– Дружище… – произнес Дионисио.
В нагрудном кармане Рамона торчал листок бумаги. Дионисио вынул его и развернул. Прочел: «Подарочек на день рожденья». Дионисио на секунду задумался, потом вспомнил, что сегодня день рождения Заправилы, тот устраивает в своем квартале семидневный карнавал с благословеньями прирученных священников, тремя духовыми оркестрами и танцевальной группой из Моренадо, района рудников.
«Значит, он встал и на твоем пути, старина», – подумал Дионисио. Он давно уже не писал писем в газету и поразился злобе кокаинового царька, до сих пор искавшего способы ужалить единственного человека, кто принудил Заправилу увидеть себя в истинном свете впервые за всю бесплодную жизнь.
Приехал Агустин, повзрослевший и возмужавший с тех пор, как впервые появился тут из-за мертвеца в саду. Натягивая желтые резиновые перчатки, он старался держаться как подобает, но Дионисио заметил, что глаза у Агустина полны слез.
Юноша взглянул на того, кто во все времена был умным и насмешливым острословом, совестью их полицейского участка. Повел рукой в сторону изломанного тела со зверскими следами пыток и, словно что-то объясняя, непослушными губами выговорил:
– Я всему у него научился.
Дионисио пригладил Рамону волосы и поднялся. Помолчали, глядя на тело. Потом Дионисио спросил:
– Ты на этой неделе дежурный по управлению? – Агустин отер рукавом глаза и кивнул. – Тогда сделай мне одолжение.
Агустин снова кивнул, из-за кома в горле не в силах говорить.
– Сделай так, чтобы на карнавале не было полицейских, а если объявятся очевидцы, от их показаний прикуривай сигареты. Если вдруг потребуют расследования, допрашивай только тех, кто ничего не видел.
Агустин опять кивнул и показал на тело:
– Сволочи, они его пытали… Он все про них знал. – Помолчал и добавил: – И был твоим другом.
– Еще одна моя смерть, – сказал Дионисио. Видя, что Агустин больше не может сдерживать слезы, он положил руку ему на плечо. Юноша затрясся в рыданиях, и Дионисио прижал его к себе, как маленького, обхватив за шею. Они стояли, обнявшись. Глаза Дионисио оставались сухими. Он не оплакивал друга. – Ничего, – сказал он, укачивая плачущего полицейского, – скоро я сделаю такое… Рамон жизни бы не пожалел, чтобы увидеть. Я поклялся, и, считай, это уже сделано.
Агустин с Дионисио осторожно подняли и уложили тело в провонявший мертвечиной и хлоркой фургон, где побывало так много по-всякому изуродованных трупов; Дионисио проводил взглядом машину и вернулся в дом, по дороге подобрав пистолет Рамона. Опустился на стул, долго сидел совершенно неподвижно, затем поднялся и взял пачку нотной бумаги. За час, без всяких поправок он сочинил свой знаменитый «Реквием Ангелико». Партитура была написана для фисгармонии, кен и мандол, но и в таком звучании реквием произвел потрясающее впечатление на всех, кто пришел на похороны Рамона Дарио. Даже у полицейских, при всем параде стоявших в почетном карауле у входа в церковь, от этой музыки брызнули слезы из глаз – не потому, что она была печальна, но потому, что печаль предваряла в ней торжественный покой. Все, кто потом слышал реквием, отмечали место, где грустная и нежная мелодия первой части – будто чувствуешь на лице дуновение от ангельских крыльев, по спине пробегает непостижимый холодок от сверхъестественного, а волоски на коже встают дыбом, – вдруг во второй части взлетает к гимну победе, что звучит поистине как небесный хор, приветствующий рассвет нового творения. Произведение стало широко известно по всей Латинской Америке, и в конце концов его привез в Европу один этномузыковед. Он искренне посчитал реквием народной музыкой, а позже поселился в Кочадебахо де лос Гатос.
Сочинив эту песнь верной дружбе, Дионисио взял пистолет Рамона и взвесил на руке. Кликнул кошек и вниз по улице направился в лагерь «чокнутых».
Им встретился дерганый человечек в очках – в руках блокнот, карманы набиты пересохшими авторучками. Он издали рассмотрел Дионисио и его необыкновенных ягуаров, а потом всю неделю таскался за ним по пятам, изводя вопросами, которых Дионисио даже не слышал, сосредоточившись на единственной своей цели.
Этого господина звали Нарцисо Альмейда; знаменитый своим бесстрашием репортер «Прессы», он, рискуя жизнью, четыре года освещал события кокаиновой войны в стране и подробно докладывал о ее ужасах властям предержащим. Его прислали с совершенно обычным заданием – выяснить, почему один из самых прославленных борцов с наркомафией так надолго погрузился в молчание; вместо этого благодаря единственной сенсационной статье Нарцисо Альмейда больше кого-либо несет ответственность за возникновение фантастического мифа о Дионисио Виво.
56. Невероятные события в Ипасуэно
Ваш корреспондент прибыл в Ипасуэно, имея редакционное задание: взять интервью у знаменитого Дионисио Виво и выяснить, почему сеньор Виво прекратил писать материалы, известные как «письма о кокаине». Редактор «Прессы» заподозрил, что сеньору Виво заткнули рот.
Однако за последние несколько дней я стал очевидцем столь невероятных событий, что даже репортеру с моим опытом почти невозможно их вразумительно передать или объяснить. А потому я просто изложу их здесь и предоставлю читателю понимать как угодно.
Приехав, я почти сразу обнаружил: либо никто не знает, где живет сеньор Виво, либо его охраняют от докучливых незнакомцев. Каждый раз в ответ на мой вопрос я слышал местную поговорку «pregunta a las mariposas».[51] Многажды получив рекомендацию справиться у бабочек, я довольствовался тем, что устроился в баре и послушал, о чем открыто говорят люди.
Из услышанных разговоров выяснилось, что сеньор Виво, скорее, человек-легенда, нежели существо из плоти и крови, а по крупицам собранные сведения походили на содержание классических энциклопедий. Мне стало известно, что в ратуше его ожидают тридцать мешков нераспечатанных писем – это наименее примечательная информация из всего, что я о нем собрал. Все здесь верят в абсолютную неуязвимость сеньора Виво и считают, что любой, кто попытается нанести ему рану, получит ее сам. Люди убеждены, что он обладает магической способностью срывать все покушения на свою жизнь, уже дважды умирал, а потом воскресал из мертвых. Говорят, у него неимоверное количество детей от женщин из лагеря на окраине города, и у всех мальчиков на шее такие же шрамы, как у сеньора Виво. В этом я убедился самолично. Следует добавить, что женщины из лагеря не предлагали мне обращаться к бабочкам, но пригрозили сбросить в ущелье. Интересно, что сеньор Виво обращается к ним «сестра», хотя их отношения весьма далеки от подобной родственной связи. Сеньор Виво управляет автомобилем столь древним, что местные жители убеждены, будто машина работает не на бензине, а на колдовской силе. По слухам, сеньор Виво умеет превращаться в козла или льва, может повелеть виноградной лозе расти, а также правит колесницей, запряженной ягуарами. Если его связать, путы спадают. Переговорив с несколькими студентами Ипасуэнского колледжа, я выяснил, что сеньор Виво считается вдохновенным педагогом и насмешничает над любой темой, которую преподает. Я узнал, что он известен абсолютной неподкупностью, а в минуты гнева способен вырастать до невероятных размеров, приобретая устрашающий вид. Мне рассказали также, что его постоянно сопровождают два чрезвычайно больших черных ягуара, которым также невозможно причинить вред и которые едят лишь ради удовольствия, но не для поддержания сил. Говорят, с ними подружится любой, кто угостит их шоколадом. Я слышал, эти необычные создания – особый вид кошачьих, выведенный в местечке под названием Кочадебахо де лос Гатос. В местном полицейском управлении я просил показать местоположение этого города, и мне на полном серьезе указали на карте участок, находящийся под водой. Повсюду, где заходила речь о сеньоре Виво, я слышал слово «колдун» и понял, что он внушает сильный суеверный страх, но в то же время пользуется большой любовью.
Простейший способ знакомства, решил я, – посещение занятий в колледже; лекции сеньора Виво открыты для широкой публики, что, вероятно, является политикой руководства по укреплению репутации учебного заведения.
Следующие несколько дней я посещал все лекции сеньора Виво по философии – сначала из любопытства, потом из неподдельного интереса. Я попробую передать читателям общее впечатление об этих лекциях, описав первую.
Аудитория была битком набита студентами, в том числе с других факультетов, и людьми, которые, подобно мне, к колледжу отношения не имели. Сеньор Виво (в обществе двух невозмутимых кошек, о которых ниже) читал лекцию о монадологии Лейбница. Он представил теорию этого философа так ясно и четко, так напористо и живо, так разумно и убедительно, что вскоре все мы убедились в бесспорной реальности заранее установленной гармонии, принципа достаточного основания, доминирующей и подчиненной энтелехии, принципа тождества незримого, а также лучшего из возможных миров. После этого сеньор Виво заявил, что собирается доказать, какое это все г…о (разговорное вульгарное обозначение экскрементов), что и сделал столь же ясно, разумно и напористо. По завершении лекции присутствовавшие восторженно аплодировали и многие остались в аудитории, чем отвлекли сеньора Виво от сиесты.
