Сняв крышки, Маша смотрела с мучительным любопытством: настоящий человеческий пепел.
То, что скрывалось внутри, выглядело совсем не страшно. Мешочки из грубой ткани. Такие вытаскивают из пылесосов, когда набивается пыль.
«Пыль и пепел... Пыль и пепел...»
Для Паньки их пепел был бы просто пылью. Грязной, как жидовская кровь.
Отец говорил, надо схоронить. Мама собиралась съездить на той неделе.
Маша обернулась к бумажным иконкам и вспомнила про Панькиного бога, который слушал про жидов. Бог, забывший про горы пепла... Панька сказала, к нему надо являться в теле. К богу, забывшему про голые тела...
«Ничего, – она бормотала, – это мы еще посмотрим... Еще поглядим, кто кого...»
Распахнув створку, она шарила в одежном шкафу. Под руки попадались какие-то тряпки. Она рылась упорно и торопливо.
В коридоре послышались голоса. Маша затаилась. Если услышат, придут и закатят скандал. «Завтра, когда никого не будет...»
Родительские голоса стихли. На цыпочках она пробралась в кухню и огляделась. Под плитой стояло ведро. В ведре был песок, много, почти до половины. Когда-то давно мама пересаживала фикус. Панька советовала высыпать на дно.
Она взялась за дужку и поволокла в комнату. Панька, ненавидевшая жидов, нарвалась сама. «Думала, сойдет с рук... Думала...»
Маша расстелила газету и высыпала песок.
«Ножницы и иголка... Где же?.. – она выдвигала скрипучие ящики, забитые старушечьим хламом. – Думала, за жидов – некому. Думала, никто не заступится... Думала... Вот. Теперь – распороть».
Пальцы двигались быстро и ловко. Набив песком, она зашила через край. На всякий случай: вдруг родители решат заглянуть.
Оглядев, Маша осталась довольна. Урны темнели на буфете. Ведерко вернулось под плиту.
В ванной, моя руки, Маша улыбалась. Все получалось по справедливости: пепел за пепел.
1
Решимость убывала, уходила в песок. Почти физически Иосиф ощущал неприятную слабость: стоило добраться до дома, и руки опускались сами собой. История, в которой, кроме себя, винить было, собственно, некого, стремительно приближалась к концу. Точнее говоря, для него она давно завершилась, и если бы не юность, с которой Иосиф не мог не считаться, давным-давно он нашел бы слова, чтобы, поговорив с Валей, убедить ее в том, что образ жизни, постепенно сложившийся, становится тягостным – по крайней мере для него. С точки зрения нового опыта все прежние истории, в которых он играл роль страдающей стороны, казались бульварными: красавицы, отвергавшие его страсть ради насущных перспектив, были верхом неуязвимости рядом с беззащитной Валей. Невзрачная девушка, глядевшая на Иосифа поминутно вспыхивающими глазами, преображалась от каждого его слова, как будто он был божеством, державшим в своей руке ее жизнь и смерть. Поминутно она вскакивала – то помочь, то принести, и именно эта предупредительность, похожая на благочестивый ужас, отдавалась в сердце Иосифа тоской и бессилием. Будь она хоть чуточку другой, он пожертвовал бы собою ради ее счастья.
Трудно сказать, какой именно смысл Иосиф вкладывал в эту меру отличия – что-то почти неуловимое, состоящее из деталей. Однажды, выглянув в коридор, он застал Валю у зеркала. Она стояла, приглаживая волосы, и выражение ее лица напомнило кукольную гримаску, которыми украшают себя манекенщицы из журнала «Работница». На этот журнал подписывалась одна из его лаборанток.
Застав однажды, он снова и снова ловил Валю на совпаденьях, срывая раздражение на невинной лаборантке. Оказавшись невольной участницей его душевных передряг, бедная девушка вскоре уволилась, и Иосиф почувствовал облегчение. Как будто сделал первый шаг. Теперь оставалось поговорить с Валей: подвести к разрыву.
Впрочем, иногда выпадали и легкие дни, когда Валя, казалось, забывала о наставлениях мудрой «Работницы», и тень, лежавшая меж ними, рассеивалась. Радуясь временной легкости, Иосиф впадал в преувеличенно веселый тон: то вспоминал истории из прошлого, то пересказывал шутки, рожденные в лаборатории. На это Вале хватало чувства юмора. Во всяком случае, она смеялась в правильных местах. В такие дни Иосиф летал как на крыльях, уносивших его от тягостных раздумий, и ему казалось, что Валя – совсем не глупая девушка. Рано или поздно она должна понять и сама. В этом случае их разрыв станет более или менее естественным. Про себя он говорил: терапевтическим. В отличие от хирургического, на который ему недоставало духу.
Время шло. Веселых историй оставалось все меньше. Но дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Валя молчала и смотрела преданными глазами. Однажды она заговорила сама. Довольно ловко переняв его тон, принялась рассказывать о каком-то институтском недоразумении и неожиданно упомянула Машу. Обыкновенно, по какой-то негласной договоренности, это имя в их разговорах не звучало.
Валя сразу же спохватилась, но Иосиф закивал особенно весело, и она вспомнила еще одну веселую историю. С курсовиками. Искренне, никак не кривя душой, Валя говорила о том, что Маша в сто раз умнее других сокурсниц, так что ей вообще непонятно, зачем его сестра поступила на финансово-экономический факультет. Добро бы еще на Экономическую кибернетику, а так – курам на смех. Иосиф хмыкнул:
– Не знаю... Зависит от кур...
Раньше они не касались этой темы, но теперь, воодушевленный ее справедливым отзывом, Иосиф решил воспользоваться случаем, чтобы преподать ей азы национально-государственной грамоты. Как когда-то сестре. Морщась, словно от привычной боли, он говорил о государственном антисемитизме, пропитавшем советскую систему, о подлой политике Первых отделов, вынюхивающих еврейскую кровь, об искореженных судьбах тех, кого власть объявила людьми второго сорта.
Валя верила и не верила. То, о чем он говорил, не могло быть правдой: правда, которой ее учили, была совершенно другой. Конечно, отдельные проявления случались, но выводы, которые он делал... Валя думала: конечно, преувеличивает. Но в то же время готова была ему поверить, потому что любила.
И все-таки она попыталась возразить:
– А как же ты? Если все так... гадко. Но ты же стал кандидатом.
– Да уж, – он покрутил головой. – Достойная медалька за долгую и безупречную службу!
– Ладно. Хорошо. А Маша? – Валя наступала. – Мы вместе сдавали экзамены. Она получила круглые пятерки. А потом – студенческое научное общество. Она его председатель.
– Вот именно, круглые, – Иосиф усмехнулся. – И вообще все выглядит замечательно. Если не знать правды.
– Какой правды? – Валя переспросила доверчиво.
Соблазн был велик.
История с ложной анкетой, которую он рассказал во всех подробностях, произвела ошеломляющее впечатление. Глаза, распахнутые на Иосифа, сияли ужасом и восхищением. Она слушала зачарованно, словно страшную волшебную сказку, в которой тот, кого она любила, победил всесильного и злобного Змея.
Иосиф говорил и не мог остановиться, потому что вера, с которой она слушала, могла победить все его тягостные раздумья.
За вечерним чаем Валя снова заговорила о Маше. Призналась, что чувствует себя неловко, как будто в чемто перед ней виновата, хотя, видит бог...
Этот разговор был неприятен, но Иосиф не сумел отмахнуться: «Конечно, надо как-то...»
Он говорил, что девочкам надо помириться, но, глядя на Валю, заботливо мешавшую сахар в его чашке, мысленно соглашался с Машей, занявшей жесткую и непримиримую позицию. Жалел, что ему самому не хватает Машиной решимости.
Уходя от тягостного разговора, Иосиф объявил, что собирается отпраздновать свой день рождения. В узком кругу, для друзей. Валя мгновенно обрадовалась и, позабыв обо всем, заговорила про угощение. Иосиф спохватился: он-то имел в виду не домашнюю, а лабораторную вечеринку. Но было уже поздно. На том и порешили: в четверг пойти по магазинам и на рынок. Валя обещала налепить домашних пельменей.
Накануне субботы, в пятницу, она лепила самозабвенно. Рука, отбрасывающая пряди, оставляла в волосах мучные следы. Придя с работы, Иосиф увидел и рассмеялся: «Это что – боевая раскраска? – сделав страшное лицо, он назвал ее женщиной из племени мумба-юмба. – Не хватает юбочки из листьев и ожерелья из вражеских костей».
Сорвавшись с места, Валя бросилась в ванную. Конечно, она понимала юмор, но все-таки очень расстроилась, поэтому и схватила телефонную трубку – просто оказалась рядом, в прихожей, когда зазвонил телефон. Обычно к телефону подходил Иосиф.
На ее алле никто не откликнулся, но трубка, зажатая в руке, не была мертвой. Кто-то прислушивался к Валиному дыханию. Новое алле разбилось о частокол коротких гудков.
Валя вернулась на кухню и взялась за салат. Крошила овощи. Ножик то и дело соскальзывал. Она едва не порезалась. Однако обошлось, и телефон больше не звонил.
