрасно зная, что она откажется, я, приклеив на место множество пальцев сражающихся рук, в полном одиночестве трогаюсь в путь.
Я еду медленно. Окна открыты. В машину врываются насекомые и запахи. Руль обжигает руки. Радио бормочет еле слышно. Я не уверен, что хочу этой встречи. Еще больше сбавляю скорость, но с пути не сворачиваю.
Добравшись до крохотной деревушки, несколько раз переспрашиваю дорогу и в конце концов нахожу обширное поместье. Его название вырезано на деревянной доске. Вижу стоящий вдали от дороги красивый дом, выкрашенный в желтый цвет и с трех сторон окруженный виноградником. Сразу за домом начинается сосновый бор. Оставляю машину у невысокой каменной стенки сухой кладки, решив последние метры пройти пешком. Цикады трещат оглушительно. Над раскаленными камнями с грозным жужжанием вьется такая туча насекомых, что я лишь попусту размахиваю руками. Мне приходится, словно вору или бродяге, пробираться через виноградник.
Я, собственно, не знаю, что собираюсь делать. Посмотреть, самому оставшись невидимым? Для начала составить себе представление о том, как изменили ее тело время и странствия? Убедиться, что яркий свет истребляет воспоминания?
Комья сухой земли рассыпаются у меня под ногами. Листва на лозах роскошная. Ее яркая зелень странно отсвечивает под солнцем.
Очень скоро из-за холмистой местности я теряю из виду дом, где, как я предполагаю, сейчас отдыхает Клара. Продолжать идти в прежнем направлении невозможно, потому что ряды винограда заставляют меня двигаться строго по коридору.
Несколько раз я пробираюсь сквозь зеленые перегородки, переходя в другой ряд, но это лишь отдаляет меня от цели. Еще с дороги я приметил высокие деревья, укрывающие дом благодатной тенью, но теперь они вне поля моего зрения. Я даже сосняк потерял из виду. Я ослеплен и раздосадован, я затерялся среди винограда. И все же продолжаю двигаться вперед в раскаленном воздухе. У меня кружится голова.
Зачем только я забрел в этот лабиринт? Оглушительное стрекотание напоминает не Германию, а Грецию! Никакой влажной тайны — шероховатая реальность и ощущение полной бессмысленности! Я начинаю пошатываться и, заметив стенку, огораживающую канаву, сажусь в ее тени, чтобы немного опомниться и начать соображать. И вот тут до меня доносится металлический звук. Дверь скрипнула и захлопнулась. Встаю. Главная аллея, оказывается, совсем рядом. Дом чуть выше. Я уже различаю ступеньки крыльца и тень от больших деревьев перед фасадом. Кто-то спускается по лестнице, ныряет под увитый зеленью свод, и внезапно на свет выбегает женщина в белом. Эта легкая походка? Эта стройность? Эта спокойная уверенность движений? Это она? Нет. Да нет же, конечно, это Клара! Ей пятнадцать лет! Та самая девушка из Кельштайна! Она только что вышла из тени и идет, озаренная солнцем. Очень короткие черные волосы. Ослепительная рубашка. Белые брюки. Сумка через плечо. Я сплю и вижу сон! Я сижу на берегу совершенно пересохшего Белого озера. Воды больше нет нигде. Нет больше темного подлеска. Девушка в белом быстрым шагом идет по аллее к воротам. У меня перехватило дыхание, я стою в тени так неподвижно, что она и не замечает моего присутствия. Проходит мимо. Едва заметно улыбнувшись, она весело подпрыгивает, жара ей нипочем. Я успеваю разглядеть ясную синеву ее глаз. Но она уже прошла мимо. Удаляется, выходит за ворота, исчезает. От пения цикад и жужжания насекомых у меня вот-вот лопнут барабанные перепонки.
Я осознаю, что в течение нескончаемо долгой минуты стискивал камень с режущими краями. Руки у меня насколько выдублены, что не кровоточат. Но я пришел в себя. Медленно иду по аллее. Ныряю под увитый зеленью свод, поднимаюсь на крыльцо, толкаю тяжелую дверь и вхожу в удивительно прохладный и сумрачный дом. Беззвучно ступаю по плиткам пола.
Я остаюсь вором. Но тайное вторжение дает мне возможность верить в то, что я все еще в любую минуту могу сбежать. Пройдя через несколько пустых комнат, оказываюсь на пороге маленькой гостиной, ее открытые застекленные двери выходят в сосновый бор, занавески колышутся от сквозняка. Клара крепко спит на узком диване.
Я узнаю ее и разглядываю без малейшего волнения. Как будто мы не виделись всего несколько дней. Ее тело расслаблено, рука свешивается с дивана. Она глубоко дышит с открытым ртом и едва слышно похрапывает. Да, передо мной Клара, я снова вижу ее спустя долгих пятнадцать лет. Или, вернее, вижу перед собой довольно красивую женщину, чьи черты более или менее соответствуют моим воспоминаниям, но в ней появилось нечто лишнее: чуждое и неуловимое пропитало, словно промокашку, тот образ Клары, который я хранил в памяти, сделав грубее плоть, расширив поры, прорезав морщинки. Родинка под закрытым глазом никуда не делась. Пятнадцать лет протекли по этому женскому телу, как и по видениям моей юности. Давайте назовем всепроникающую субстанцию по имени — это Время. Я наклоняюсь еще ближе к загорелому лицу с кругами под глазами. Гордая серьезность. Поразительный контраст с легким ангелом, мелькнувшим на аллее: мать и дочь! Полнота длительности и хрупкость мгновения. Два тела, две истории.
Клара во сне пошевелила торчащей из штанины джинсов босой ногой, грудь приподнялась под линялой голубой рубашкой. Торжество волнующей женственности, за которым я подглядываю. Я улавливаю связь между этим женским телом и грубым камнем или глиной. Эта тревожная чувственность неотделима от накопившихся с годами страданий, страхов и радостей. Под этими веками и внутри этого живота — страны, в которых она побывала, и испытания, которые перенесла. Много жизни протекло по этим венам.
Но, сколько ни вглядываюсь, я вижу перед собой на этом диване незнакомку. В другом возможном мире я созерцаю чужую женщину, отделенную от моей собственной истории. Прежней Клары, той, с которой я надеялся встретиться, здесь нет. Надо ли соединять обрывки умершего прошлого с этой спящей женщиной? Мне хочется сбежать отсюда, других желаний не осталось. Я слышу где-то в доме шаги, голоса. Срываюсь с места, бегу к выходу, несусь по залитой солнцем аллее.
Только потом, немного опомнившись, снова возвращаюсь к воротам. Меня радостно встречает худой, элегантный, совершенно великолепный старик, нисколько не удивленный моим появлением. Затем на порог выходит Клара, по-прежнему босая, но вполне проснувшаяся. На загорелом лице еще ярче синеют глаза. Она распахивает объятия навстречу мне, говорит, что очень рада меня видеть.
Движения у нее все такие же удивительно быстрые, черты лица подвижные. Куда подевалась усталая женщина, чье уединение я недавно нарушил?
— Столько лет прошло! — говорит она. — Я уже и не надеялась. Значит, ты получил мое письмо! Но я сама во всем виновата, Поль! Я так часто думала, что надо тебе написать. Но все было так сложно! Знал бы ты…
