Все это позволяло забыться, отгоняло невеселые мысли. Диди никогда не делилась воспоминаниями о прошедшем лете с теми, с кем теперь проводила время, а если ее спрашивали о Гарварде, отделывалась общими словами, какие могли бы подойти к любому летнему сезону.
И дело было даже не в том, что ее больше не интересовал Тони. Скорее, она не интересовала себя сама.
В апреле, после одной из буйных вечеринок, Диди в изрядном подпитии вернулась со своим новым спутником в общежитие на Сент-Джордж Стрит. Он предложил выпить еще, и она поднялась с ним по ветхой, с шаткими перилами лестнице в пустую комнату.
Диди помнила, как он повалил ее на кровать, помнила его грубость, тяжесть его тела, скрип изношенных пружин и неожиданный пронзительный телефонный звонок. Этот звонок и вернул ее к действительности.
Он снял трубку, и лежавшая под ним Диди просто не могла не услышать негромкий женский голос.
— Привет, это я. Что поделываешь?
— Ничего. Ровным счетом ничего.
— Надеюсь, я не слишком тебя побеспокоила. Часто уже поздний…
— Да все в порядке, — ответил он. — Не будь такой глупышкой.
С этого момента секс превратился для Диди в механическое действие, лишенное каких-либо эмоций. Ее спутник ничего для нее не значил, точно так же, как и она для него. «Что я вообще здесь делаю?» — родился у нее вопрос. Торопливо натянув красное платье, Диди сбежала вниз по лестнице в ночь, к машине, ставшей ее прибежищем. Она залезла в «корвет», захлопнула дверцы, уронила голову на руль и, впервые с того августовского вечера, когда Тони ушел из ее жизни, горько разрыдалась, оплакивая себя, свою нынешнюю жизнь и в еще большей степени ту жизнь, которая могла бы быть у нее с Тони.
К наступлению июля Диди горела желанием убежать от всего, что ее сейчас окружало, в Европу. На сей раз Айнам предстояло пробыть за границей четыре недели. Ее отец полагал необходимым вернуться домой к открытию новопостроенного торгового центра площадью 650 000 квадратных футов, поскольку на этом мероприятии ожидалось присутствие ряда видных политиков, немало способствовавших воплощению этого проекта в жизнь. Он зарезервировал свой любимый люкс на пятом этаже отеля «Карлтон», из гостиной которого с центрального балкона открывался великолепный вид на Средиземное море с курсирующими по водной глади яхтами.
Оказавшись в Каннах после того как она пропустила прошлый сезон, Диди нашла курорт обновленным. Убранство гостиницы стало еще роскошнее, чем помнилось ей по прошлым приездам. Шоколадно-сливочные мраморные плитки пола в холле, где проводилась регистрация, покрывал малиновый ковер. Со сводчатого потолка, между рядами колонн с золочеными капителями, свисали хрустальные люстры. Полуовальные зеркала, вделанные в заднюю стену под рельефным фризом, собирали и отражали свет со всего помещения. За стойкой красного дерева гостей встречали четыре консьержа.
— Безусловно, это лучший отель в Каннах, — горделиво заявил ее отец, направляя жену и дочь к находившимся в глубине холла открытым лифтам с ажурными решетками вместо дверей, которыми управляли лифтеры в белых перчатках.
Обычно Диди проводила большую часть дня на пляже отеля «Карлтон». Отделенный от здания гостиницы только бульваром, он выделялся среди остальных пляжей побережья шезлонгами и навесами в белую и желтую полоску, и был отгорожен деревянным барьером той же расцветки. Барьер предназначался для того, чтобы не пускать на принадлежащий отелю пляж посторонних.
Ее родители, как правило, уходили с пляжа около трех часов. Отец — чтобы вздремнуть в номере, а мать — чтобы пройтись по эксклюзивным салонам кутюрье, которых и на самой набережной Круазье и поблизости имелось великое множество. Диди оставалась. Чаще всего она лежала перед использовавшейся их семьей кабинкой для переодевания до тех пор, пока уходящее солнце не напоминало ей о необходимости вернуться в отель.
И каждый день, уже во второй половине, когда обслуживающий персонал пляжа начинал понемногу складывать и убирать пляжные зонтики, опустевшие шезлонги и раздвижные кабинки для переодевания, откуда-то со стороны появлялся молодой человек лет двадцати пяти. Худощавый и долговязый, всегда в одной и той же розовой трикотажной рубашке, в сандалиях, с полотенцем и легким рюкзачком, он выделялся среди прочих бродивших по общественному пляжу. Пройдя размашистым шагом вдоль побережья, этот примечательный незнакомец останавливался возле барьера, выжидал момент, когда никто из служителей не смотрит в ту сторону, и перебирался на территорию «Карлтона». А перебравшись, без зазрения совести устраивался на одном из недавно освободившихся шезлонгов, причем создавалось впечатление, будто его выбор основан на какой-то системе. Положив на него свое полотенце, молодой человек неторопливо направлялся к пляжному кафе на открытом воздухе, куда всякий раз попадал незадолго до закрытия. Оттуда он возвращался с чашкой кофе экспрессо, доставал из рюкзачка газету, прочитывал ее от первого до последнего листа, после чего растягивался на шезлонге и загорал, время от времени впадая в дрему. Правда, иногда, когда ей случалось закрыть глаза из-за яркого солнца, Диди казалось, будто она чувствует на себе его взгляд.
На пятый день, появившись на пляже обычным манером, он расположился на полотняном шезлонге ее отца — непосредственно рядом с ней.
— А ведь ты не постоялец отеля, верно? — сказала Диди, непроизвольно встав на защиту неприкосновенности семейного участка пляжа.
— Нет, я профессиональный узурпатор шезлонгов, — ответил он с обезоруживающей откровенностью.
— И к тому же разборчивый, — саркастически заметила она.
— Ты хочешь сказать, что я как-то по особенному выбираю шезлонги? Ну, можно считать и так: я никогда не беру ничего четвертого — это относится не только к шезлонгам. Четыре — несчастливое число.
— Для кого как, — пожала плечами Диди.
— Так ты не против, если я останусь на этом месте?
— Чувствуй себя свободно, — ответила она, поскольку последнее время скучала и была рада любому случаю несколько разнообразить времяпрепровождение. Впрочем, он чувствовал себя свободно и без ее разрешения: прежде чем она успела закончить фразу, уже растянулся на шезлонге, свесив на песок длинные ноги.
— А почему ты не загораешь на пляже своего отеля?
— Не могу. Я остановился в пансионате, вон там, на холме, — длинная рука указала в направлении Вен-че, — …а при нем нет пляжа. Зато там более дружелюбная обстановка. Ты не находишь? Как правило, более дружелюбная.
И вновь он обезоружил Диди своей прямотой. Его манера держаться никак не провоцировала враждебности, тем паче, что она уже наблюдала за ним четыре дня, не выдала его, и теперь чувствовала себя состоящей с ним в своего рода заговоре. Это интриговало.
— А почему ты повадился ходить именно на наш пляж?
— Ну, это яснее ясного. Пляж самый ухоженный, шезлонги самые удобные, в кафе варят лучший на побережье экспрессо, но самое главное — ближе к вечеру здешние служители не больно-то присматриваются к отдыхающим.
— Ладно, а чем ты занимаешься в свободное от «узурпации» чужих шезлонгов время? — Она воспользовалась его собственным выражением, которое ей понравилось.
— В настоящее время скитаюсь по Европе. С познавательными целями. У меня отведено по шестнадцать дней на страну. С Англией я уже покончил. Теперь изучаю Францию — восемь дней Париж, один день Марсель, семь дней Лазурный берег — Канны, Ницца, Монако. Потом отправлюсь в Швейцарию, оттуда в Германию, а там и домой.
— Ты так проводишь каждое лето?
— Нет. Я просто сделал себе подарок за то, что вытерпел последние три года учебы. Решил посмотреть мир перед тем, как по-настоящему возьмусь за дело и стану полезным членом общества.
— А с кем ты путешествуешь?
— С самим собой. «Быстрее всех путешествует тот, кто путешествует в одиночку». Знаешь, чьи слова? Тэлбота.
— А кто он такой, этот Тэлбот?
— Я, вот кто. Джордж Тэлбот, из Канады.
— Диди Айн. Я тоже из Канады.
Он подался вперед и протянул ей руку, на которую налип песок.
— Рад познакомиться. Надеюсь, я дал сносные ответы на все твои вопросы?
Но Диди еще не удовлетворила своего любопытства.
— Почти на все, — сказала она. — Только вот насчет газеты… похоже ты большой любитель газетного чтива.
— А, это… — он поднял листы, отложенные в сторону, когда завязался разговор. — Международный раздел Геральд Трибюн. Да, его я читаю всегда. Это самая большая строка расходов моего дневного бюджета, но тут уж ничего не поделаешь. Я могу урезать расходы на питание, как бы высокомерно ни поглядывали на меня официанты, но никогда не позволю себе экономить на газете.
— Почему? — Диди решительно не могла представить себе, как можно предпочесть газетную информацию еде.
