– Но он писал жалобы за других, – возразил Ганшин. – В деле есть их показания.
– Не верю, что он мог написать в ООН «Варвары ХХ века». Жалобы написаны его рукой?
– Нет.
– Значит, переписывали авторы жалоб? Они могли добавить что угодно. Хазанов за это ответственности не несёт.
– Чего вы добиваетесь?
– Чтобы Хазанова вывели из процесса и сняли с него все обвинения.
– Я могу утвердить обвинительное… э-э… заключение или вернуть дело на доследование. Но это не решает проблемы. Проблема не в том, четыре человека пойдут под суд или три. Важно, что суд состоится. И это ставит меня в очень… э-э… затруднительное положение. Меня уже спрашивали, как мне понравится роль обвинителя на первом политическом процессе в Норильске.
– Кто спрашивал? – полюбопытствовал Леонтьев.
– Владимир Иванович Венгеров. Он всегда в курсе всех настроений в городе. Нет, это не выход. Нужно искать другое решение.
– Оно есть?
– Да, есть.
– Какое?
– Вы об этом узнаете. В своё время. Я был не очень уверен, что его приму. Но теперь, когда это дело у всех на слуху, у меня нет выбора. Но вы должны мне помочь. Сможете устроить телепередачу об этом деле?
– Смогу. Дело важное для всего города.
– Сделайте это. И не тяните. Антисоветчиков заклеймить не стесняйтесь. Николай Тихонович познакомит вас с материалами дела и с обвинительным заключением, там много подходящих цитат. Очень важно, чтобы анонс об этой передаче появился в телепрограмме. Это, может быть… э-э… самое важное. Хорошо, что вы пришли. Это помогло мне принять решение.
– Какое решение он принял? – спросил Леонтьев, когда они вышли из кабинета прокурора.
– Не знаю, – ответил Егоров. – Могу только догадываться. Но своими догадками с вами не поделюсь.
Через несколько дней позвонила Ольга. Леонтьев, как мог, успокоил её. Кое-что сделано, есть надежда, что всё обойдётся. Но что сделано, сказать не мог, потому что не знал и сам. Ещё через неделю передача была подготовлена. Она называлась «Под маской борцов за правду». Так же был озаглавлен анонс для информационного бюллетеня телепрограмм. Леонтьев позвонил прокурору:
– Анонс готов. Хотите посмотреть текст?
– Да, подвозите.
Исправил он только одно место. Вместо слов, «обвиняемых по статье 70 УК РФСР за антисоветскую агитацию», вписал фразу: «обвиняемых в клевете в адрес руководителей комбината и города. Они выступят истцами в судебном заседании». И вновь Леонтьев не понял, как это изменение статьи может сказаться на судьбе Хазанова. Меньше дадут?
Телепрограмма на следующую неделю выходила по средам, чтобы зрители успели её изучить и выбрать передачи, которые хотят посмотреть. В четверг утром Леонтьева вызвал директор студии и приказал передачу «Под маской борцов за правду» с эфира снять. А на вопрос почему, раздраженно ответил:
– Откуда я знаю? Распоряжение первого.
– Савчука?
– Да, Савчука!
Передача не вышла. А вскоре стало известно, что суд не состоится. Уголовное дело закрыли, всех четверых обвиняемых освободили из-под стражи.
– Николай Тихонович, теперь-то вы можете объяснить, в чём дело? – спросил Леонтьев Егорова, заехав в прокуратуру.
– Теперь могу. Что значит обвинение в антисоветской агитации, вы знаете. А обвинения в клевете – дело совсем другое. На кого клеветали «чёрные адвокаты»? На первого секретаря горкома партии, на директора комбината, на директоров и главных инженеров заводов. Кому же из них охота слушать, как их поливают в суде? И поливают за дело. А слушать придётся, заседания открытые, с публикой. Как только появился анонс, они тут же начали обрывать телефоны в горкоме.
– В этом и заключалось решение прокурора?
– Да, в этом.
– А почему он колебался?
– Скоро узнаем.
Узнали быстро: решением бюро горкома партии прокурор Ганшин был освобождён от должности. Но без работы он проходил недолго. Его увольнение вызвало недовольство в Норильске. Чтобы как-то утихомирить город, его избрали народным судьёй.
Через несколько дней Леонтьев заехал к Ольге и Игорю Хазанову попрощаться. Они уезжали, совсем. В их комнате в трёхкомнатной квартире с двумя соседями на полу стояли два чемодана и рюкзак, вот и всё, что они нажили в Норильске. За недели в СИЗО Игорь похудел, осунулся, смотрел исподлобья, затравленно.
– Чему-нибудь тебя эта история научила? – спросил Леонтьев.
– Очень многому научила. Спасибо, что ты поддержал Ольгу. Ей было хуже, чем мне.
– Валерий, если будете в Ленинграде, обязательно заходите. Мы будем очень рады вас видеть, – сказала Ольга. – Запишите телефон.
Через много лет, когда в командировке в Ленинград выдался свободный день, Леонтьев позвонил по этому телефону. Ему было интересно, как сложилась жизнь этой молодой пары. Почему-то казалось, что не очень удачно. Озлобленность, которую он отметил в Хазанове при прощанье, не обещала ничего хорошего.
Ответила Ольга, сказала адрес. Она жила на Васильевском острове с родителями. На полу в её комнате стоял собранный в дорогу чемодан. С ней была дочь Катя лет семи-восьми.
– Как я к вам не зайду, вы всегда собираетесь уезжать, – заметил Леонтьев. – Куда на этот раз?
– В Кейптаун, – ответила Ольга.
– В Кейптаун?! – поразился Леонтьев. – А там что?
– Там Игорь.
Она рассказала, как они жили после Норильска. Зараза правдоискательства оказалась в Хазанове неискоренимой, она привела его в диссиденты. Он писал и подписывал письма протеста, давал интервью вражеским голосам, сотрудничал с «Хроникой текущих событий». Работал кочегаром, сторожем на баржах.
– Жуткое время, – говорила Ольга. – Денег нет, Катерина болеет, кругом топтуны, каждую неделю обыски. Не знаю, как я сумела это выдержать. Кончилось тем, что его посадили.
Посадили по той же 70-й статье, по которой хотели судить в Норильске. Дали по максимуму – пять лет и семь по рогам. Но он был на Западе уже известен, через три года его выпустили и выслали из страны, лишив гражданства. Сначала работал в геологоразведке в Канаде в провинции Альберта, вырос там до главного геолога промыслов. Потом его пригласили в ЮАР, сейчас он начальник экспедиции. Купил дом в Кейптауне с большим садом и бассейном.
– Ждёт нас. Нам долго не давали разрешения уехать к нему. Только недавно разрешили. Прощайте, Валерий. Я никогда не забуду, как вы нам помогли…
Ещё с того дня, когда появился приказ о создании «Контура», на студии за деятельностью объединения следили с ревнивым и не слишком доброжелательным вниманием. Чисто недоброжелателей увеличилось, когда главный редактор Львов, взявший на себя роль идейного вдохновителя «Контура», стал на летучках наезжать на редакторов и режиссёров, игнорирующих новые принципы телевизионного вещания. Они и рады были бы работать по-новому, но не хватало таланта и внутренней свободы, какая была у членов объединения.
Передачи «Контура» пользовались постоянным успехом у норильских зрителей. Если раньше вытащить кого-нибудь из руководителей на телевидение было проблемой, то теперь стало престижным выступить в еженедельной субботней программе «По норильскому времени». Программу вели по очереди Волчков, Светлана Богданова и сам Леонтьев. Не все выпуски были равноценными, но они неизменно оказывались на доске лучших.
Однажды на студию пришёл маленький человек лет пятидесяти, в меховых геологический сапогах, с большими седыми усами. Представился, прищёлкнув каблуками:
– Гармаш.
Тимофей Трофимович Гармаш работал художником-оформителем на Никелевом заводе, а в свободное время собирал материалы по истории Норильска. Он приехал откуда-то с Украины, хотел найти старшего брата, сгинувшего в Норильлаге, брата не нашёл, но увлекся историей города. У него были три дочери, растил он их без жены. В двух комнатах трёхкомнатной квартиры, которую ему дал завод, жил сам с дочерями, а в третьей хранил архив, который собирал много лет. Каждое упоминание о Норильске в местных и центральных изданиях, в книгах воспоминаний находило место в его архиве.
Леонтьев сразу понял, что Гармаш может украсить программу «По норильскому времени». И не ошибся. «Наш архивариус» стал популярен в городе, он мог говорить бесконечно, самое трудное было его вовремя остановить.
Редакторы и режиссёры объединения понимали, что они могут удерживать внимание города только в том случае, если будут говорить о самых острых темах. Постоянной темой была ситуация на заводах, бесправие рабочих, проблемы с условиями и охраной труда. Каждая такая программа вызвала резкое недовольство руководителей всех уровней – от начальников цехов до главных инженеров и директоров. Одну передачу Леонтьев посвятил текучке молодых рабочих. Из Норильска уезжал каждый второй, проработав год, а то и полгода. Причину он видел в том, что им обещают то, чего не могут дать: ни высоких зарплат, ни квартир. Мысль его была такой: нельзя врать, нужно говорить только правду. А правда в том, что не будет золотых гор и благоустроенного жилья в первые полгода. Меньше станет желающих приехать в Норильск? Но те, кто приедут, будут знать, что их ждёт и не почувствуют себя обманутыми. Леонтьев был уверен, что против этого трудно что-нибудь возразить. Но Венгеров, внимательно следивший за его передачами, был другого мнения.
