— О чем ты говоришь, Ванька?.. — холодея, спросил Отличник.
— О том и говорю, — криво улыбнулся Ванька. — С чего, думаешь, меня Ботва на работу взяла и поселила? Потому что я ей расписку дал, да? Да эта филькина грамота курам на смех, кто ей поверит! Расписка — так, подстраховка для комендантши, если я уйду в запой, а ее станут трахать, что она вахтера-пьяницу наняла. Она меня взяла, потому что я ей стучать предложил. Сам! Стучать я ей, конечно, не буду, но вот тебя сдал первого и сразу.
— Считай, что ты добился даже большего, чем хотел, — тихо сказал Отличник, поднимаясь со стула.
— И куда ты пошел? — насмешливо спросил Ванька. — Поджидать Серафиму где-нибудь в другом месте? Мой тебе совет — сегодня же сваливай от нее. Она ни в чем не виновата. Не подставляй ее под удар за то, что она держала нелегальщика.
Тем более что твоих вещей в семьсот десятой уже нет. Сегодня утром мы с Ботвой собрали их и унесли в ее кабинет. Там и заберешь.
— Благодарю за заботу, — сказал Отличник и пошел прочь, но на полпути оглянулся и горько сказал: — Вам, Ванька, каяться надо, а не мстить, не обвинять, не сказки сочинять в оправдание.
— Давай ключ от крыши — верну вещи! — заявила Ботова, отхлебывая чай.
Когда пришел Отличник, она смотрела телевизор и ела бутерброды. Отличник бессильно опустился на стул возле ее стола.
— Я его выбросил, — устало сказал он.
— Ну конечно! — поддержала его комендантша. — Естественно, выбросил! Что еще с ним делать! В помойку его, и все!
Отличник вытащил из кармана смятую пятерку и положил на стол.
— Смените замок, Ольга Васильевна. И отдайте вещи.
— А что, думаешь, не возьму? — разозлилась комендантша. — Вы пол-общежития разворовали, я что, на свои покупать буду? И рожу еще корчит: на, мол, подавись! Да я должна тебя же еще заставить купить этот замок и привесить!..
Отличник с трудом перекинул свое внимание на телевизор. Передавали местные новости. «Закончили сев труженики совхоза „Первомайский". В этом году корнеплодов посажено в полтора раза…»
— Теперь ключ от семьсот десятой, — распоряжалась Ботова.
— У меня его тоже нету. И не было. «Вступила в строй новая шахта „Авангард". По подсчетам специалистов, месторождение может давать в год не меньше…»
— Это еще проверить надо, что не было! Как же ты туда попадал — через окно, как Карлсон? Я еще разберусь со Стороженко — тоже мне, устроила бордель, парня к себе поселила!..
Отличник тупо смотрел в экран. Лица, дома, поля, какой-то вертолет, толпа, большой микрофон у чьих-то шевелящихся усов, трактор с прицепом… Ботова орала, время от времени делая риторические паузы и отхлебывая из стакана. До Отличника доносились только отрывки: «Бордель!.. Тоже хороша!.. Выселю!.. Развели здесь!.. Сопляки!.. Да таких надо!.. Мало еще!.. Я для них!.. Куда годится!.. Если совести нет!.. Пьянство, разврат, воровство!.. Ишь чего захотели!..»
«Где мой чемодан?» — подумал Отличник и тотчас увидел его. Чемодан как-то виновато стоял у тумбочки с телевизором и словно бы даже делал какие-то знаки хозяину: мол, погоди, сейчас все объясню…
— Я еще с вашим деканом поговорю! — орала комендантша. — Я этого так не оставлю! Зачем нам нужны такие студенты? В армию лучше иди — там уж не развернешься, быстро мозги вправят, как надо!..
«… Авария сегодня утром произошла на железнодорожном переезде по дороге в аэропорт», — бормотал телевизор, и Отличник, медленно вплавляясь сознанием в экран, увидел лес, поворот асфальтового шоссе, обочину, засыпанную битым стеклом, свернутый шлагбаум, смятые кусты. Суетились какие-то люди, мигали лампы на крыше милицейского «уазика» и на двух каретах «скорой помощи», в одну из которых загружали носилки. Грузовик по обочине осторожно объезжал длинные предметы, в ряд лежащие на дороге и укрытые белыми простынями. «Двигатель рейсового автобуса на переезде заглох, и локомотив, шедший с порожними вагонами, врезался в борт…»
— … Ничего не отдам, пока лично ее не увижу! — орала комендантша. — Где она там целый день шляется? Вот пока она сама сюда не явится и не объяснит мне, по какому праву она тебя к себе поселила, ничего я тебе не отдам! Пусть мне объяснительную пишет: так, мол, и так, это мой любовник, потому и пустила! А я эту объяснительную в деканат отнесу, пусть с ней там разбираются! Только тогда свой чемодан и заберешь! Я с утра уже десять раз за ней посылала — нету ее, видите ли, занята! Вот и жди, пока она не вернется, сиди на улице на скамейке!..
«Среди погибших — женщины и дети…»
«Да не может этого быть!.. — растерянно и недоверчиво произнес какой-то благодушный и мечтательный голос в голове Отличника. — Говорю тебе, не бывает так!.. Ну, ладно, пусть бывает — но не с тобой же, в конце концов!..»
Телекамера, панорамируя, показала автобус. Автокран уже выволок его из кювета и поставил на колеса. Стекол в окнах не было, фары вылетели. Один борт был смят и разорван посередине. В вертикальную дыру были видны снесенные с мест сиденья и поручни.
А вдоль изуродованного борта «Икаруса» тянулись картинки, где герои «Ну, погоди!» демонстрировали правильное и неправильное поведение на дороге. Волк бежал на красный свет, Волк на велосипеде мчался по встречной полосе, Волк гонял мяч на проезжей части… Только не было Бобра-милиционера, свистевшего в свисток. Уйти домой к своей Бобрихе он, естественно, с поста не мог. Здесь, на посту, его и убил локомотив, протаранив угловатой скулой автобус под дых. Там, где раньше стоял Бобер, и чернела дыра. Теперь Волку и Зайцу никто не мешал играть в футбол прямо посреди дороги.
— Чего молчишь-то, с тобой разговаривают!.. — орала комендантша.
Отличник медленно поднялся на ноги…
Отличник сидел на балконе общаги верхом на своем чемодане и глядел на желтый закат над городом, но города не видел. Он был устремлен внутрь себя. Он не помнил ничего, что случилось в те два или три часа, прошедших с того момента, как телевизор показал попавший в аварию «Икарус», и не помнил, как здесь очутился.
В душе Отличника сплошной цепной реакцией прошла громадная работа, которая развалила весь мир на куски и запалила слепящее светило истины. И Отличник понял, что будет дальше, потому что выбора у него не было. Выбора не бывает, не бывает, даже если один в лодке посреди океана решаешь, куда плыть. Поплывешь на восход и засохнешь от жажды — так поймешь, что всю жизнь шел именно к этому концу, все было не зря, все ради этого. А поплывешь на закат и услышишь пальбу прибоя у берега Тенерифы — то же самое: как на ладони будет написана судьба, с железной закономерностью обязанная вывести из океана. Где же выбор? Как понять, что ты выбирал, когда, оглядываясь назад, осознаешь, что только этой дорогой и должен был пройти? Нету внешнего выбора, есть только отношение к обстоятельствам, ни от кого не зависящим. Это тот же самый вопрос, что и вопрос о свободе воли и божьем предопределении. И что бы ни случилось, нельзя менять отношения, выбранного раз и навсегда, — только тогда останешься человеком. Пусть ошибающимся, пусть неверно истолковывающим порядок вещей, но честно стремящимся к истине.
Отличник не поверил давешним словам Ваньки. Не то чтобы Ванька врал. Просто его картина была слишком сложной, слишком литературной. Слишком назойливо звучало в ней какое-то несоответствие. И даже не то, что Ванька посчитал, будто Серафима отвергла Отличника. Нет, звучало несоответствие духу истины — простой и ясной. Друзья Отличника вместо того, чтобы взращивать в себе отношение, пытались выбирать там, где выбора нет, выбирать одну дорогу из единственной. А когда поняли, что их подвело зрение, было поздно, и никакого другого отношения, кроме озлобленности, они принять уже не могли. Озлобленность рикошетом и ударила по Отличнику, который, прощая их, понял все заранее.
А выбора нет потому, что человек одинок. Природа не транжирится и все изготовляет в единственном экземпляре. В человеке главное — Дар, проекция вселенской истины на его натуру. А истина одна, потому и человек одинок. Это не значит, что вокруг него никого и ничего не существует. Конечно, нет. Закрывая глаза, человек не погружает мир во тьму, а умирая, не взрывает мироздание. Просто во всем, что его окружает, он так или иначе может видеть только свое отражение — искаженное, исковерканное, но свое. Человек смотрит на дерево и думает: я тоже дерево, вырастающее из моей могилы. Видит камень и понимает: это я через миллион лет. Глядит на луч света, и ему кажется, что это он сам, летящий со всей возможной скоростью. Так вселенная одухотворяется человеком и впитывает в себя его законы. И если же один человек встречает другого, то считает встреченного человеком лишь настолько, насколько тот похож на него самого. Выбора у человека нет — себя не выбирают. Есть только отношение к существующему.
