Мама никогда не говорила мне, что в жизни мужчины должна быть только одна женщина, а в жизни женщины соответственно один мужчина, – никогда не говорила, но я видел это воочию, являясь свидетелем того, как достойно она хранит память об отце, как бережет свою единственную любовь, и ее неозвученное жизненное кредо стало для меня аксиомой: У МУЖЧИНЫ ДОЛЖНА БЫТЬ ОДНА ЖЕНЩИНА! (Когда в моей жизни появилась Даша, я, с одной стороны, был очень счастлив, но с другой – ужасно страдал, потому что получалось: я изменял не только Женьке и своим принципам, самое страшное – я изменял маме! Но… ведь… самого главного, того, что венчает отношения мужчины и женщины, у нас с Дашей не было, был только поцелуй, один, тот самый, такой трогательный – в голову, который Даша так остроумно назвала потом контрольным. Не знаю, может, и не будет у меня с Дашей того, что венчает отношения мужчины и женщины, что ж, пусть будет так, но, признаться, в глубине души я все-таки верю… У Михаила Ромма был такой прекрасный фильм «И все-таки я верю…», вот и я тоже все-таки – верю! И я даже знаю, когда это случится – в новогоднюю ночь, когда мы будем встречать Новый двухтысячный год! И ты будешь такая красивая, такая же красивая, как…)
– Любишь баб, Козлов?
Валентина Ивановна смотрит на меня и улыбается. Я смотрю на нее, лихорадочно соображая, откуда она это знает (только, разумеется, не баб, а женщин), и вдруг ощущаю, как за шиворот ползут противные капельки пота, а это значит, что я уже красный, как рак красный. Заметила, все ясно – заметила… Я не заметил, как на нее засмотрелся, а она заметила… Как же стыдно! Да, так оно и было: я сидел вот так же, как сижу, а Валентина Ивановна наклонилась над низеньким столиком, наливая чай, и в вырезе ее платья на груди увидел, нет, ничего особенного я там не увидел, – одну лишь полосочку, малюсенькую полосочку у самого основания, но мне и этого достаточно, и даже больше, чем достаточно, потому что эта полосочка – самое прекрасное, что, на мой взгляд, есть в женщине, – увидел и не заметил, как засмотрелся, а Валентина Ивановна заметила… Стыдно, как же стыдно! Стыдно и нехорошо… Но в свое оправдание, в свое единственное оправдание хочу сказать, что смотрел я на Валентину Ивановну не как на конкретную женщину, а как на женщину вообще, как на женщину – существо высшего порядка; в моем взгляде не было ничего, что могло бы обидеть ее или оскорбить, потому что точно так же я смотрел на копию скульптуры Венеры Милосской древнегреческого скульптора, кажется, Праксителя, в Пушкинском музее или портрет Иды Рубинштейн русского художника Перова или Серова, я смотрел на Валентину Ивановну как на женщину с большой буквы – на Женщину, которую любил, люблю и буду любить и не собираюсь от своей любви отрекаться!
– Люблю…
– Я вижу…
(Точно – увидела!)
– Только… Я не Козлов…
– Да я знаю, что не Козлов. Я вообще все про тебя знаю.
– Откуда?
– Оттуда.
Из «Дела»? Но – что? Что она может про меня знать?
– Что? Что вы про меня конкретно знаете?
Улыбается.
– Скобки круглые, скобки квадратные и какие там еще?
Ах это! Неписигин показал ей ту дурацкую бумажку, которую я бросил в урну, а он подобрал, прочитал и спрятал в карман. А потом дал прочесть ей? Ну, конечно! Но это нечестно, ТОВАРИЩ Неписигин!
– Так какие там еще?
– Фигурные…
– Фигурные, – повторяет она и смеется. И ямочки, опять эти ямочки! А наверное, это правда смешно – фигурные скобки…
– Да вы пейте чай, пейте!
Спасибо, но он очень еще горячий.
– Спасибо, но очень еще горячий. У меня горло. Фарингит, знаете? Для него горячее даже хуже, чем холодное…
Она отходит от нашего маленького столика к письменному столу, снимает трубку местного телефона, набирает короткий номер.
– Алло, это Дудкина. Ну что, еще не приехал?
Кладет трубку. Смотрит на меня. Но меня не видит. Расстроена? Кто-то еще не приехал, и это ее расстроило… Какие они все-таки ранимые, наши женщины! А меня другое расстроило. Дудкина. У Валентины Ивановны фамилия – Дудкина? Не могу поверить. «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Есть такая теория, что фамилия случайно человеку не дается. А я смотрю на Валентину Ивановну и вижу – случайно! Ну какая же Валентина Ивановна – Дудкина? Эта фамилия противоречит ее голосу, ее глазам, ее ямочкам на щеках. Ничего не понимаю! – Не понимаешь? А то, что она – женщина, понимаешь?! – Понимаю… – А ты понимаешь, что, выходя замуж, женщина берет фамилию своего мужа? Если твоя жена не захотела менять свою фамилию, это не значит, что все такие. Валентина Ивановна – не такая! – Да, Валентина Ивановна не такая. Фамилия мужа… Но как же мне сразу в голову не пришло… Постой, но это же значит, что ее муж – Дудкин? Значит, Неписигин – Дудкин? Тоже не похож. Человек, носящий фамилию Дудкин, никогда не стал бы прятать в туалете четвертинку. Нет, я не хочу сказать, что Дудкин – это хорошо, Дудкин – это плохо, но пить в туалете Дудкин не стал бы. И лысину свою он не станет прятать, а будет носить гордо. Но какими грустными стали у Валентины Ивановны глаза… А они у нее зеленые! Вот интересно, никогда не замечал. Как у козы… «Отчего у козы глаза грустные? Оттого что муж козел». – Женька. А грустные глаза Валентине Ивановне даже больше идут, чем веселые. Красивая женщина – красивая всегда, веселая она или грустная… А может, это я ее обидел – своим неосторожным взглядом (засмотрелся!), стыдно и нехорошо…
– Валентина Ивановна, я вас чем-то обидел?
– Обидел! – удивляется. Смеется. – Ты посмотри на себя, кого ты можешь обидеть? Разве что свою жену? С ума там небось сейчас сходит… Или уже сошла… Ты бы позвонил ей… Скажи, что сегодня тебя отпустим, вот только опознание проведем.
– Опознание? А кого я должен буду опознавать?
– Не ты, а тебя.
– Меня? Меня опознавать? Кто?
– Девочка.
– Какая девочка?
– Ну, какие бывают девочки… Хорошая, с косичками. Звони жене.
Улыбается. Уходит. Ушла.
Уже сегодня… Вот, значит и всё… Но надо звонить, надо срочно звонить, потому что Женька там действительно с ума сходит…
Да!!!
Женька, моя Женька, ее ни с кем не спутаешь, только она одна говорит в трубку «Да!!!» так, что иногда даже бывает трудно начать разговор, сразу чувствуешь себя виноватым. Но ведь действительно я виноват…
– Это я, Жень…
– Ну ты козе-ел!
Женька… Моя Женька… Как люблю я этот, ставший родным, голос… Если бы кто со стороны нас сейчас услышал, то, наверное, подумал бы, что Женька хочет обидеть меня, оскорбить, но это не так, а совсем даже наоборот! С этим «козлом» вот какая история приключилась: года три назад я решил отпустить бороду – чтобы солиднее выглядеть и меня, наконец, перестали называть пареньком, но борода росла медленно и жидко, и однажды вечером я посмотрел в зеркало и вслух прокомментировал эту нелицеприятную картину:
– Хо-ши-мин!
Женька в этот момент пришла откуда-то и проходила мимо. (Как сейчас помню – курила.) Остановившись напротив открытой двери ванной, она выпустила дым – пф-ф-ф – и выдала свой вариант:
– А по-моему, просто козел!
Меня это ужасно развеселило, и, отсмеявшись, я стал убеждать ее, что козел – вполне достойное и полезное животное. (Чуть не сказал «общественно-полезное».) Дальше Женька поинтересовалась, где Алиска, и я сказал, что отпустил ее на дискотеку.
– Тогда ты не просто козел, а козел отпущения, – сказала Женька.
Дальше мы немного поссорились (из-за Алиски), и бороду я в тот вечер сбрил. А прозвище осталось. Не то чтобы оно стало моим постоянным семейным прозвищем, но в какие-то моменты всплывает…
Пф-ф, – Женька курит и молчит. Пф-ф, – курит и молчит.
– Я вам звонил, Жень, но не мог дозвониться, занято было все время.
– Ты мне только одно скажи, что ты там задумал?
Я? Задумал? Что задумал?
– Что я задумал, Жень?
– Не прикидывайся дураком, Золоторотов, я по твоим глазам видела – ты что-то задумал.
– Видела? Меня? Когда?
– Вчера. По телевизору.
Вчера? Наверное, позавчера?
– Наверное, позавчера?
– Ты никогда в жизни так не смотрел! Даже когда делал мне предложение – так не смотрел!
Интересно…
– Как? Как я смотрел, Жень?
– Как Павлик Матросов! Я сразу поняла – он что-то задумал…
Ну, во-первых, Женечка, Павлик – Морозов, а Матросов у нас – Александр. «Закрыл амбразуру грудью своего отца». Гера. А Гера видел? Это же самое главное – видел Гера или нет?
– Слушай, Жень, а Гера видел?
– Все видели.
– Скажи, он вам звонил? Гера вам звонил?
– Звонил.
– И что?
– Ничего. Насчет своей машины очень волновался.
– С машиной все в порядке, Жень! Она во дворе отделения милиции стоит. Ее там никто не тронет. А мама? Мама звонила?
– Звонила.
– Что она сказала?
– Что может сказать сумасшедшая маразматическая старуха? – Пф-ф-ф…
Курит. Волнуется. Я знаю свою Женьку. Я хорошо знаю свою Женьку. Она курит так – пф-ф-ф, когда волнуется, а когда волнуется, может наговорить невесть что, но это совершенно не значит, что она так думает, скорее даже наоборот – она говорит то, что не думает. К тому же она устала, дожидаясь меня, измучилась в неведении. Как точно выразилась Валентина Ивановна, «с ума сошла». Сойдешь с ума, если твой близкий, твой родной человек исчез, и от него ни слуху, ни духу…
