— Да, я бы сказала, в пятидесяти метрах.
Этим я как бы забила свой гвоздь, но он его тотчас выдернул:
— Очков на вас в тот момент не было, верно?
— Да, не было.
— Когда вы потеряли свои очки?
— Когда я…
Ему не понравилось направление, по которому мог пойти мой ответ, поэтому он подсказал:
— Во время драки на дорожке, не так ли?
— Да.
— Значит, в течение первых двух минут этой потасовки вы потеряли очки?
Я хорошо помнила свой хронометраж:
— Во время борьбы, которая происходила за пределами садовой дорожки.
Он тоже ничего не забыл:
— Значит, вы находились две минуты на дорожке, а затем пятнадцать минут у решетки, снаружи, и именно в этот пятнадцатиминутный промежуток у вас упали очки?
— Да.
— Скажите, на дорожке вы боролись или он просто неким магическим образом переместил вас в пространстве?
От этих слов, «переместил вас в пространстве», сопровождаемых театральным движением вытянутых рук в сторону, меня охватила ярость. Чтобы куда-нибудь направить свое бешенство, я презрительно посмотрела на его туфли. Мне вспомнился совет Гейл: «Если собьешься или занервничаешь, попросту рассказывай, как было дело».
— Одной рукой он пригвоздил мне руки к бокам, а второй зажал мне рот, поэтому я практически не могла отбиваться и согласилась не кричать, а когда он убрал руку ото рта, я закричала, и вот тогда началась борьба.
— Вы все время находились в той первой точке, где вы остановились, или вас туда переместили?
Мы словно существовали в разных измерениях. Я продолжала выслушивать то, что было неоспоримой правдой, и отталкивалась от этого. А он использовал фразы вроде «где вы остановились», будто я действовала по своей воле, будто у меня был выбор.
— Я шла своими ногами, да.
— Он стоял позади вас, не так ли?
— Да, позади.
— Вы дали сегодня… довольно подробное описание. Вы показали, что находившийся там человек был ростом в метр шестьдесят — метр семьдесят, широкоплечий, невысокого роста, но очень мускулистый — и вы показали, что у него было что-то — не могу разобрать собственные записи — от…
— Боксерское, — сказала я.
— Приплюснутый нос?
— Да.
— Миндалевидные глаза?
— Да.
— Значит, согласно вашим показаниям, вы представили всю эту информацию полиции восьмого мая?
— Восьмого мая меня попросили воссоздать общий портрет по отдельным чертам.
— Представили ли вы полицейским, которые должны были вести розыск подозреваемого, сведения, сообщенные здесь сегодня?
— Повторите, пожалуйста.
— Представили ли вы полиции восьмого мая только что отмеченные мною сведения, которые дали в своих показаниях сегодня?
— Не помню, привела ли я все эти сведения. Привела большинство из них.
— Подписали ли вы восьмого мая заявление, излагающее вашу версию случившегося?
— Да, подписала.
— Не освежит ли вашу память, если я покажу вам заявление и дам возможность просмотреть его?
— Хорошо.
— Прошу рассматривать этот материал как вещественное доказательство в пользу моего подзащитного.
Пэкетт вручил один экземпляр мне, второй судье:
— Я предъявляю ваше заявление для того, чтобы вы его просмотрели, и обращаю ваше внимание на нижний абзац, в котором, по моему мнению, и содержится основное описание; а также для того, чтобы, изучив его, дали мне знать, что вы закончили ознакомление и тем самым освежили в памяти описание, данное вами в полицейском управлении восьмого мая тысяча девятьсот восемьдесят первого года.
Пока я просматривала записи, он специально говорил без умолку.
— Итак, вы получили возможность ознакомиться с заявлением?
— Да.
— Скажите, пожалуйста, что вы сообщили полиции восьмого мая?
— Я сказала: человек, напавший на меня в парке, — негр, возраст около шестнадцати — восемнадцати лет, рост ниже среднего, телосложение крепкое, вес около ста пятидесяти фунтов. Был одет в голубую футболку с длинными рукавами, джинсы темно-синие. Волосы короткие, африканского типа. В случае задержания намерена подать исковое заявление.
— Здесь ведь не упомянуты челюсти, приплюснутый нос или миндалевидные глаза, не так ли?
— Нет, не упомянуты, — ответила я.
Позднее ко мне пришло осознание. Если я не упоминала этих деталей, разве можно было составить полный словесный портрет? Почему полиция не записала все подробности? Когда мне продемонстрировали недостаточность моего заявления, я не могла даже подумать, что это чужая вина. Пэкетт в этом пункте победил.
— Итак, вы увидели этого… индивидуума вновь на Маршалл-стрит, и произошло это в октябре — верно?
— Да.
— Из ваших показаний я понял, что вам пришлось — поправьте меня, если я ошибаюсь, — сделать усилие, чтобы припомнить черты лица этого человека при воссоздании картины происшествия, это так?
— Да.
— А затем вы сделали вот что: вернулись к себе в общежитие и восстановили те черты, которые запомнились вам во время встречи на Маршалл-стрит. Верно?
— И во время нападения восьмого мая, — уточнила я и, предвосхищая его выпад, поспешила прибавить: — И я не могла бы узнать в нем мужчину, который меня изнасиловал, если бы это не был тот, кто меня изнасиловал.
— Повторите это, пожалуйста.
Я с радостью это сделала:
— Иными словами, я говорю, что выделила его на улице как насильника именно потому, что это и был тот самый мужчина, который меня изнасиловал. Я знала его приметы. Чтобы на него указать, мне нужно было прежде всего знать, как он выглядит.
— Вы находились на Маршалл-стрит и впервые в тот день увидели этого человека. Что он делал?
— Впервые я его увидела восьмого мая, а пятого октября — вторично.
Я заметила, что Гейл подалась вперед и внимательно слушает перекрестный допрос. При этом моем ответе она удовлетворенно откинулась на спинку стула.
— Я же ясно сказал: впервые в тот день. Я имел в виду…
— Не надо меня сбивать, — сказала я.
— Хорошо.
— Так вот, — начала я снова, — в первый раз я при виде его удостоверилась, что это он — то есть человек, который меня изнасиловал, — в тот момент, когда он, переходя через дорогу, сказал: «Эй, крошка, вроде мы с тобой знакомы?», а до этого я видела только его фигуру на другой стороне улицы, когда он разговаривал с каким-то мужчиной в переулке между барами «Уэйинн», «Джиноз» и «Джоз».
Я соблюдала максимальную точность. Сначала я заметила его фигуру со спины и лишь через несколько минут удостоверилась, что это он: когда он со мной заговорил и я разглядела его лицо.
— Он разговаривал с кем-то в переулке?
— Да.
— То есть на каком расстоянии от вас?
— В какой момент?
— В тот момент, когда вы остановились и увидели его.
— Я не останавливалась, я шла, когда увидела его, и… это же улица… он стоял на тротуаре, словом, на улице.
— Вы ему ничего не сказали?
— Нет. Я ему ничего не говорила.
— Он вам ничего не сказал?
— Он сказал: «Эй, крошка, вроде мы с тобой где-то встречались?»
Пэкетт вдруг пришел в возбуждение.
— Он так сказал? Вы утверждаете, что он сказал это тогда — или после того как вернулся из того переулка?
— Он не был в переулке, — сказала я.
Я хотела быть полностью уверенной в своих словах. Мне была непонятна причина такого возбуждения Пэкетта. И потом еще пятнадцать лет я не имела понятия, что защита утверждала, будто Мэдисон сказал «Эй, крошка, вроде мы с тобой где-то встречались?» в момент разговора с полицейским Клэппером. Я заколебалась. Пэкетт что-то замышлял, но я еще его не раскусила.
— В переулке стоял не он, а мужчина, с которым он беседовал. А эти слова он мне сказал в то время, когда я была на другой стороне улицы, возле Хантингтон-холла, и двигалась по направлению от университета. Обращаясь ко мне с этими словами, он пересекал улицу и двигался по направлению ко мне.
— Значит, тогда вы его увидели в тот день во второй раз?
— Да. Но тот раз был первым разом, когда я точно удостоверилась, что передо мной насильник.
— Столько событий, — протянул Пэкетт игривым тоном, будто я рассказывала, как повеселилась на ярмарке, и напридумывала невесть что. — Вы обратились в полицию и сделали заявление пятого октября?
— Да, это так.
— Это было сделанное под присягой заявление, скрепленное вашей подписью?
— Да.
— Вы попросили лейтенанта полиции указать, что это заявление полное, точное и законченное?
— Да, попросила.
— Вы сказали полиции пятого октября тысяча девятьсот восемьдесят первого года, что человек, увиденный вами на Маршалл-стрит, — это тот, кто вас изнасиловал, или вы сказали, что у вас такое ощущение, что это, возможно, он?
— Я сказала, что это человек, который меня изнасиловал восьмого мая.
