Кроме того, если он советует (для любовной страсти) брать корешки, то в наших аптеках продают только вершки (против нервов); если же он рекламирует вершки (других растений), то их нет и в помине, а большей частью он указывает такие цветочки и такие ягодки, которые были ему современники и, отчасти, соплеменники, и все это, конечно, на своем языке, наша фармаци€я бессильна.
Меры весов, кстати сказать, у него тоже неподъемны для понимания – нынешний продавец не знал бы, как и обвесить: арузза (рисовое зерно), бакилла (конский боб), мил’ака (ложка), сукурраджа, тассудж, хабба, хуфна – без объяснений.
Но я ловлю себя на том, что мне ужасно все это нравится. Послушайте: мастарун кист кират! Кавасус истар джавза данак!
И тогда я сажусь за машинку и печатаю:
ТРАКТАТ О ТОМ,
КАК ВЫЗВАТЬ ДОЛГОЕ
ЛЮБОВНОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ
И СЧАСТЛИВО ИЗБЕЖАТЬ ПРИЕДАЕМОСТИ
Параграф 1.
Чистые яства, возбуждающие похоть.
...Мужчина, который постоянно ест воробьев и запивает их молоком вместо воды, всегда имеет горячую эрекцию и обильное семя.
Параграф 2.
Яства, имеющие сходство с лекарствами.
Берут воробьиных и голубиных мозгов – пятьдесят штук, желтков воробьиных яиц – двадцать, чашку лукового сока – три укийи, морковного сока – пять укий, соли и горячих приправ – по вкусу и топленого масла – пятьдесят дирханов. Из всего этого готовят яичницу, съедают ее и запивают во время переваривания крепким душистым вином, несколько сладковатым.
Параграф 3.
Средства, вызывающие наслаждение у мужчин и женщин.
...это слюна, если у человека во рту асафетида или кубеба, а также миробалановый мед – или мед, замешанный со смолой скаммония, или имбирь...
Тут входишь ты – я, не оборачиваясь, говорю: суп из пакетика – в холодильнике; за свет заплатил?
...или перец с медом. Хорошо также применять все это в виде лепешек на заднюю половину члена, ибо от применения таких средств к одной лишь головке нет большой пользы...
Ты говоришь: давай выпьем вина.
...Животное, возбуждающее похоть, – это ящерица уромастикс, варан, особенно основание его хвоста, его пупок, почки и соль. Варана ловят во дни весны...
Мы пьем, я говорю: сними очки, я хочу ребенка. Ты снимаешь и смотришь мне прямо в глаза своими серыми, очень русскими, будто заплаканными глазами, и я слышу, как Бог выкликает наши имена, и чувствую, что ребенок есть.
И вдруг я чувствую также, что скучаю по тебе, я ужасно скучаю по тебе, и продолжаю тосковать по тебе, а ты рядом, а я так же страшно тоскую по тебе, как если бы ты оставался на своем востоке, верхнем ли, нижнем, я путаю. Я распахиваю окно. Деревья голы. Вдали висит единственное окошко, и оно гаснет: последний лист. Задрав голову, я вижу хрустящие, с крупной солью, сухари звезд, и лунный мед льется толстой струей прямо мне на язык, и я нащупываю сухарик и, обмакнув его в соль, перемазываю медом, – что это за объедение, язык проглотить можно!
И проглатываю язык.
А потом легко, как вишневые косточки, расплевываю на все стороны желтые свои клычки, черные резцы, ядовитые зубы мудрости.
И познаю сахар первого молочного зубка.
Сладость упоительна.
И в немоте моей я мычу:
если Ты
извечно назначаешь мне бессилие
в моих потугах
ответить равной любовью на Твою любовь
и равной красотой на Твою красоту
и если я знаю что Ты
заведомо наскучив мной
рано или поздно бросишь меня навсегда
и это знаешь Ты
то для чего же тогда Ты так колдуешь
и привораживаешь меня
Он подошел в электричке. Когда стало безлюдно, мы сели. «Поедем ко мне», – сказал – и взял с моих колен сумку. За окном мерно чередовались пустынные осенние поля. Черная до горизонта, медленно разворачивалась земля. Мы пересели в обратную электричку. Казалось, она едет быстрей. Мы стояли в тамбуре. Потом выпрыгнули на платформу и опять сели в вагон, потом в автобус. Потом он сказал: «Быстрей!» – и мы сели в другой автобус. Вслед за тем он долго ловил машину на сумеречном шоссе.
Мы приехали ночью. Было темно. Я спотыкалась, как спотыкалась бы ночью в любом другом месте земли. «Ты ехала в театр...» – сказал он сочувственно, глядя на мои каблуки, и ночью это звучало, как нежность.
Я молчала. Мы шли долго, потом углубились в лес, и он развел костер. У него было легкое, очень стройное тело, крылатые волосы, синие глаза. Ему подошли бы красивые имена.
Потом был дом и еще более глухая ночь. И в гибельной этой ночи, когда он разрушал меня своей страшной ночной властью, я уже знала, что самая сильная радость прорвется во мне не сейчас.
Чуть рассвело, я оглядела его. Он был красив. Он спал. Можно было убить его, можно было предать, а можно было не трогать вовсе, и это тоже был путь моего выбора. Он спал. Он был беззащитен и незряч перед неизбежностью моей мысли.
Я вспомнила, как давно, в очень раннем детстве, я встала однажды на осенней заре. Родители, перед работой, были на кухне, а я, в ночной рубашке, босиком, таилась и мерзла в темноте за платяным шкафом. Там, дрожа, я съела припасенный заранее хлеб и запила его сырым, без соли, яйцом. Я сделала это самостоятельно, своевольно, и меня трясло.
Я вскочила легко, бесшумно и быстро. Он спал. Дрожа, я подкралась к разбросанным вещам. Его вещи были так же беззащитны, как он. Острые пузырьки свободы поднимались во мне, проступали мурашками, трясли челюсти, заставляя зло позванивать зубы. Стряхивая со стоп сор, я влезла в холодную свою одежду, и она мгновенно стала моей, мной – и так же свободна, как я.
Я отворила дверь.
Он спал.
Я вышла за порог и снова зашла.
Он был даже слишком беззащитен. Он спал, и я могла бы осуществить свое решение многократно.
Я вышла.
Незнакомый осенний сад лежал передо мной. Он был мне никто, этот сад, потому что я не принадлежала ему.
На шоссе я остановила машину.
Я засыпала и просыпалась, и снова засыпала. Проснувшись, всякий раз я наслаждалась упругой и сильной, певучей струной скорости. Я снова спала. Это была очень долгая дорога. Я просыпалась. Меня мчало, захлестывая свободой. Я думала, что пока я спала, может быть, я уже разбилась вдребезги на этой дороге, и теперь я, другая, несусь дальше в другой, изолированной от прежней, жизни, и так, возможно, бывало уже многократно.
А он, неопознанный, брошен мною в нашем раздельном сне, обезличенный, обращенный в тень сновидения, в предмет другого, прошлого, навсегда старого пространства.
Быстрей, быстрей!
Я хмелею от гибельного пения скорости.
«Куда?» – спрашивает шофер. Но я не знаю дороги. «Откуда?» – но я не знаю имени места, где была так счастлива.
«Смех во тьме» (англ.); в русском варианте – «Камера обскура».
Хиты 50-х годов: соответственно – Чака Берри, Фрэнка Синатры, Луи Армстронга и Билли Холидэй.
Равноправие (фр.).
Антикраак (antikraak) – «антизахват»: система жилищного устройства, при которой пустующие (запланированные к сносу) здания официально сдаются в аренду по символической цене. Таким образом, достигаются два результата: здание не может быть захвачено стихийно, т. к. оно находится под контролем «антикрааковской» организации; представители «свободных профессий» получают почти бесплатное жилье (ими оплачиваются только коммунальные услуги) – причем, как правило, баснословно большой площади. Так же – антикраак – называется и само такое жилище. (Прим. автора.)
Еще!! еще!! еще!! оооо, еще разок!! (нидерландск.)
Зеркальные шары (нидерландск.)
«Как Господь во Франции» (нидерландск.) – соответствует гибриду между русскими выражениями «как сыр в масле» и «как у Христа за пазухой» (прим. автора).
Сумма, равная примерно ста пятидесяти евро. (Прим. автора.)
Голландская можжевеловая водка.
Судебный иск так и подстерегает (англ.) – Примеч. автора..)
Тепло, горячо (нидерландск.).
Холодно (нидерландск.).
