– Знаю, что я не молоденькая, но я своими ушами точно слышала, как она заявила «Я огромная гусеница».
– То есть, насекомое?
– Вот-вот.
– Очень по-кафкиански[27], – пробормотала себе под нос Титания.
– Передадите Брайану, когда он вернется с работы, что Ева теперь считает себя гигантской гусеницей?
– О да, с радостью передам, – кивнула Титания.
– Пойду-ка я домой, – решила Руби. – Мне малость поплохело. – Надев пальто и шляпу, она вдруг спросила: – Титания, что будет с Евой, если я умру?
– Мы справимся.
– Вы будете ее кормить? – уточнила Руби.
– Несомненно.
– Стирать ее одежду, менять простыни?
– Конечно.
– Мыть ее?
– Да.
– Но ведь вы не будете ее любить, вы и Брайан, правда?
– В мире и без нас хватает любящих ее людей.
– Но она нуждается в мамочкиной заботе, – надтреснутым голосом настаивала Руби. – А если я отправлюсь в объятия Иисуса, за ней же некому будет присматривать как положено, верно?
– Мне кажется, Александр всерьез любит Еву, – утешила Титания.
Руби подхватила пустую авоську и сказала:
– Вы про секс, а я говорю о любви.
Титания провожала взглядом удаляющуюся по коридору Руби, думая, что та явно одряхлела за последнюю неделю. Старуха нетвердо держалась на ногах, а ее плечи поникли. Возможно, имело смысл предложить Руби сменить туфли-лодочки на кроссовки.
* * *
Открыв входную дверь, Брайан учуял запах карри, своего любимого блюда. Титания суетилась у плиты, поджаривая индийские лепешки. Все поверхности, которые можно было отполировать, сверкали. В дочиста вымытой кухне слегка пахло отбеливателем. На накрытом на двоих столе стоял букетик подснежников и открытая бутылка бургундского. Натертые до блеска бокалы отражали свет люстры.
Брайан приподнял крышку кастрюли и спросил:
– Что это, курица?
– Нет, козлятина, – отозвалась Титания. – Пока не забыла: твоя жена нынче считает себя огромной гусеницей. Мерзким насекомым.
У доктора Бобера был чувствительный желудок. Он почувствовал, как аппетит улетучился, и опустил крышку на место.
– Огромная гусеница? – гадливо повторил Брайан. – А ты не могла подождать с насекомыми, пока я поем?
Назавтра спозаранку явился Барри Вутон с женщиной, которую представил Ивонн как «новую знакомую».
Ивонн, чья «смена» выпала на утро, проводила парочку наверх в комнату Евы, болтая на ходу. Словно служанка в костюмной драме, она объявила от двери:
– Мистер Барри Вутон и мисс Ангелика Хедж.
Ева села в кровати и обратилась к Барри:
– Значит, вы по-прежнему в этом мире?
Барри рассмеялся:
– Ага, благодаря вам.
Ева посмотрела на мисс Хедж, ожидая, что гостью представят как подобает.
– Ей нравится, когда ее зовут Ангел, – не заставил себя ждать Барри. – Она ловила такси на вокзале и сказала мне: «Выглядите очень веселым для февральского утра», а я ответил: «Ну, это все благодаря чудесной Еве Бобер», и тогда она захотела с вами познакомиться.
Ангелика была миниатюрной хрупкой девушкой со стрижкой, не требующей укладки. Обильный макияж не скрывал совиных черт ее лица. Она протянула Еве руку без маникюра и тонким голосом без акцента пролепетала:
– Для меня большая честь познакомиться с вами, миссис Бобер. Думаю, это настоящее чудо, что вы спасли Барри жизнь.
– Она святая, – подтвердил Барри.
Ангелика продолжила:
– Но берегитесь… Помнится, то ли Конфуций, то ли Платон говорил, что если спасти человеку жизнь, он станет вашим навеки.
– Ну, я бы не стал возражать, но не знаю, что скажет Ева, – развел руками Барри.
Ева слегка улыбнулась и, скромно вздохнув, позволила Ангелике пожать ей руку немного дольше, чем полагалось.
– Это ваша свекровь открыла нам дверь? – спросила Ангелика.
– Ивонн, – кивнула Ева.
– А сколько Ивонн лет?
– Лет? Точно не знаю. Семьдесят пять-семьдесят шесть?
– Она живет здесь?
– Нет, приходит три-четыре раза в неделю.
– А ваши дети уже взрослые?
– Им по семнадцать, – сообщила Ева, про себя недоумевая, почему эту девушку так интересует, сколько всем лет. Неужели она аутистка и зациклена на числах?
– А вам, сколько лет вам?
«Точно аутистка», – решила Ева, а вслух спросила:
– А сколько дадите?
– Никогда не умела определять возраст людей в летах. Вы можете быть моложавой шестидесятилетней дамой или сорокалетней женщиной, выглядящей старше своего возраста. Трудно угадать, тем более сейчас, когда существует ботокс.
– Ну, мне пятьдесят, и я выгляжу на свой возраст.
– И как давно вы здесь живете?
– Двадцать шесть лет, – не стала скрывать Ева, думая: «Это будет утомительно».
– Барри сказал, что вы прикованы к постели. Это так ужасно.
– Нет, я не прикована к постели, и в этом нет ничего ужасного.
– Вы такая храбрая! А вашего мужа зовут Брайан?
– Да.
– А сколько ему лет?
– Пятьдесят пять.
В комнату вошла Ивонн и спросила:
– Не хотят ли твои гости освежиться, Ева? У нас есть чай, кофе, горячий шоколад и, конечно же, всякие прохладительные напитки. Думаю, я могла бы по-быстрому сообразить какие-нибудь легкие закуски.
Ева едва не спрыгнула с кровати, чтобы придушить Ивонн и сбросить ее с лестницы, так велика была охватившая ее ярость. «Я никогда не нравилась свекрови, и вот оно, очередное доказательство!» – думала она.
Барри и его подруга благодарно повернулись к Ивонн и хором сказали:
– Горячий шоколад.
От такого единодушия они засмеялись, Барри усадил Ангелику на испачканный супом стул, сам примостился на подлокотнике, и оба уставились на Еву. Та откинулась на подушки. Ивонн неспешно спускалась с лестницы, не подозревая, что Ева считает секунды до того момента, как незваные гости окажутся по другую сторону входной двери.
Потом приключились тридцать пять томительных минут, начавшихся с того, что Ивонн протянула Барри и Ангелике чашки с обжигающе-горячим шоколадом, а гости тут же выронили их, едва прикоснувшись к раскаленному фарфору.
Коричневая лава расплескалась по ногам Барри и полилась на белые доски пола. Нейлоновые носки гостя мигом впитали обжигающую жидкость, и Барри завопил от боли. Ивонн засуетилась, пытаясь остановить поток захватывающего пол шоколада пригоршней туалетной бумаги, принесенной из санузла.
– Холодная вода! Опустите ноги в холодную воду! – кричала Ева, но никто ее не слушал.
Перекрикивая стоны Барри и попискивание Ангелики, Ивонн ярилась на Еву:
– Не виноватая я, в этой комнате вообще не на что поставить хоть что-нибудь! Зачем тебе понадобилось избавляться от мебели?
Ева попыталась остудить обличительный пыл, с улыбкой сказав:
– Подсказочка, Ивонн: когда снова соберетесь давать кому-то в руки фарфоровые чашки с кипятком, предварительно обеспечьте этих несчастных асбестовыми перчатками.
– Подсказочка, Ева? – завопила Ивонн. – Я тебе тоже подскажу! Лентяйкам, которые прохлаждаются в постели, целыми днями пялясь на собственный пупок, не стоит насмехаться над теми, кто ходит и занимается настоящими делами! Лучше бы я осталась дома. Сегодня даже не моя очередь присматривать за тобой! Сегодня черед Руби! Но угадай, что приключилось? У твоей матери опять весьма кстати «разыгралась мигрень». А я, между прочим, жду посылку с Амазона! Там книга Алана Титчмарша «Когда я был мальчуганом», причем удалось разыскать первое издание с автографом! Теперь у меня будут все книги Алана. Я оставила в дверях записку курьеру, чтобы он положил посылку в угольную яму – но ведь вполне может оказаться, что рассыльный не умеет читать по-английски!
– А что такое угольная яма? – встряла Ангелика.
– Такая яма, куда кладут уголь, – недружелюбно пояснила Ивонн.
– А вам разве не хочется спросить, сколько угольной яме лет? – съязвила Ева.
– И сколько же?
– В этом году исполнится шестьдесят.
Последовали несколько минут суеты: кто-то подтирал пол, кто-то снимал одежду и умащал обожженную кожу мазью, извлеченной Ивонн из огромной сумки. Пока Ивонн искала ночную рубашку достаточно большого размера, чтобы налезла на Барри, и застирывала носки и брюки пострадавшего, Ангелика принялась с ним беседовать, начав с сакрального:
– Сколько тебе лет, Барри?
– Тридцать шесть, – ответил он. – И не говори, что я выгляжу старше – я и сам знаю. Все дело в работе по ночам. А спать днем не получается. С одной стороны наяривает «Massive Attack», а с другой – что-то из классики. Я просил соседей сделать потише, но они оба сволочи. Этажом выше живет кто-то на высоких каблуках, а подо мной обитает постоянно гавкающий пес. Никогда не переезжайте в новостройки. Неудивительно, что я вконец отчаялся. Наверное, не постучись я к Еве, и лежала бы сейчас моя голова в целлофановом пакете из супермаркета, верно, Ева?
