В правоте Рокуэлла он не сомневался, однако и забыть о Мэтте не смог. В памяти Вилла застряло его спокойное презрение, то, как он стоял голый, облитый резким белым светом, держа в руках фотографию девушки. Вилл словно видел, как Мэтт, исполненный спокойной решимости и облаченный в строгий костюм, вступает, выпятив челюсть, в тишину правительственного здания, и на него накатывал страх, жгучий, как ледяная вода.
Это был не роман. Роман — слово, неверно описывающее то, что происходило со Сьюзен. Но тогда что же? Ошибка, это она готова была признать. Постоянный соблазн, которому она оказалась — временно — не способной или не пожелавшей противиться. Когда она думала о женщинах, завязавших роман, ей представлялись комнаты в отелях, заплаканные вечера, целая галактика страстей и сожалений. А здесь был секс и что-то еще — сдержанная привязанность, удивительным образом напоминавшая дружбу, которую она знала девочкой. Романы обдумываются заранее и тянутся мучительной последовательностью тайных свиданий. А она и Джоэл просто ложились в постель, когда у них возникало такое желание и когда позволяли обстоятельства. Он был обрезчиком деревьев, своего рода декоратором, арбористом. Сьюзен знала, что на этом слове построена какая-то непристойная шутка, хотя сама ее никогда не произносила, даже про себя, да, собственно, толком и не помнила. Она и Тодд прожили в их коннектикутском доме меньше трех месяцев, когда Джоэл приехал к ним, чтобы заняться немолодым уже вязом, которому удалось — единственному во всей здешней прославленной обилием деревьев округе — справиться с «голландской болезнью». Едва купив дом, Тодд и Сьюзен узнали, что они — хранители драгоценности, памятника. Соседи порекомендовали им — правильнее сказать, приказали — последовать примеру прежних владельцев дома и раз в полгода приглашать Джоэла, дабы он подтверждал ничем не объяснимое доброе здравие их вяза. Вяз этот свидетельствовал всему Дарьену о возможности спасения, о будущем, которое не способен уничтожить даже неутолимо прожорливый недуг. И Сьюзен послушно вызвала Джоэла, коренастого, обходительного мужчину лет примерно сорока, — он курил трубку, вид имел несколько извиняющийся и неизменно был окружен облачком, в котором аромат табака мешался с древесными запахами. Он походил на обитателя леса, недоверчивого, каждый миг готового удариться в бегство. В нем ощущалась присущая таким животным смесь настороженности с устремленностью к некой загадочной цели. При первом его появлении Сьюзен смотрела, как Джоэл бесстрашно поднимается по раздвижной хромированной лесенке, чтобы отпилить засохшую ветку, и дивилась тому, с какой истовостью он отдается своей простой работе. Ветку он отпилил, быстро и деликатно орудуя ножовкой, а когда ветка упала на землю, спустился вниз и отнес ее в свой грузовик — с явственной нежностью, так, точно на руках его лежал только что скончавшийся, пользовавшийся всеобщей любовью домашний зверек. Черные волосы Джоэла были острижены очень коротко; он носил высокие желтые ботинки и клетчатую зеленую куртку. Сьюзен он показался странно романтичным, многое знающим человеком, у которого имеется в жизни только одна цель и который, подозревала она, отправившись с ней на лесную прогулку, смог бы назвать ей все, что они по дороге увидят. Он постоянно насвистывал; ездил на грузовике, на дверце которого было большими синими буквами выведено его имя.
Все произошло во время его второго визита. Осмотрев дерево, Джоэл зашел в дом, чтобы получить плату. Сьюзен предложила ему выпить кофе, он согласился. Они стояли посреди кухни, беседуя о чудотворном спасении вяза. Только о нем.
— Странное дело, — негромко и монотонно говорил Джоэл. — Не существует никакой системы, совершенно никакой. Ураган может сровнять дом с землей, просто-напросто сровнять, и при этом оставить одну его стену, а на ней полку с фарфоровыми чашками. Фарфоровыми. И ни единая даже не треснет.
— Наверное, так и рождаются религии, — сказала Сьюзен, и он пожал плечами (похоже, его смущало любое упоминание о чем-то потустороннем). По-видимому, он был человеком, принимающим только реальность. Когда же он собрался уходить, Сьюзен пожала ему руку, и он вопросительно взглянул на нее своими ласковыми, лесными глазами. Все, что от нее требовалось, — это отвести взгляд и отдернуть руку. Однако она замешкалась, и Джоэл мягко, неторопливо привлек ее к себе. Он был хорошо если на дюйм выше Сьюзен. И каким-то образом понял, что в губы ее целовать не следует. Поцеловал в щеку — нежно, почти целомудренно. Потом поцеловал лоб, волосы. Если бы он стал домогаться ее, она бы ему отказала. Если бы повел себя агрессивно — обхватил ее или прижал к стене, — она прогнала бы его и позвонила Тодду на работу. Само его поведение — простое, немного извиняющееся дружелюбие — вот что сделало случившееся возможным. Секс, словно говорил он, вещь очевидная и правильная, люди, оказавшиеся в таком же, как они сейчас, положении, занимаются им, и это только естественно. И Сьюзен согласилась с Джоэлом точно так же, как примирилась бы с неожиданным поворотом в разговоре с человеком более взрослым и опытным, чем она. Они постояли, обнявшись, в вестибюле, потом Джоэл прошептал:
— Может быть, поднимемся наверх, как ты думаешь?
Сьюзен замялась. Слова для того, что она хотела сказать, существовали только одни:
— Я не пользуюсь противозачаточными средствами. Их просто нет в доме.
— Это ничего, ничего, — ответил он. — Они нам не понадобятся.
Она снова замялась, глядя на настенную вешалку из витого дерева, на полосатые обои. Потом кивнула. Пока они поднимались по лестнице, Сьюзен представлялось, что она и не ведет его за собой, и не подчиняется ему. Рука Джоэла лежала чуть ниже поясницы Сьюзен, но не подталкивала ее. Похоже, он хотел всего лишь сохранить контакт с ней, как если бы утрата этого контакта означала утрату их общей цели. Сьюзен была взволнована, испугана, но по коридору, ведшему в комнату для гостей, прошла вполне решительным шагом. Ей не хотелось ложиться с этим мужчиной в постель, которую она делила с Тоддом. Пока она стояла с Джоэлом на клетчатом ковре, в окружении разрозненной мебели, — в комнату для гостей снесли ту, что осталась от их прежней обстановки, — Сьюзен вдруг пришло в голову, что ей всего двадцать девять лет и что она владелица, наполовину владелица, этого построенного в колониальном стиле дома с тремя спальнями, стоящего на целом акре собственной его земли; дома, вероятно, куда более внушительного, чем тот, в котором живет Джоэл. Она была хозяйкой этого дома и отнюдь не вынужденной жертвой всего, что сейчас произойдет.
Она позволила Джоэлу расстегнуть ее блузку. Голова Сьюзен оставалась ясной. Она понимала, что происходит. Когда ей случалось думать о чем-то подобном, она воображала нечто вроде затяжного восторга, бури подогретых спиртным страстей. А сейчас она с почти клиническим хладнокровием наблюдала за тем, как Джоэл снимает с нее одежду, как раздевается сам. Ни гордости своим телом, ни стыда за него Сьюзен не испытывала. Тело ее было фактом, таким же неотменимым, как вяз за окном, — и такой же, как он, неоспоримой привилегией. У Джоэла тело оказалось плотным, почти безволосым, но не таким мускулистым, как ей воображалось. Сьюзен не без интереса вгляделась в его пенис — если не считать Тоддова, другие она видела до сих пор только на картинках. У Джоэла он был побольше, чем у Тодда, с более тупой и рдяной головкой, — Сьюзен знала, что размер его считается достоинством, но в этом члене ничего достойного не усмотрела. Член Тодда, с его коричневато-красным стволом и нежно-розовым навершием, ей нравился. А у Джоэла он был грубым, покрытым толстыми венами, и, увидев его, Сьюзен на миг, на единственный миг, засомневалась. Ей пришло в голову, что он может быть неким отклонением от нормы, нездоровой причудой природы. Может быть, ей лучше передумать, прогнать Джоэла. Она уже собралась сделать это, но тут Джоэл снова обнял ее, осыпал волосы и шею поцелуями, и Сьюзен решила: пусть будет что будет. Нужно только запомнить на будущее, что решение она приняла сама.
Джоэл подвел ее к кровати, старой двойной кровати, принадлежавшей родителям Сьюзен, откинул покрывало. Его домашность, ласковость тронули ее. Она скользнула под одеяло, ощущая себя девочкой из сказки, девочкой, схваченной чудовищем с огромными лапищами и мощными ляжками, пожиравшим всех, кто ему попадался, а ее полюбившим. Раньше, думая о том, что происходило сейчас, она воображала опасность, тяжелое дыхание хищника, треск раздираемой ткани. Доброта либо обходительность ей и в голову никогда не приходили.
Джоэл лег рядом с ней, она положила руку ему на плечо. Он улыбнулся, застенчиво. Лицо его не было ни красивым, ни безобразным. Просто лицо — с круглым носом, самыми обычными глазами и мохнатыми черными бровями. Он провел пальцами по предплечью Сьюзен, коснулся локтя, словно утешая ее, по-дружески. Это происходит, думала она. Вот как это бывает. Джоэл поднял руку к ее груди, и, когда он сжал пальцами сосок, губы его сложились в букву О, как будто он и сам ощутил это прикосновение и нашел его удивительным и приятным. Он провел кончиком пальца вокруг соска, затем палец спустился под грудь, и Джоэл ласково приподнял ее ладонью, словно взвешивая. «Мм», — выдохнул он. Сьюзен была тронута, но возбуждения не ощущала, ей начинало казаться, что все так и останется нежным, отстраненным, ничего не значащим. Все начнется и закончится вне ее, она уже видела себя застилающей постель после того, как Джоэл уйдет. Похоже, ее теория все же была верна: секс — это переживание в лучшем случае приятное, но мелкое и сильно переоцененное. И поскольку никакого значения он не имел, поскольку скоро все закончится, ничего в ней не изменив, Сьюзен позволила себе положить ладонь на грудь Джоэла. Она изучит его, как медицинская сестра, и будет в дальнейшем знать то, что знают другие женщины, — строение и тяжесть мужских тел. Поверхностное любопытство, без всякого пыла и пламени. Тодда ей более чем хватало. Правда, временами она гадала: в чем он похож на других мужчин, в чем отличен? И о чем, собственно, говорят женщины, когда рассказывают, каковы их мужчины в постели? Покрытая слоем жирка грудь Джоэла была плотной — точь-в-точь как бедра Сьюзен. В середине ее пробивался из-под кожи фонтанчик темных курчавых волос, окружавших соски (более длинные, чем у Тодда, более заостренные, женственные) и вразброд стекавших к округлости его живота. Лет в двадцать он был, наверное, молодым человеком, о котором можно только мечтать, — и Сьюзен попыталась представить его школьником. Сдержанный, думала она. Спортивный, но без всякого геройства. Его не превозносили и не сторонились — он был из тех надежных пареньков, которые встречаются только с одной девочкой (благонравной, не очень красивой, поющей в школьном хоре), а после окончания учебы почти сразу женятся на ней. К этому времени он пробыл в мужьях лет, надо думать, двадцать, если не больше, и стремление хранить верность жене поистратилось в нем, сносилось. Он наклонился к Сьюзен, улыбаясь, накрыл губами ее сосок, слегка напоминавший его собственный. Она, ощутив слабость в желудке, почти уж оттолкнула его голову, однако губы Джоэла оказались бархатистыми, и соска, целуя его, он зубами не касался. Коснулся языком, и вот тут-то Сьюзен просквозило первое по-настоящему сильное, щекочущее какое-то ощущение, от которого у нее перехватило дыхание. Этого она никак не ожидала. Джоэл поласкал языком один сосок, потом другой, Сьюзен уже бросало от удовольствия к томной слабости, как в детстве, когда отец ловил ее и щекотал. Она не смогла бы сказать, нравится ей это, не нравится. Слабость поднималась от живота к горлу, а Джоэл, не отрывая губ от соска, прошелся пальцами по ее животу, подбираясь к промежности. «О», — выдавила она, достаточно громко для того, чтобы и самой удивиться. Пальцы Джоэла играли с лобковыми волосами, прогуливаясь паучьей походкой среди их пучочков, и Сьюзен стало казаться, что между ног ее задул ветер. Мысль о ветре понравилась ей. Джоэл продолжал ерошить волосы на лобке, а Сьюзен уже охватило желание, чтобы прикосновения его перебрались ниже и глубже. Или он думает на этом и остановиться? Она приподняла таз навстречу его пальцам и, когда Джоэл отдернул их, на краткий миг рассердилась. Кто он, этот сдержанный, неприметный юноша, доживший до средних лет? Что думает о ней? Сьюзен кашлянула. Джоэл улыбнулся ей, губы его поползли, целуя кожу, по животу вниз. Он издал странный звук, что-то среднее между тихим присвистом и стоном. Сьюзен лежала, вглядываясь в уши Джоэла, в его редеющие волосы и пытаясь понять, чего она хочет и чего не хочет. Поцелуи спускались по ее животу, и она сообразила, что он собирается сделать. Тодд не делал этого никогда, никогда не решался забираться туда губами. Сьюзен не хотела этого, не хотела выставлять себя напоказ, но Джоэл уже целовал исподы ее ляжек, и она его не остановила. Просто ждала. Ею владели страх и новое, чуть тошное возбуждение. И она пожалела о том, что решилась на это. Ей хотелось оказаться сейчас на кухне, одной, заваривать свежий кофе, поливать цветы. Голова Джоэла уже лежала между ее ног. И он тронул ее, там, языком. Ощущение было, как от удара током, горячее, влажное, мутящее, оно пронзило ее, и Сьюзен невольно застонала. Язык Джоэла, постукивая по ней, трепетал, точно у лакающей собаки, большими пальцами он раздвигал ее плоть, пока не нашел, наконец, что искал. Нашел нужную ему точку и понял это. Поначалу Сьюзен боялась, что язык обдерет ее, ведь мужчины ничего об этом месте не знают, однако язык описывал вокруг этого круги, — Джоэл знал, знал, что именно нашел, и знал, как должно касаться ее там. Теперь она стонала и не желала останавливаться. Она опустила ладони на голову Джоэла, на редеющие, колючие волосы, и чуть прижала ее к себе, боясь, что все прекратится. Боясь, что он потеряет то, что нашел. «О боже», — прошептала она. Что-то новое текло теперь вместе с кровью по ее жилам. Она чувствовала, как раскрывается, ощущение это, все усиливаясь, наполнило ее дрожью, оно было новым, незнакомым. Обычно Сьюзен словно взлетала и падала, быстро и часто. Теплая красная тень пронеслась под ее веками, оставив после себя ощущение жара. И оно осталось с ней. Язык Джоэла был неумолимым, он раз за разом находил ее, Сьюзен извивалась, наполовину надеясь, что сможет уклониться от языка, но нет, он находил ее, находил, и она выкрикивала: «О, о, о, о боже, о». В ней распахивалась, расширялась какая-то рваная безмерность. Остановить ее Сьюзен не могла, безмерность раскрывалась шире и шире и уже омывала всю ее изнутри. Он находил ее, находил, находил, а она взлетала все выше и выше. Безмерность несла ее, наполняла, швыряла из стороны в сторону, но ей уже было все равно, она утонула в самой себе, как в паводке, горячие влажные всплески ударяли в нее, не прерываясь, а потом все вдруг закончилось.
