Как Дэвид и предполагал, старуха ничего не знала об исчезновении мальчика. Она была потрясена известием и не представляла, куда он мог деться.
— Он скоро даст нам знать о себе, — сказал Дэвид, чтобы успокоить ее. — Я убежден, что все обойдется. Когда я видел его в последний раз, он был так уверен в своих силах! И готов бороться за свое право стать тем, кем ему хотелось. Вы знаете, он ведь мечтал стать моряком. Может быть, сейчас он уже далеко в море и вне опасности.
Старуха беззвучно плакала. Дэвид и сам был сильно удручен и, шагая по улице мимо теснящихся в беспорядке мрачных построек, печально думал о том, что все его надежды на выздоровление Тони пошли прахом. Он отнюдь не был уверен, — как делал вид, — что мальчик по вернулся к прежнему безалаберному образу жизни, привычному ему с ранних лет, когда он зарабатывал по нескольку шиллингов, выполняя случайные поручения или добывая сведения для букмекеров на бегах.
Проходили месяцы, а известий о Топи так и не было, и Дэвид начал думать о нем как еще об одной из своих неудачных попыток воздействовать на людей «им во благо».
Он все реже стал вспоминать о мальчике, с головой уйдя в работу; Дэвид занялся теперь программой разоружения и изучением последних научных данных о действии ядерных взрывов.
Все усилия своего ума и таланта Дэвид направил на то, чтобы создать интересные, убедительные статьи, в самой доступной форме преподнося факты и цифры, комментируя цитаты из речей выдающихся писателей, сенаторов, генералов, а иногда и вставляя в текст замечания рядовых граждан, с которыми он сталкивался в повседневной жизни.
Он бомбардировал газеты и журналы краткими заметками и большими статьями, пробуя писать в самых различных жанрах, вплоть до диалогов и коротеньких рассказов, где описывал какой-нибудь забавный случай.
К концу года груда возвращенных рукописей выросла до таких размеров, что было уже трудно сохранять оптимистическую веру в то, что уменье писать, правдивая информация и способность придавать широкое значение новостям, имеющим местный интерес, могут завоевать признание. Его статьи возвращались почти автоматически из всех ежедневных и еженедельных газет, куда Дэвид их направлял.
Правда, ему прислали два-три чека на небольшие суммы за безобидные очерки о перелетных птицах, обитающих в илистых низинах устьев рек, и за описания исторических зданий, затерявшихся среди трущоб. Но судьба статей «Ядерная опасность», «Почему мы требуем разоружения», «Паспорт в будущее», которые он серьезно обдумывал и тщательно готовил, свидетельствовала о заговоре молчания, коим редакторы окружили некоторые темы.
Подобных неудач следовало ожидать, утешал себя Дэвид. Он не хотел признать себя побежденным в первом же раунде борьбы за право народа знать правду об опасности цепной реакции от ядерных взрывов или о возможностях перестройки военизированной экономики в экономику мирного времени при условии всеобщего и добровольного разоружения.
Его не поколеблют унизительные отказы и сговор газет, объявивших ему бойкот. Сражаться он не перестанет никогда, давал себе обещание Дэвид, он добьется доверия народа, найдет к нему путь, как бы тернист он ни был и какие бы трудности ни встретились ему на этом пути.
В течение последних шести месяцев он виделся с Мифф только дважды. Он знал, что она всегда занята: утром — служба, вечером — хлопоты по хозяйству. В последний раз, когда они завтракали вместе, Мифф сказала, что у них большая радость: она ждет ребенка.
— Что пишет Гвен? — спросил Дэвид.
— О, ее письма полны восторгов о том, как чудесно она проводит время в Лондоне, — сказала Мифф.
— Она здорова и счастлива?
— Поверь, что она найдется в любом положении, — рассмеялась Мифф. — Гвенни работает в знаменитом салоне мод. Работа, по ее словам, нелегкая, но ее забавляет быть живой моделью и изображать шикарных девиц.
— Ты знаешь ее адрес? Она не писала мне с тех пор, как уехала.
Мифф уловила в его голосе горечь. Когда он записал адрес с ее слов, Мифф встала, собираясь уходить… и вдруг почувствовала укор совести: ведь сама она даже не поинтересовалась его делами.
Дэвид стал таким замкнутым и далеким, почти чужим. Запнувшись, она спросила:
— Как тебе живется, папа?
— Отлично, — беззаботно отозвался он.
Но Мифф угадала, что скрывается за этим беспечным тоном.
— Не отдаляйся от нас, папочка, — умоляюще сказал? она, — приходи поужинать со мной и Биллом всякий раз, как тебе захочется. Хорошо?
— Спасибо, дорогая! — В глазах и улыбке Дэвида сверкнул прежний насмешливый огонек, — Приду, когда у меня будет лучше настроение. Сейчас, как говорят американцы, «надо трубить погромче, раз мой товар не находит сбыта».
— Ну, со мной это необязательно, — возразила Мифф.
— Разумеется! — Он поцеловал ее, и она убежала.
Ему не хотелось, однако, говорить ей о все растущей груде отвергнутых рукописей, и он пришел к Мифф и Биллу только после того, как родился внук.
Герти открыла ему дверь и взволнованно объявила:
— У мисс Мифф сын, настоящий красавец. Весит восемь фунтов, и назвали его Ян!
— Как я ругаю себя, что не приходил раньше! — воскликнул Дэвид покаянным тоном, когда увидел Мифф с ребенком на руках. Ему казалось, что она никогда не была так хороша, как сейчас, в ореоле материнства.
— Маленький негодник задал нам жару в последний момент, — весело рассказывал Билл, — Мифф только что вернулась домой из больницы. Вы пришли как раз вовремя, отец. Давайте отпразднуем нашу радость!
Оп пошел на кухню за стаканами и вернулся с бутылкой в одной руке и стаканами в другой.
— Выпьем за нового поборника человеческих прав! — провозгласил Билл; отцовские чувства переполняли его, переливаясь через край, как пена из стакана.
— И за счастливое будущее всех детей на земле, за мир без войны, — тихонько добавила Мифф.
Дэвид остался на праздничный ужин, который Герти приготовила в честь возвращения Мифф.
Мифф рано ушла спать, а Дэвид остался покурить и побеседовать с Биллом за стаканом пива. Когда они обсудили все дела внешней и внутренней политики, вопросы профсоюзной борьбы и нарастающей мощи движения за мир, за прекращение ядерных испытаний и разоружение, Дэвид побрел не совсем твердой походкой к себе домой, в свою комнату у м-с Баннипг.
Он испытывал радостное возбуждение, посетив семью Мифф, был рад ее счастью и разговору с Биллом. Мужество и вера в будущее этой молодой четы, уверенность, что они добьются счастливой жизни для своего сына, рассеяли закравшееся было в его душу сомнение, что будущее, о котором они мечтали, может когда-нибудь стать реальностью. И с вновь вспыхнувшей болью подумал он о том, что ребенок Мифф и другие дети не должны быть принесены в жертву, как был принесен Роб. Он, Дэвид, приложит все силы, чтобы дать им то, что Мифф называла «мир без войны» — счастливую жизнь для всех детей на земном шаре.
В течение нескольких месяцев Дэвид изучал материалы и писал. Оп собирал данные о действии радиации, об опасности внезапных, вызванных случайностью войн, о нарушениях международной конвенции о проведении испытаний водородных бомб в Тихом океане, сметающих вековые представления о «свободе морей» и попирающих права туземных народов, которые при этих пиратских действиях совершенно не принимались в расчет. Основываясь на статистике заслуживающих доверия экономистов, Дэвид составил таблицу цен, чтобы показать рост военных налогов, вызванных гонкой вооружений.
Шарн помогала ему составлять эти таблицы, к которым для наглядности прилагались диаграммы.
Странная дружба установилась между ними: чуть сдержанная и недоверчивая, словно они боялись, что ветер частых ссор задует ее. Дэвид начинал ценить советы и помощь Шарн.
Он думал о ней прежде всего как о товарище по работе, способном, преданном делу. Ее откровенный критицизм и бескомпромиссность часто раздражали его, хотя он не подавал вида. Его восхищала ее целомудренная прямота и отсутствие женских уловок: она не пыталась ничего изменить в их товарищеских отношениях, если вообще что-нибудь понимала в искусстве обольщения — в чем Дэвид сомневался. Он догадывался, что Шарн возмущает его склонность к компромиссам, его идеализм и позиция независимого интеллигента. Но он не подозревал, что ее покоряло присущее ему обаяние, не поддаться которому было очень непросто, и что именно из чувства протеста она была с пим сдержанна и порою необъяснимо резка.
Ей было стыдно за свое поведение; не могла же она объяснить, что ни один мужчина до сих пор не искал ее общества и не любил говорить с нею, как Дэвид. Ей казалось, что молодые люди считают ее чопорной и скучной, не из числа девушек, за которыми можно поухаживать, провести весело время на вечеринке. Польщенная вниманием Дэвида, она непрестанно терзалась мыслью, что придает слишком большое значение его дружбе и может лишиться своего неверного тайного счастья.
