Нам обоим понравилась наша импровизация. Не сказали сегодня ни слова друг другу, и вот, приехали туда, где должно было произойти неизбежное. К дому номер 6 по улице Ярославской (к слову говоря, этот ведомственный дом построили югославы, строившие кардиоцентр, и половину жильцов составляли сотрудники кардиоцентра).
Наконец, я не выдержал:
— Послушай, не знаю почему, но я волнуюсь. Я не уверен, что мы поступаем правильно. Я спрашиваю себя: справедливо ли это?
— Всё хорошо, — торопливо перебила Таня.
Глядя вдаль, на реку, я продолжил:
— Мы с тобой сколько знакомы — два месяца уже, и у меня всегда было такое ощущение, будто я что-то у тебя отбираю, что-то святое. Ведь любят только раз в жизни, как наши родители. Это не так просто — взять и полюбить. В нашей ситуации особенно сложно именно тебе. Недаром сказано: первый, кто откроет лицо невесты, становится ей близким.
— Меня это не волнует — совсем, ни в голове, ни в сердце.
Мы посмотрели друг на друга с пониманием того, что это глубоко не так. И продолжили разговор. Я оттягивал развязку, наступление которой желал всё сильнее и сильнее, Таня меня убеждала, хотя уже чувствовала, что просто подыгрывает. Говорили приглушённо, и от этого каждое слово приобретало особое значение.
— …Андрей, мой любимый Андрей! Ты не берёшь часть меня. Я так хочу, это мой выбор. Я буду любить тебя тихо-тихо — так, что никто не заметит.
Я окинул взглядом здание — от первого этажа до шестнадцатого. В котором проживала добрая половина кардиоцентра. Если кто-то что-то пропустит, и не узнает о перемещениях своих соседей, то сможет справиться у консьержа и получить исчерпывающую информацию.
— «Тихо любить» говоришь… Но так не бывает. И это, твоя мама — я за тебя отвечаю перед ней.
Она словно ждала эти слова.
— У моей мамы какие-то сложности с тобой, а не со мной. За меня не волнуйся.
Я немного опешил от такой постановки вопроса.
— Но мне от этого не легче.
— Необязательно об этом всё время думать. Зачем впутывать в наши отношения кого-то третьего?!
— Опять же, Таня — «тихая любовь». Когда мы выйдем из этого подъезда…
— Для начала туда нужно зайти, — нетерпеливо перебила она.
— …мы будем уже не те, что сейчас. В одном арабском стихотворении говорится, что мужчина — это молоко, а женщина — сахар. Когда они соединяются, молоко растворяет сахар. Нет уже прежних соединений, есть сладкое молоко.
Она сделала восхищенное лицо и ответила абсолютно серьёзно:
— Ты такой глубокий, такой начитанный.
Конец словесной игры уже был близок. Нам надоело разговаривать.
— Хорошо, — сказал я, повеселев, — будем смотреть на это с хорошей стороны. Ты, наверное, заметила, что я еле сдерживаюсь, глядя на тебя. Понимаешь, что тебе придётся выдержать?! Слышала когда-нибудь такое слово — «хардкор»?
Она потупила взгляд с прелестной стыдливостью:
— Я справлюсь.
Серо-зеленые её глаза, обладающие даром стольких превращений, то жестокие, то бесстыдные, то смеющиеся, — эти ясные глаза я видел перед собой, даже когда она на меня не смотрела, и с отчетливостью будущего воспоминания знал, что взгляд её всегда будет следить за мной. Мне на роду написано влюбляться в зеленоглазых девушек, я вспомнил Катю, её изумрудные глаза. И прежняя печаль посетила меня; печаль была в воздухе, и прозрачные её волны проплывали надо мной, над Таней, вдоль её ног и груди; и печаль выходила из Таниного рта невидимым дыханием. Зеленый цвет представился вдруг мне выражением какой-то постигнутой тайны — и постижение было светлым и внезапным и точно застыло, не успев высказать всё до конца; точно это усилие чьего-то духа вдруг остановилось и умерло — и вместо него возник зеленый фон. Потом он вдруг превратился в серо-зеленый, как будто усилие ещё не кончилось и зеленый цвет, посерев, нашёл в себе неожиданный, матово-грустный оттенок, странно соответствующий моему чувству и имеющий отношение именно к этим двум девушкам — Кате и Тане. Их постигла одна и та же судьба, одно и то же наказание — Я. Как говорила Катя — «самый несерьёзный человек на свете». На мгновение показалось, вот-вот я соединю этот сегодняшний день, слова сегодняшней девушки, целовавшей меня, с тем ушедшим временем, вдруг пойму тайный ход своей жизни и увижу то, что не дано увидеть — глубину своего собственного сердца, ту, где решается судьба.
Я почувствовал, как затуманилась моя голова и что уже не я, а кто-то другой, которого я знал и не знал, никогда не колеблющийся, руководит моими поступками.
Резким движением я вытащил ключ из замка зажигания, взялся за дверную ручку:
— Так, всё, пойдём!
Мы вышли из машины и направились к подъезду.
Глава 31,
Продолжение нашей с Таней истории
Понадобилось время, больше года, чтобы снова решиться на этот шаг, и, наверное, гораздо больше нравственных усилий, чем в первый раз. Таня замкнулась, ей казалось стыдным, что сама предложила себя, она опасалась, что я буду плохо о ней думать, и оправдывала свой смелый поступок тем, что «должна была». Отливу способствовало поведение матери. Арина была недовольна, что ситуация с невинностью дочери быстро изменилась после встречи со мной; но, будучи не в силах остановить события, она не только предоставила ей свободу, но активно помогала советами, участливо расспрашивала, вела дружеский диалог. Чем поставила Таню в ступор — свободу-то она получила, но что дальше?
Я отлично понимал её внутреннее состояние и догадывался, о чём говорят мать и дочь, и втайне радовался, что наши встречи постепенно сходят на нет — Таня перестала ездить в офис Совинкома, у нее появились репетиторы, подготовка к институту занимала всё свободное время, а у меня всё, что не связано с работой, автоматически отодвигалось в самую дальнюю очередь. Специально устраивать свидания, да еще находясь в родном городе — для меня, такого женатого, было верхом неблагоразумия. Я звонил Тане больше из чувства некоей обязанности, и облегченно вздыхал, если удавалось ограничиться просто звонком. Да, природа поймала нас в ловушку… но близость словно отрезвила нас обоих, что-то заставило проявить благоразумие, чтобы избегнуть хитростей природы. Отношения «должны» были развиваться, но как — никто из нас не знал.
Иногда мы встречались — ездили в уединенные места, такие заведения, где вряд ли встретишь знакомых. Будучи обремененным многочисленными заботами, готовясь к переезду в другой город, возможно ли было развивать отношения с девушкой, которая смотрит на мир сквозь смех и солнце?! Зная, что мне пора домой, Таня предупреждала мои попытки поцеловать её и даже просто притронуться.
Всякий раз, выезжая из ворот кардиоцентра, я вспоминал Танины автомобильные упражнения на этих склонах, как она за рулем моей машины чуть не угодила в открытый люк, как подрезала «шестерку» и наехала на бордюр. Она быстро научилась ездить, но вспоминалась не уверенная её езда по городу, а именно те первые неуклюжие кульбиты. Память избирательна и хранит не всё.
Некоторое время у Лены Николовой и Юли Чуприной (тогдашнего главбуха) были вопросы к Тане — где она сохранила такой-то документ, какие договоренности были с таким-то контрагентом, и у меня был лишний повод позвонить ей. Но когда она полностью передала дела, остался один повод — наши отношения. А поддерживать отношения ради них самих мне приходилось через силу.
Всё же, я не мог не интересоваться судьбой Тани — как она закончила школу, поступила ли в институт. Мне было недостаточно того, что она знает о моём существовании и не более. И, не бывая в городе, я хотя бы раз в неделю звонил ей. Таня обратилась ко мне за помощью, когда у нее возникли проблемы с некоторыми предметами (мой отец знал многих преподавателей ВАГСа — Академии Госслужбы, куда она поступила, этот вуз находился через дорогу от ее дома), и я ей помог. Наверное, это не было любовью — в нашей ситуации всё должно было разгореться после первой близости либо заглохнуть навсегда. Разрыв обычно плохо переносится, и бывшие любовники, как правило, с трудом переносят общество друг друга, — по крайней мере, первое время после расставания.
Мы с Таней поддерживали какие-то странные отношения — связь без связи, и если вначале я звонил ей почти по принуждению, то в конце 2001 года для меня стало потребностью видеть её, слышать её голос. Не зарекайся, никогда не говори никогда — какая мудрая мысль! Тот, кто говорит такие вещи, может открыть глаза только тем, у кого они широко закрыты. Но сколько раз я высмеивал то, что потом с удивлением обнаруживал у себя. Как презрительно я относился к высказываниям наподобие «Рукопожатие этой девушки значит гораздо больше, чем секс»; при этом сам столкнулся именно с такой девушкой. Вся тайна чувственности в наших отношениях была в этих неуловимых соприкосновениях — многозначительных, сдержанных и нежных.
