«В условиях неминуемого развала, в силу того, что уже поздно, все, что ни делай, ищи правду или неправду — пойдешь по пути бессмыслицы. Внутри такой ситуации действовать и мыслить невозможно. Основы цивилизации подорваны. Мир полон неоплаканных жертв, залит неоплаканной кровью». (М. Мамардашвили).
Князев — не просто «злой демон», в его требованиях есть большая, трагическая правда. Недаром я его боюсь. Это требования не для всех (но ради всех, ради других).
Чувство: какой-то мой двойник — или я сам — однажды понял, узнал нечто невыразимое и вновь для меня утерянное — и я должен слиться с ним, достичь его, придти к себе самому издалека.
2.5.93. Из рабочего дневника. Князев: Ты (вы) самый благодатный материал. Все уже слишком знают, как надо и как можно, как правильно жить. Тебе каждую мелочь приходится решать самому, но при этом ничто не становится ясным окончательно и насовсем (из-за особенностей памяти).
Папа и мама. Это все надежда: я могу быть подлым сегодня, чтобы быть безупречным завтра. А завтра никакого нет.
Чувство невозможности выйти из кризиса из-за неспособности назвать то, что происходит. У кого нет памяти, у того нет будущего.
Мама: Мы боимся не опасного слова, а непонятного, мы не способны, не хотим прояснить своих страхов.
Князев: Нужна последняя ясность, без этого все развалится.
— Но разве это возможно?
— В пределах жизни и рассудка — нет.
М. б. чувство, что на листке было что-то важное — лишь после того, как он был утерян. А вначале — только предчувствие, какое-то бормотание.
Не так уж важно вспомнить, что там реально было, важно чувство, что было что-то важное — и усилие воспоминания, равноценное рождению нового смысла. Каждый текст — в какой-то мере повод для создания нашего собственного.
17.6.93. Вдруг чувство ужаса: у моего героя умирает отец, а мать сходит с ума. Но может, мне надо довести их до конца, до последней главы, вывести на свет? Работал над гл. 22. Давление, огромная усталость.
28.6.93. Из рабочего дневника. Голос: может, то, что нас пугает впереди, называется свобода, она всегда пугает нас. Но может, после этой ночи обновится жизнь.
5.7.93. Feldafing. Из рабочего дневника. Выйти за пределы советской тематики. Время переломное для всей цивилизации. Нам обещали разумное, гарантированное устройство жизни (допустим, паста даже не обман). Вначале на ограниченной территории. На всех не хватит.
Закрытость города: не только наша проблематика, но и попытка Европы отгородиться. Всех не прокормишь. Сначала хотели отгородить город, потом — зону. (Обсуждать на уровне Кафки).
10.7.93. В чем моя вина? (сквозная тема). В неспособности понять обращенный ко мне голос, в неспособности выполнить предназначенную мне миссию — что бы ни говорили о причинах, главная причина всегда во мне. Если бы я оказался достойным себя, ничего бы не случилось. (?!)
19.7.93. С наслаждением стал перечитывать Мамардашвили — как он стимулирует мысль! Какой умница! Конечно, от мыслей до повествовательной плоти — огромная дистанция; но я почувствовал, что и мысль моя еще не додумана, не прояснена.
Важная мысль при чтении М. Мамардашвили: «С любых высот культуры можно сорваться в бездну… Хаос и бескультурье не сзади, не впереди, не сбоку, а окружают каждую историческую точку». (144)
Т. е. хаос в любой момент вокруг нас, и никакие ценности, достижения, механизмы, традиции не дают гарантий. Пример — Германия, да и Россия, и Югославия. Мысль, дух должны трудиться, не расслабляясь, в любой момент заново — лично для каждого и для всех вообще.
1.9.93. Из рабочего дневника. На выставке Руо в Зальцбурге прочел его фразу, смысл которой: христианское чувство вины за страдания этого мира, которые ты никак не можешь облегчить. Это не чувство нормального человека, для этого надо быть таким дураком.
4.9.93. Из рабочего дневника. Проблематика экзистенциальная, не чисто наша: понимаем ли мы что-нибудь в нашей жизни, представляем ли мы себе дальнейшее, что мы можем назвать по имени? Здесь просто раньше вообразили, что нашли абсолютное решение, поэтому раньше ощутили крах. Здесь все хотят считать себя избранниками, счастливцами.
18.9.93. Чувство, что я не совладаю с темой, не введя в нее (не выведя ее в) «метаисторическое» измерение. Неспособность понять, куда мы идем, зачем мы живем: общечеловеческая, вековая проблема, обострившаяся к исходу ХХ века. Конкретные видения разных веков, времен — не только моей жизни.
Постоянное чувство, что я сочиняю эту жизнь, почему-то именно так, а не иначе — и ничего не могу с собой поделать. Отсюда чувство вины.
24.9.93. …Беседовал с Дубравкой Угрешич. Она повторяет: «Сараево — это город будущего, благополучие и мир в Европе так же ненадежны, как в Югославии. Достаточно небольшого сбоя: отключили свет, воду — и может начаться безумие (как началось побоище в Лос-Анжелесе). Ошибка думать, что в Югославии — просто дикие балканцы. Посмотрите ТВ: какие у них прекрасные виллы, и не у богачей, у простых рабочих; как многие из тех, кто, изможденные, без зубов, выходят из осады, прекрасно говорят по-английски. Эта страна жила в каком-то отношении даже лучше Запада — не заметили, как сползли в безумие, и теперь неизвестно, как и когда из него смогут выбраться. Мужчинам просто нравится убивать, это уже война убийц, уголовников. Черногорцы, которые штурмовали Дубровник, вернувшись к себе, ушли в горы и теперь нападают и грабят своих, растлевают, насилуют. А стоит посмотреть на эту армию, как они покидали захваченный город, унося детские велосипеды для своих детей. Это убийцы, грабители, вошедшие во вкус убийства, грабежа. Уже давно нет единой, регулярной, управляемой армии, военные действия ведут мелкие банды, поэтому их трудно контролировать и остановить. Германский фашизм все-таки подчинялся какому-то порядку: кого-то, по категориям, в газовую камеру, кого-то на работу и т. п. Здесь убивают, не разбирая, детей, стариков, чужих, своих. К власти пришли известные уголовники, за которыми давно охотится Интерпол (она назвала фамилии). Теперь это депутаты парламента, дают интервью (тот же Караджич). Как же они откажутся от такой жизни? Я верю женской интуиции: Запад все-таки не защищен от такого безумия». Я ответил, что вывод по крайней мере один: надо внимательно следить за развитием событий и стараться что-то понять, что-то предотвратить, во всяком случае противостоять националистическому безумию.
Между тем каждый час включал приемник и слушал новости из Москвы. Похоже, Ельцин упрочивает свое положение, но до нормальной работы еще далеко…
26.9.93. Решил перед началом работы прочесть дискуссию л прозе в возвращенном мне вчера «Стрельце» — и задержался на рассуждениях Виктора Ерофеева о «зачарованности» современной литературы злом. Как всегда, что-то в его умных рассуждениях мне чуждо и вызывает сопротивление — но как всегда, он умно и формулирует то, перед чем я останавливаюсь. Действительность ХХ века, особенно в России, показала, что силы зла значительней, чем это представляли себе русские классики 19-го века, даже Достоевский, и это надо осознать, не убаюкивая себя рассуждениями о надежде. (Некоторые пытаются в своем творчестве как бы «заколдовать» зло, есть другие способы вступить в отношения со злом, например, цинизм или юродство). Это совпадает с тем, о чем я размышлял во время работы, и с разговорами Дубравки Угрешич: что-то непредвиденное, не сулящее надежд происходит с нами на исходе ХХ века, 2-го тысячелетия, и этого не обойдешь, не заколдуешь. Главное, что вызывает у меня сопротивление в мыслях Ерофеева: он считает достаточным осознавать и отражать, документировать эту духовную ситуацию, как бы эстетизируя ее; я — может быть, старомодно — считаю, что злу нужно сопротивляться, и литература, искусство по сути своей этому служат. Но такую позицию можно свести и к этому самому желанию «заколдовать» зло, отвернуться от него, оставаясь по сути равнодушным, успокаивать людей утешительными силлогизмами и фантазиями.
Сразу, как всегда, множество новых мыслей: вот сейчас бы иметь впереди 3 свободных месяца для работы… Нет, надо еще думать, надо медленно пробиваться к глубине, к значительному слову. Желание поскорей подтвердить репутацию суетливо.
Из рабочего дневника. После чтения В. Ерофеева. Цинические поиски Князева: творческие натуры вроде вашей хотели бы заколдовать зло. Пока мы не пробьемся к правде, к истине, мы не избежим трагедии (или это не его мысль). Феликс это чувствовал (какие-то страхи) — которые рождают у меня видения, но я их отгоняю.
Тема зла, обретшего невиданную, непредсказуемую силу в ХХ веке (м. б. особенно в России): поколение бабушки не предвидело этого. Все было так прекрасно задумано. И особенно то, что произошло к концу века, к концу тысячелетия. (Югославия, все современные безумия).
