– Немедленно отставить!
Пантера распахнула пеньюар и спросила с неожиданным южным акцентом:
– Ты хто будешь, пацанчик?
Говор у нее оказался мягкий, хохляцкий.
– Ты меня хочешь? Только без насилия!
– Тьфу, – сказал Рома. – Спрячь рабочий орган! И покажи паспорт.
– Па-аспорт? Так тебе не письку показать, а прописку?
– Именно.
Пантера усмехнулась:
– Вот, дожила на старости лет.
Запахнув халат, девица стала шарить по столам, видимо, ища сумочку. Руки у нее тряслись. Нашла. Долго ковырялась в сумочке, покрытой пупырышками стекляшек, наконец нашла паспорт.
– Вот.
И она вынула из сумочки новенький поддельный паспорт китайского производства на имя Юлии Сливки.
– Почему ты называешь себя чужим именем?
– Юлия Сливка – это сценический псевдоним. Охранник, предупреждаю тебя: не бери на себя слишком много.
Он и не брал. Он уже повернулся к ней спиной.
И пантера крикнула в спину уже уходящему Роману:
– Не путайте искусство и жизнь!
– Ах, у вас искусство? – обернулся Рома. – Я и не подумал. Извините. Я решил, что вы – проститутка, которая публично оскорбляет нравственность.
– Слушай, ты с какой деревни приехал?
– Я тутошний, – ответил Роман.
«…слава не бывает дурная. Слава – она и есть слава».
По утрам в моей квартире было несколько суетно, как в доме помещицы, у которой слишком много челяди. Сквозь сон я слышала, как Ли испуганно спрашивала индианку Сативати:
– Did she wake up?
– Not yet! That's good because I have not made the breakfast so far.
– Перестаньте спикать! – орал Федя. – Дайте мне чего-нибудь перекусить, потому что мне пора бежать на телевидение!
– Тише, ты разбудишь хозяйку! – складывала ручки домиком Ли.
– Ей вставать пора, – бурчал Федя. – Она уже третий день прогуливает университет.
– Хозяйке лучше знать, куда ей ходить, – отвечала Ли.
Откровенно говоря, мне нравилось, что после стольких лет одиночества я стала центром вселенной. А Феде не нравилась «эпоха рабовладения». Он чувствовал себя тут последним человеком. Все крутилось вокруг меня и моих настроений. Когда я пробуждалась, то пожарной сиреной по квартире проносился мой рык: «Ли-и-ииии!!» Я что есть мочи звонила в звонок, который находила в изголовье кровати.
Ли первой подходила к моей постели со всеми нужными для массажа причиндалами: ароматическими маслами, деревянными палочками, щеточками, специальными шершавыми перчаточками и пачкой горячих простыней, в которые она укутывала меня, чтобы делать китайский массаж.
Процедуры занимали не менее двух часов.
В это время на кухне возилась чета индусов. Они пекли какие-то вонючие пирожки, готовили рис и жгли палочки, «чтобы пахло, как в Раю».
Федя обычно, если с утра не бежал на телевидение, пылесосил квартиру и мыл ванную и туалет.
Я следила, чтобы все были при деле.
Через пару дней я начала ценить колониализм и тот образ жизни, который изобрели англичане. А еще через два дня поняла, что в рабстве таится весь смысл мирового прогресса. На нем, на рабстве, все и держится. Жизнь моя была полна, и я не была настроена принимать в нее новых игроков. Поэтому, когда неожиданно раздался звонок в дверь и меня разбудил, я выказала недовольство:
– Кого-то черт несет!
Я не любила неожиданные визиты. Тем более квартира была нашпигована криминальными субъектами, как лагерь беженцев. Субъекты спали кто на полу, кто на стульях. Я переступала через них, когда шла в туалет или в ванную. Хорошо, что ванных комнат в квартире было две: одной я запретила пользоваться посторонним. Вторую, скрепя сердце, отдала на поругание. В раковине гостевой ванной можно было найти черный волос Сативати. Или гребенку Ли. С этим невозможно было бороться. Обе твари были грязнухи. И я их за эту поросятину лупила китайским веером.
Но к входной двери подходить я им не разрешала. Мало ли кто придет. Может быть, участковый. Или консьержка. Впрочем, старой ведьме я подарила коробку шоколадных конфет в полтора килограмма весом, чтобы у нее развился диабет, и она стала со мной приветлива. Хотя, по правде сказать, зловонные запахи индийской кухни разносились по подъезду со страшной силой. В доме была слабая вытяжная вентиляция.
Подойдя к входной двери, я в глазок разглядела Илону. Та стояла на лестничной клетке, кого-то загораживая собой.
С Илоной я не виделась уже больше недели. Не понимаю, что заставило ее примчаться ни свет ни заря ко мне домой. Обычно она еще спит в эти часы.
Я открыла дверь. И поразилась: Илона ввезла в квартиру инвалидную коляску, в которой сидел Славик Ливеншталь.
Насладившись немой сценой, Илона сказала:
– Славик у нас неудачно прыгнул с парашютом. Парашют не раскрылся, и наш мальчик уронился на жесткую землю. Повредился в спине.
Славик улыбнулся и сказал:
– Зато теперь у меня появилась несомненная цель в жизни: самостоятельно сходить в туалет. Ты даже не представляешь, Джулия, какой подъем сил я чувствую, когда у меня это получается.
– Джулия, дорогая, побудь с ним часок-другой, пока я побегаю по магазинам. А то он скучает один. Потом я заеду за ним, и мы куда-нибудь вместе съездим пообедать. Славик купил мне специальный трейлер, с платформочкой, которая поднимает коляску на борт. Представляешь?
Я не могла вымолвить ни слова. Славик не может ходить и писает в подгузники! Чего только жизнь не приготовит!
– О, Боже! – сказала я.
Оставив Ливеншталя в прихожей, Илона мило улыбнулась и вошла в лифт, который так и стоял с раскрытой дверью.
Подумав, куда вкатить коляску с Ливеншталем, чтобы он ничего не обрушил вокруг в этой тесноте и сразу не сошел бы с ума от количества беглых рабов, которых я пригрела на своей груди, с огромными предосторожностями я вкатила инвалидную коляску в гостиную с китайскими вазами династии Мин.
Ливеншталь оживился, увидев нашу китайскую тематику. Зачем-то схватился за вазу и стал ее рассматривать.
Я ему сказала:
– Ты поосторожнее с нею – она бесценна.
Ливеншталь понимающе кивнул.
Заговорил он со мной о том, как мне нравится учеба в университете на китайском факультете.
– По правде сказать, мне все это уже неинтересно, – ответила я. – У меня появились другие перспективы, и эта учеба, особенно нудный китайский язык и китайская история, мне кажутся такими анахронизмами! Я совершенно утратила интерес к карьере, связанной с Китаем, с дурацким Чайна-тауном, – все же он искусственное образование, большая опухоль. Согласись, что там – тюрьма. Сидеть в вонючем китайском офисе и грызть авторучку – это не для меня. Я хочу делать бизнес на телевидении. Там значительно больше возможностей. Я хочу завоевать мировую известность. Хочу учить людей. Мне так и хочется взгромоздиться на бочку и вещать, чтобы меня слушала вся Императорская площадь. Известность – это капитал, который впоследствии можно инвестировать куда угодно.
– Резонно, – заметил Ливеншталь. – И что ты предпринимаешь для этого?
– Снимаюсь в проекте, который вскоре выйдет на экран. Меня пригласили вести передачу. Я так счастлива! Но прежде всего, хочу рассказать тебе об участниках нашего шоу. Понятно, что это кадры из глухой провинции, которые стремятся попасть в столицы, чтобы раскрутиться. Это молодые люди, которые хотят стать музыкантами, певцами, моделями. Хотят, но никогда не станут. Надо отметить, что среди них попадаются уморительные. Особенно девки. Они себя считают красавицами и о своей красоте говорят так трепетно, что хочется пеше и конно ржать в голос. А когда им установили посередине сцены шест, как в нормальном стрип-клубе, они стали выделывать такое, что за сценой со своих фонарей попадали все осветители. Ну, не важно! Мы уже записали несколько передач и готовимся стартовать с проектом.
– Я тебя поздравляю, – сказал Ливеншталь. Но улыбка его была вымученная. – Юлия, – сказал он, – ты не обращай на меня внимания, дай мне только телефон, я должен сделать несколько небольших городских звонков. Вообще, можешь про меня забыть. Скоро вернется Илона и меня заберет. Или мы куда-нибудь поедем вместе.
– Да, подожди! Славик! Даже обидно, какой ты стал деловой. Мы так давно не виделись с тобой. Давай обсудим ситуацию. Я впервые в жизни так счастлива, что нашла себя! Откровенно говоря, в моей жизни нет места даже для любви. Душа моя так заполнена, что мне, кажется, уже никто не нужен больше.
– Как? А мы с Илоной? Ты больше не подаришь нам ни одной прекрасной ночи?
Я смутилась. Ливеншталь на инвалидной коляске мечтает о ночных оргиях.
– Ну, Славик, ты выздоравливай, а уж мы позаботимся, чтобы тебе было хорошо. Кстати, ты случайно не знаешь, что там в стрип-клубе делает Илона? Она не слишком шалит?
Ливеншталь улыбнулся:
– Дурной славы не бывает. Слава – она и есть слава. Осуждают славу только завистники. Один мой приятель как-то сказал, что если бы самый известный маньяк Чикатило задумал избраться президентом, за него проголосовали бы все бабушки в деревнях. Потому что у него – слава. Бабушки ничего про него не знают, но имя слышали.
