Тут-то Павел снова вспомнил о своей дочери. Поехал к Полине, рассказал ситуацию. Идея с пропиской Кристины очень понравилась Исламу. Он сказал, что у него есть в паспортной службе свои люди, и он все решит.
Ислам приехал к Павлу сам, привез с собой кучу бланков и заставил их заполнять. После чего забрал их вместе с паспортом Павла и исчез.
Недели через две, когда Павел вспомнил про паспорт, Ислам появился и, улыбаясь, отдал все документы.
— Хотел и я тоже к тебе прописаться, да подумал, без предупреждения нехорошо! — засмеялся он. — А, может, еще Рету у тебя зарегистрировать, раз жены нет? Пусть думают, что вас много.
«Эти южные без мыла куда хочешь влезут»! — подумал про себя Павел, но вслух поблагодарил за помощь.
Беда не приходит одна. То ли Клепа почувствовал, что соседка умерла, то ли просто затосковал из-за ее отсутствия — стали у него отниматься лапы. И, хотя передними он продолжал перебирать с той же скоростью, задние частенько тянулись за ним, как две маленькие оглобли. Потом неожиданно он подбирал их, и они начинали семенить, как раньше, а затем снова срывались и бессильно волочились сзади. Врачи сказали, что это болезнь французов и посоветовали массажировать и греть компрессами спину. Прописали какую-то мазь, которую Павел стал втирать каждый вечер изо всех сил. Болезнь отступила, и, казалось, что они пережили этот трудный период. Но все было не так-то просто.
Судьба словно отвернулась от Павла и отправила начальника отделения милиции Вертолета на пенсию. Вместо него пришел молодой капитан, сын какого-то руководителя из штаба главка и стал наводить свой порядок. Изучил, на чьей территории что находится и предложил сотрудникам собирать деньги в общую кассу. Поскольку министерство денег на ремонт автомашин и здания не дает, бензина не хватает, он решил обложить данью все рестораны, рынки и казино. Часть сотрудников, чтобы не попасть в тюрьму, уволилась сразу, и тогда новоиспеченный вымогатель подумал, что надо привлекать к работе молодежь, с ними работать легче. Предложил всем, у кого достаточно выслуги, написать рапорт на пенсию или переводиться в другое подразделение. А поскольку в главке шло очередное сокращение, перспективы уйти служить в другое место не предвиделось.
У Павла милицейской выслуги двенадцать с половиной лет было. Общий стаж — больше двадцати пяти. От всех этих передряг снова начала сильно болеть голова, и он ушел на больничный. Лечение затягивалось, и никто не мог поставить точный диагноз. В карточке писали — результат военной травмы. Лечащий врач посоветовал обратиться в медицинскую комиссию, а там, недолго думая, дали третью группу инвалидности и комиссовали. Пенсия была небольшая, но жить можно. Павел получил пособие по увольнению. Начал подрабатывать ночным сторожем в магазине по соседству.
В начале лета по неизвестной причине затопило Вырицу. Ходили слухи, что кто-то выкупил то ли плотину, то ли водоем и дабы осушить часть земель на его берегу, стал сливать лишнюю воду. Вырвавшиеся из земли ростки овощей были скрыты под водой. Затопило грядки с рассадой клубники и земляники. Только кусты смородины с крыжовником и стволы фруктовых деревьев, словно корабли, разбивали рябь, нагоняемую ветром. Отец Павла сообщил, что мать, спасая посадки, простудилась и слегла, но в больницу ехать не хочет — свежий воздух дороже. Вскоре вода спала, унеся с собой весь плодородный слой земли с молодыми ростками и здоровьем матери, оставив после себя покрытый сгнившими растениями коричневый глинозем.
Правительство в очередной раз посылало подразделения МЧС и гуманитарную помощь заграничным странам, терпящим наводнение. На своих граждан этой помощи и заботы, как всегда, не хватало. Международный престиж со времен царской России ценился выше блага собственного народа. Правительство всегда могло стать более злобным тираном, чем было в реальности, лишь бы его считали за рубежом добрее и демократичнее….
Павел отпросился на работе и поехал на несколько дней к родителям. Спал на чердаке, куда по утрам в маленькое окошко заглядывало солнце. Вспоминалось детство, когда он с соседскими ребятишками играл здесь в «войнушку». Организовали штаб и совершали набеги на совхозные сады. Добычу приносили на чердак и делили в соответствии с присвоенными званиями.
Большинство яблонь в саду сгнили, и уже сложно было определить, в каком месте стояло чучело медведя, на которое его сажал дед.
Каждый день перед сном, словно ребенка, Павел мыл в тазу Клепу, который, бегая по участку, постоянно поскальзывался и падал в грязь то одним, то другим боком, становясь похожим на пегого поросенка. Глина засыхала на его короткой шерсти, светлела, а затем отпадала целыми кусками, как штукатурка, оставляя неровные проплешины.
Однажды на участок забрела соседская кошка, и Клепа, как обычно, безрассудно бросился в атаку, получив боевое ранение в глаз. Павел целую неделю промывал ему веки от гноя, делал примочки с раствором альбуцида, засовывал в пасть антибиотики.
Мать выглядела усталой и безразличной. Уговоры про больницу не помогали. Ей становилось все хуже, и, когда приехала «скорая», было уже поздно. На похоронах у отца не выдержало сердце и спустя три дня он тоже скончался.
Оставшись в доме один с собакой, Павел подумал, что совершенно не знал своих родителей. Где они родились, как росли, о чем мечтали. Папа постоянно мотался по командировкам и в памяти Павла он представлялся то с бородой, то без. У них никогда не было серьезного мужского разговора, как показывали в кинофильмах или писали в книжках. Любые споры исключал авторитет отца. Казалось, что он появлялся, чтобы спасти сына от заботы матери. Свести в зоопарк, помочь освоить велосипед или покататься в парке на лодке. И даже когда в их семью вошла Полина, отец приезжал, чтобы забрать Павла из дома попить пива или сходить на футбол. Он всегда утаскивал его из женского коллектива. Быть может, подсознательно хотел этим что-то сказать, но не смог? О чем-то предупредить? Может, о той женщине с тряпкой в руке, которая возникала сначала в образе матери, а потом и жены, преследуя Павла всю жизнь и заставляя содрогаться от этих воспоминаний, накладывая отпечаток опасности на всех женщин, существующих рядом? А как же Кристина, его дочка, она тоже вырастет и возьмет в руку тряпку или, быть может, что потяжелее? Будет стоять в дверях, улыбаясь, вооруженная опытом предыдущих поколений умело терзать беззащитную душу?
Постепенно стало сильнее пригревать солнышко. Трава с новой силой захватывала свободные пространства, словно стремилась наверстать упущенное в период половодья. Павел решил, что пока тепло, здесь, на природе, им будет лучше. А Кристина может пожить в его квартире, тем более, что она там прописана и комната Антонины Ивановны пуста. Наведет порядок, обживется, привыкнет к самостоятельности.
Вернувшись в город, он позвонил Кристине и пригласил ее к себе домой на разговор.
— Ничего, если я приеду с Ретой? — спросила она.
— Конечно, Клепу я запру в соседской комнате и мы на кухне спокойно попьем чаю.
Перед встречей Павел специально вымотал Клепу игрой в мячик на площадке перед домом, так что, добравшись до своей подстилки, он благостно захрапел, свернувшись калачиком.
Беседа была не длинной. Павел смотрел на дочь, пытаясь не видеть в ней ничего от матери и стараясь рассмотреть свои черты. Но это удавалось плохо. Кристина сама предложила приготовить чай и суетилась на кухне как хозяйка, словно знала, о чем должен был быть разговор. Павел сидел на угловом диванчике у окна и наблюдал за движением ее рук, поворотом лица. Слушал повзрослевший голос. Уже не такой звонкий как раньше, когда она с криком забиралась под стол, прячась от собаки. Интонации были спокойные и рассудительные.
Павел не хотел рассказывать о смерти ее бабушки с дедушкой, которых она никогда не видела и о существовании которых, скорее всего, даже не задумывалась. Быть может, придет время, и она сама спросит о том, были ли у нее бабушка с дедушкой и где они сейчас, почему не приезжают в гости. Он не хотел ее огорчать ничем. Ведь неизвестно что предстоит ей самой в этой жизни. Зачем же ребенку раньше времени чувствовать чужое горе, которое может незаметно пройти мимо, не оставив в ее жизни следа.
— Как ты посмотришь на то, чтобы пожить в моей квартире? — спросил Павел, неожиданно поперхнувшись. — То есть, в нашей, ну то есть, в этой, где ты сейчас прописана, а я живу.
Кристина обернулась, держа в правой руке чайник с кипятком.
— Ты думаешь, что меня специально к тебе прописали, чтобы занять квартиру? — спросила она, готовая обидеться.
— Да нет, — ответил Павел, — я же сам предложил. Ведь одна комната у меня все равно пустует. А ты молодая, приходишь поздно. Маму беспокоишь. Там-то, наверное, тесно?
Павел обратил внимание, что дочка снова, как при первой встрече, не называет его никак. Подумал, что с тех пор, как на лестничной площадке Кристина прокричала сквозь слезы «папочка», для нее, наверное, прошла целая вечность, прерываемая редкими разговорами с отцом по телефону. Он понимал, что не один находится в такой ситуации. Что другие отцы приезжают для встречи со своими детьми, гуляют с ними в парках, ходят в театр. И, возможно, он тоже мог проводить время с Кристиной, если бы не его проклятая служба. Вечные засады, бдения по выходным, усиления в праздники, командировки, ранения, больницы. Все это он сейчас ненавидел лютой ненавистью. Проклинал последними словами все то, что вставало между ним и ребенком. Но где-то из подсознания остужающим ручейком поднималось понимание, что иного быть не могло. Такова его судьба и долг, заставляющий любить незнакомых людей, теряя близость с родными.
