Кустаа бросилась к Опу Олоопу. Стала взывать к его душе. Он почувствовал смятение и сомнение. И услышал слабый голос, вопрошавший во тьме:
— Кто это, ангел или демон?
Статистик вернулся в себя. Их с Кустаа глаза сблизились, пелена галлюцинаций спала. Узнав девушку, он поцеловал ее. Его поцелуй все еще отдавал оскорблениями. Она поцеловала его. Ее поцелуй все еще отдавал молитвой…
Когда Рамона вернулась и сказала, что такси ожидает, Оп Олооп выглядел спокойным. Furor brevis. [80] Гнев прошел, и привычная выдержка заиграла еще ярче. Кровь снова спокойно потекла по тонким каналам головного мозга. Его идиосинкразия, изменившаяся в момент инцидента, вернулась в норму. Эмоции еще давали знать о себе легкой дрожью, но то было лишь слабое эхо уже отзвучавшей ноты. Олооп почти забыл о случившемся. Амнезия в таких случаях — манна небесная. Посредством забвения, следующего за некоторыми психоневрозами, провидение оберегает человека от несчастья.
Осторожными намеками хозяйка дала понять, что ему пора уходить.
4.40
— Кустаа, уже без двадцати пять. Ты переработала сегодня ночью. Пойдем. Уже поздно. Мне нужно приготовить тебе лекарство. Попрощайся с сеньором.
Статистик жалобно обвел взглядом женщин, сформулировав таким образом вопрос, который не мог выразить словами. Речь еще не вернулась к нему. После того, как он вышел из берегов, пружины его интеллекта не восстановили своей гибкости. Его мысль уже заработала, но ее шестерни должны были преодолевать трение разума и перемолотых нервов.
Кустаа поняла, что он смирился с поражением, и ее еще больше потянуло к нему. Девушка знала, что под потухшим взглядом ее соотечественника горит живой огонь истины, непритворных эмоций и до невозможности чистой доброты. Он хотел подойти к ней. Но тоска не позволила ему этого сделать. Глухая тоска обреченного на заклание животного. И он опустил голову на грудь, не издав ни вздоха, жертвенно подставив затылок для последнего поцелуя.
Оп Олооп не просто склонил голову. Он, скорее, уронил ее, подобно тому как падает глава умирающего Христа на бесчисленных образах. У него не осталось сил. Прикосновение кожи и волос девушки не вызвало в нем никакого подъема. Напротив, заставило испустить неслышный стон. Когда Кустаа уже готова была отстраниться, статистик нежно обнял ее за талию. Ему не хватало духа, чтобы удержать ее и увести. Он пытался убедить ее в своих искупительных намерениях. Но как убедить, если не можешь победить? Позор неудачи искал убежища в ее волосах. Наступила трогательная пауза, за которой пришло жгучее желание поговорить. Но ему нечего было сказать. Он произвел стремительную ревизию своего сердца. В нем оставалось много нерастраченной нежности. Что за необъяснимая радость! Сконцентрировав ее на губах, он влил ее всю без остатка в ухо девушке, так заботливо, что, отстранившись друг от друга, они оба плакали.
Мадам Блондель отослала Кустаа в ее комнату. Но девушка тут же вернулась, неся жилетку Опа Олоопа. Хозяйка вырвала ее из рук Кустаа и прошипела:
— Уходи, быстро.
Когда бандерша попыталась отдать жилетку Опу Олоопу, лицо последнего перекосила гримаса. Скрипнули зубы, выпуская наружу глухое ворчание. Хозяйку поражал этот переход от вежливости к ярости. Она продолжила настаивать, развернув жилетку.
Взмах руки — и жилетка полетела на пол.
— Уберите отсюда эту мерзость!.. Снова этот испанец с его игральными картами?.. Вот же упорный черт!.. Где он?.. Дайте мне только схватить его, и он никогда больше не застегнет жилетки!..
Мадам Блондель просияла. Всю жизнь она играла на мужских слабостях. Она дергала за многочисленные ниточки — пристрастие к спиртному, любовный жар, половые извращения, — обращая эти слабости себе на пользу. Слабости делали ее сильной, веселой и коварной. Видя, что гость снова распаляется, она пошла на абордаж:
— Сюда. Пойдемте. Видите его? Дон Хасинто Фунес убежал вон туда. За мной.
Статистик последовал за ней, сжав зубы и кулаки. Он был наивнее ребенка и не заподозрил обмана. Когда они вышли на улицу, внутреннее напряжение спало. У него начался жар, он весь вспотел. Отстраненный, Оп Олооп полностью оказался в ее власти. Мадам Блондель втолкнула его в машину:
— Вон он! Вон в той машине! Едет прямо по улице Санта-Фе! Догоните его!
И, захлопнув дверцу, сказала chauffeur:
— Отвезите его домой: улица Ларреа, семьсот.
Вернувшись, бандерша рухнула на софу, как человек, избавившийся от тяжелого груза, и залпом осушила стакан с виски Опа Олоопа.
Посреди ночного покоя под сводом литургического неба жуком скользила машина.
4.50
Не прошло и десяти минут, как в дверь борделя постучали. Судя по звуку, стучали ключом; мадам Блондель сразу же подумала: «Комиссар или другой завсегдатай».
Ее удивление переросло в шок, когда она увидела, что по коридору идут Гастон Мариетти — сам Гастон Мариетти! — а с ним еще два господина: один симпатичный, с оливковым лицом, кудрявыми волосами и плечами как у портового грузчика, и второй постарше, хмурый, с угловатым лицом, стальной грудью и походкой чемпиона по метанию копья. Для нее этот невероятный визит представлял собой огромную честь, которую сложно себе представить. Все равно как если бы министр иностранных дел посетил инкогнито третьесортное консульство. Какой взгляд, какой рот, какие слова!
— Прежде всего, позвольте представить моих друзей: Робин Суреда…
— К вашим услугам.
— …Чистопородный креол, и Пит Ван Саал…
— Очень приятно, сеньора.
— …Финн.
— Финн? Какое совпадение! Нас только что покинул ваш соотечественник.
— Оп Олооп!
— Точно.
— Поэтому мы и пришли. Не подскажете ли, мадам…
— Будьте любезны, присядьте. Рамона, четыре порции «Johnnie Walker».
— Наш визит в этот, возможно, не самый подходящий час обусловлен…
— Вы знаете, монсеньор Мариетти, что мой дом — ваш дом, я полностью к вашим услугам в любое время.
— Благодарю. Так вот, нам необходимо знать, не произошло ли с Опом Олоопом чего-нибудь странного. Было ли его поведение в стенах вашего заведения нормальным. И, прежде всего, известно ли вам, отправился он домой или куда-то еще? Это самое главное. Он наш друг, которого мы высоко ценим, и его здоровье за сегодняшний день подверглось целому ряду испытаний, которые нет нужды перечислять. Убедительно прошу вас, мадам…
— Я все скажу. Сеньор Оп Олооп — воспитаннейший человек. Мы уважаем глубину его ума, его знания и щедрость, с которой он снисходит до нас, чтобы рассказать о вещах, связанных с нашей работой. Задирать нос в борделе — удел грубиянов.
— Он сказал, что едет домой? — озабоченно оборвал ее Ван Саал.
— Я все скажу. Сеньор Оп Олооп, вопреки обыкновению, явился сегодня очень поздно. Казался нервным. Попросил представить ему молодую шведку из наших девушек. Еще не увидев ее, он очень ею заинтересовался. И, даже не узнав ее имени, сказал, что она финка. Затем, еще больше разнервничавшись, он ушел с Кустаа, так зовут…
— Простите, сеньора. Дело срочное. Он отправился домой?
— Я все скажу. Я сама посадила его в машину.
— Он был пьян?
— Хуже. Куда как хуже. Он здорово начудачил в комнате девушки. Кричал, а потом вовсе вышел из берегов. Говорил, что наша девочка — дочь из его снов. Из его снов… Понимаете? Хотите послушать Кустаа? Я ее позову. Потом у него было два припадка ярости из-за того, что один наш клиент застегнул перед ним жилетку…
— Он, случайно, никому не навредил?
— Нет. Он напал на него… как бы это сказать?.. В своей галлюцинации. Когда тот уже ушел. Накричал на меня за то, что я вернула ему его же жилетку. Он ненавидит жилетки. Вот она, кстати. Затем спросил меня, знаю ли я какую-то Франциску. С ума сходил по этому имени. Я никогда не видела его таким, таким странным, таким… как бы это сказать?..
