Высокий и стройный мужчина лет тридцати, небрежно одетый — в черной куртке и зеленовато-коричневых брюках. Когда он повернулся посмотреть на нее, она увидела, что на нем черный свитер, из-под которого на шее видна полоска белой рубашки, так что если бы не брюки, его можно было бы принять за священника. У него длинное лицо, светлые волосы, светло-серые глаза. Его небрежная одежда слегка старомодна, но одет он весьма элегантно и дорого. И она видела его раньше. Он отводит взгляд, потом снова смотрит в ее направлении. Почему?
Потому что он видел ее раньше.
Она продолжает свой обход комнат, отмечая по дороге детали. Мелкие детали. Обои в комнате мадам де Варен, — как сказано, — подлинник восемнадцатого века с маленькими цветочками, нарисованными вручную. Это самая большая комната в доме. Два больших окна выходят на холодный ранней весною сад, на долину и горы за ним. Там внизу, в саду, молодой влюбленный Руссо ждал каждое утро, глядя вверх, когда откроются ставни и «настанет день che maman…».[12]
Она снова спускается вниз еще раз посмотреть на все, что там есть. В вестибюле, возле привратника, она видит другого посетителя, стоящего к ней спиной. Он покупает открытки. Она выходит из музея и следует своим путем. За воротами припаркован маленький кремовый «пежо».
Вы, наверно, слышали о Бене Донадьё, биографе и зяте романиста Генри Кэслмейна. Он в 1960 году женился на Доре Кэслмейн, увлекшись некогда знаменитыми романами ее стареющего отца, уже начавшими отступать в безвестность. Самой Дорой он вовсе не увлекся, и за это она была ему скорее благодарна. Она была на шестнадцать лет старше Бена — ей уже исполнилось сорок шесть, и она была старой девой. Подлинным же предметом любви для нее был ее некогда знаменитый отец. Она вышла замуж за Бена, которому было тогда около тридцати, главным образом потому, что он работал директором школы и имел жизненное обеспечение, чтобы восполнить убывающий доход отца и позволить ей бросить работу и всецело посвятить себя отцу.
Генри Кэслмейн нежно любил дочь, а себя — немного больше. Он согласился с браком на такой основе так же, как в далеком прошлом принимал обожание своих читателей и похвалы молодых критиков. Бен переехал в дом Кэслмейна и вечерами, а также в свободные от школы дни сортировал бумаги Кэслмейна и делал обширные записи своих бесед со стареющим новеллистом. Кэслмейну было тогда восемьдесят пять лет.
Года через три, после того как была опубликована его биография, началось возрождение Кэслмейна. Романы его вновь напечатали, по ним снимали фильмы и показывали по телевизору. Умер Генри Кэслмейн вновь на вершине славы.
Свой дом он оставил дочери — Доре. Все свои бумаги, все свое литературное наследие, все. А Бен получал авторский гонорар за биографию Генри Кэслмейна. Сумма была значительная.
В последние годы жизни Кэслмейна их финансовое положение улучшилось — в значительной мере благодаря усилиям Бена возродить славу тестя. Они смогли нанять повара и горничную, предоставив Доре возможность быть настоящей спутницей своего отца и возить его на прогулки в их новом «фольксвагене».
Никто не удивился, когда после смерти Кэслмейна брак распался. Он ведь и держался-то на преданности этой пары отцу Доры. Бен — все еще молодой и полный энергии тридцатипятилетний мужчина и пятидесятилетняя Дора, выглядевшая старше своих лет, не имели ничего общего, кроме воспоминаний о старике. Он был властным и утомительным, но Дора терпела. Бен же терпел своего знаменитого тестя ради его трудов, которыми восхищался, и, не жалея сил, изо дня в день рекламировал их, изучал, копался в архивах, вел телефонные переговоры с телевидением и продюсерами фильмов.
В начале их брака он пытался обладать Дорой из чистого восторга перед ее отцом и часто преуспевал. А Дора не могла так продолжать. Она была всецело поглощена отцом, и Бен не мог его заменить. Теперь Бен имел доход от его биографии. Он выполнил свою работу. А Дора была невероятно богата.
Генри Кэслмейна похоронили. Отпевание при большом стечении народа, репортеры, телевидение, а на еле-дующей неделе все было уже позади. Генри Кэслмейн продолжал жить в своей посмертной славе, а Дора и Бен уже не были вместе.
Этот факт они не афишировали. Все знали только, что Дора отказалась покинуть дом своего детства, где протекала жизнь ее отца. Бен снял квартиру в Лондоне и жаловался друзьям на скупердяйство Доры. Она выделила ему содержание. Деньги за написанную им биографию не могли поступать вечно. Он написал немало эссе о Кэслмейне, и поговаривали, что намерен взяться за что-то другое, более свежее.
Через несколько месяцев Дора предложила развод:
Дорогой Бен!
Я намерена встретиться с адвокатом Бэссетом. Он, несомненно, свяжется с Вами. Я знаю: отец хотел бы, чтобы мы оставались вместе и любили друг друга, как он с самого начала этого хотел. Папа хотел, чтобы я никогда ни в чем не нуждалась, он, собственно, ненавидел говорить о финансовых деталях жизни в те давние дни, когда его книги начали постепенно исчезать с прилавков. Я знаю, что отцу хотелось, чтобы я выказала мою признательность и выразила его понимание той роли, какую Вы играли в нашей жизни (хотя, конечно, я была уверена, что великая слава отца в любом случае возродится). Вот почему я дала Бэссету указание предложить Вам ежемесячное содержание, которое Вы вольны принять или отказаться согласно Вашей совести. Развод должен пройти спокойно и по возможности гладко. Я думаю, именно этого хотел бы отец. Прежде всего он желал бы полнейшей осмотрительности в вопросе о том, что наш союз был чистой формальностью, и слуги, безусловно, могли бы это подтвердить (слуги, конечно, всегда всё знают, как говорил отец). Таким образом я могла бы легко получить развод и по другим причинам, избегнув необходимости выделять Вам содержание, которое я предлагаю сейчас. Я уверена, что Вы с выгодой для себя жили с нами под одной крышей все эти годы.
Отец хотел бы, чтобы я насладилась плодами его труда, и я вскоре предприму поездку за границу, в те места, которые так любил отец.
Ваша — чистосердечно — Дора Кэслмейн.
Именно это «чистосердечно» — больше, чем официальная подпись, — обдало Бена холодом. Он вспомнил фразу из одной книги Генри Кэслмейна: «Бойся злобы праведника».
Что можно увидеть в суровом и внушающем страх месте рождения Жанны д'Арк в Домреми-ля-Пюсель в Вогезах? Кругом пустые серые стены, и, конечно, кто-то жил здесь и ушел из жизни. Дом стоит у самой дороги, в тени большого дерева. Поблизости мост через реку Мёз, где стоит, застыв, мужчина и смотрит вниз, на воду. Неподалеку припаркован маленький кремовый «пежо» с открытой дверцей со стороны водителя. Мужчина сел в машину и снова из нее вылез. Он оглянулся на женщину, которая наблюдала за ним, пока он обходил скромное место рождения, открытое теперь для публики. Женщина смотрит, как он отъезжает — слишком быстро, едет дальше и дальше, так что хранитель музея, продающий у входа билеты, выходит и стоит рядом с ней на дороге, глядя ему вслед.
* * *
Бен и Дора так и не развелись. Он показал ее письмо друзьям. Супруги всегда похвалялись, что у них есть несколько друзей, но, когда этих «нескольких друзей» пересчитывали, их оказывалось поразительно много. Большинство из них были возмущены.
— Это несправедливо — так к тебе отнестись, Бен. Во-первых, ты сколотил для нее целое состояние, а теперь она…
— Бен, ты должен обратиться к юристу. Ты же имеешь право на…
— Какое холодное, ледяное письмо. Но между нами: она всегда была влюблена в своего отца. Это был инцест.
— Я не пойду к юристу, — сказал Бен. — Я пойду к Доре.
Он явился к ней без предупреждения. Дверь открыл высокий полный молодой человек, расплывшийся в восторженной улыбке, когда Бен назвался и сказал, что хочет видеть свою жену.
— Дора на кухне.
В доме уже и не пахло отцом. По дороге на кухню Бен заглянул в дверь столовой. Там были новые обои, новый ковер. Дора была на кухне и с несчастным видом взбивала омлет. Кухонный стол был накрыт для еды, а для какой еды — ленча или завтрака — трудно сказать. Время было четверть пятого. Так или иначе, Дора была несчастна. Бен ясно понял, что она цепляется за это свое состояние. Ничего другого у нее нет.
Дряблый молодой толстяк со скрипом протащил через кухню стул для Бена.
— Располагайтесь как дома, — сказал он.
Бен повернулся, намереваясь уйти.
— Останьтесь, не уходите, — сказала Дора. — Давайте сядем и обсудим ситуацию, как три цивилизованных человека.
— Я уже получил сполна от трех цивилизованных людей, — сказал Бен. — От вашего отца и от вас, таких цивилизованных, и я был достаточно цивилизованным, чтобы позволить себя использовать и вышвырнуть, когда я стал больше не нужен.
