— Да, знаете, я хожу по объявлениям, — смотрю кто что продает, такое уж дело. Для меня что будни, что воскресенье. По воскресеньям даже труднее — больше объявлений, люди больше всего рассчитывают на воскресные дни.
— Ну да, потому что по воскресеньям люди больше газеты читают. Дело ясное. Уж я-то понимаю. Это ж по моей специальности.
— А вы тоже публикуете?
— Нет, я газетами торгую. А сейчас вот собираюсь почитать, какая попадется.
— Я их уже успел прочитать. Ну, и погода, чтоб ее… Как вам это понравится — снег!
— Что вы хотите — апрель! Вчера еще солнышко светило. А завтра опять будет ясно. Держу пари!
Но того совсем одышка замучила — пыхтит, слово вымолвить не может. На улицах уже зажгли фонари. Толстяк остановился у фонаря, вытащил из кармана маленькую записную книжку без переплета и, держа ее перед собой в вытянутой руке подальше от глаз, стал перелистывать.
— Намокнет она у вас, — сказал Франц, но тот как будто не слышал, сунул книжечку обратно в карман; разговор вроде окончен, надо распрощаться, — думает Франц. Но вдруг этот человечек поглядел на него из-под своей зеленой шляпы и спрашивает:
— Скажите-ка, сосед, чем вы-то сами живете?
— Я-то? А что? Я свободной профессии человек — газетами торгую.
— Вот как? И этим вы на хлеб зарабатываете?
— Жить можно.
И что ему надо? Чудной какой-то!
— Вот как? А знаете, я тоже всегда мечтал жить вот так, свободным предпринимателем. Должно быть, приятно делать, что вздумается; коли не поленишься, дело пойдет на лад.
— Как когда. Но ведь вы, сосед, и так бегаете предостаточно? В воскресенье вот, да еще в такую погоду, как сегодня, мало кто на улицу выйдет.
— Верно, верно. Я сегодня уже полдня пробегал. И все-таки ничего не заработал, ни гроша. У людей нынче совсем нет денег.
— По какой же части вы промышляете, сосед?
— А я, знаете ли, получаю небольшую пенсию. И вот мне захотелось, понимаете, быть свободным человеком, завести свое дело, зарабатывать деньги. Ну да, пенсию я получаю уже три года, а до тех пор я служил на почтамте. А теперь вот ношусь как угорелый. Понимаете ли, я читаю в газетах объявления, а потом хожу по адресам и смотрю, что люди продавать собираются.
— Мебелью интересуетесь?
— Да что попадется: старая конторская мебель, бехштейновские рояли, старые персидские ковры, пианино, коллекции марок, монеты, носильные вещи умерших родственников…
— М-да, народу много помирает!
— Как мухи мрут!.. Ну, я хожу по объявлениям, смотрю вещи, а кое-что и покупаю.
— А потом перепродаете? Понимаю.
Но тут астматик снова замолк, втянул шею в воротник; они побрели дальше по талому снегу. Но, подойдя к следующему фонарю, толстяк вытащил из кармана пачку почтовых открыток и, грустно взглянув на Франца, протянул одну из них ему со словами:
— Вот, прочитайте-ка, сосед.
На открытке было напечатано: "Берлин. Дату см. на почтовом штемпеле. Милостивый Государь! Ввиду стечения неблагоприятных обстоятельств, я, к сожалению, вынужден отказаться от заключенной вчера сделки. С совершенным почтением Бернгард Кауер".
— Это вы и есть Кауер?
— Да, а открытки я размножаю на копировальном прессе, который купил как-то по случаю. Это единственная вещь, которую я приобрел. Вот я на нем и снимаю копии. Получается до пятидесяти штук в час.
— Да что вы говорите? Ну, а зачем вам это? Ага, у папаши, должно быть, не все дома! То-то он так глазами хлопает…
— Да вы прочитали? "Ввиду стечения неблагоприятных обстоятельств… отказаться…" Дело в том, что купить-то я соглашаюсь, а заплатить не могу. Ну, а без денег люди не отдают! Что же, я их отлично понимаю. И вот я все бегаю, с ног сбиваюсь, сговариваюсь, — и себе на радость и людям. Люди довольны, что так быстро сбыли с рук свою вещь, а я про себя думаю, как мне повезло и какие на свете бывают чудные вещи, например богатейшие коллекции монет или еще что. Вы только представьте себе — сидят люди без денег, дали объявление и ждут не дождутся покупателя, а я вот он! Осмотрю все как следует, и люди мне сейчас все и выкладывают, что да как, да почему, и что им до зарезу нужны деньги и какая вообще нужда кругом; у вас в доме я тоже кое-что присмотрел, стиральную машину и маленький холодильник, деньги этим людям нужны во как, — то-то рады были отделаться от лишних вещей. Спускаюсь я по лестнице, и так мне хочется все это купить, только одна забота: нет денег, хоть плачь!
— Стало быть, у вас покупатель есть, который вам за комиссию платит?
— Какое там… Вот я и купил себе копировальный аппарат, чтобы не писать от руки открытки-то. По пяти пфеннигов обходится мне каждая открытка — ничего не поделаешь, накладные расходы. Но зато уж больше ни гроша.
Франц глаза вытаращил.
— Ой, батюшки, уморили. Неужели вы это всерьез, сосед?
— Ну да, накладные расходы я иногда сокращаю на пять пфеннигов, опускаю такую открытку в ящик для писем на дверях сразу, как выйду из квартиры.
— Чего же ради вы бегаете, не жалея ног, задыхаетесь?
Они вышли на Александерплац.
Там на углу столпился народ, они подошли ближе. Коротенький человечек со злостью взглянул на Франца.
— А вот вы попробуйте-ка прожить на восемьдесят пять марок в месяц!
— Послушайте, чудак вы этакий, надо же сбывать кому-то эти вещи. Если хотите, я могу спросить кой-кого из моих знакомых.
— Вздор! Я вас об этом не просил, я делаю свои дела один, терпеть не могу компаньонов.
Они смешались с толпой. Это была обычная уличная ссора, двое из-за чего-то поругались. Франц оглянулся, но коротенький человечек уже исчез, как сквозь землю провалился. "И долго он так будет бегать? — удивлялся про себя Франц. — Лопнуть можно со смеху. Ну, а где же та беда, из-за которой колокола звонили?" Он зашел в пивную, спросил рюмку кюммеля, просмотрел "Форвертс", "Локальанцейгер". В них тоже не было ничего особенного, — большие скачки в Англии, и в Париже, наверно кто-нибудь сорвал крупный куш на тотализаторе. Глядишь, и мне в чем повезет — как знать, может быть, это к счастью, когда в ушах звенит.
И вот Франц собрался было идти домой к Цилли. Но потом решил еще перейти на ту сторону и взглянуть, что делается там в толпе. Кричали уличные торговцы: "А вот — сардельки, горячие сардельки! Пожалуйте, молодой человек! "Монтаг морген", "Ди вельт", "Ди вельт ам монтаг!"
Скажи на милость — дерутся двое уже с полчаса, а из-за чего — неизвестно! Постою посмотрю, чем дело кончится… Послушайте, вы что здесь в кино, что ли? Стал тут — ни пройти, ни проехать! Барин какой! Да разве это барин, так, сморчок. Ишь ты, ишь ты, гляди-ка, всыплет он ему сейчас…
Протискался Франц вперед, — кто же это там дерется? Смотри-ка, парни-то ведь знакомые, из пумсовских. Скажи на милость! Вот один из них, длинный, подмял было противника под себя, но тот поднатужился и шварк длинного в грязь. Эх, парень, парень, с таким заморышем и то не сладил. Слаб ты, как я погляжу!
— А ну, что за сборище, рразойдись! Лягавые! Шухер! Смывайся…
Сквозь толпу пробираются двое полицейских в плащах с капюшонами. Маленький-то сразу шмыг в толпу, только его и видели. А другой, длинный, не может сразу подняться — здорово его, видать, стукнули. Франц протолкался к нему. Не оставлять же человека в беде! Ну и народ, никто не поможет! Подхватил Франц длинного под руки, и ходу. А лягавые спрашивают, допытываются:
— Что у вас тут такое?
— Да вот подрались двое.
— Расходись, нечего останавливаться.
Ишь гавкают, лягаши — когда надо, так их нету! Завтра бы еще пришли. Расходиться? С нашим удовольствием, господин вахмистр, не извольте беспокоиться, сейчас разойдемся!
Франц втащил длинного в полутемный подъезд какого-то дома на Пренцлауерштрассе. Между прочим, двумя номерами дальше находится дом, из которого четыре часа спустя выйдет толстяк, без шляпы, тот самый, что заговорит с Цилли. А она пройдет мимо, но следующего она уж не пропустит. Скотина этот Франц, подлость какая…
А пока что Франц в подъезде нянчится с этой дохлятиной — долговязым Эмилем.
— Да возьми ты себя в руки, чудак ты этакий! Зайдем в какую-нибудь пивную, что ли? Ну не хнычь, ты парень крепкий — до свадьбы заживет. Да почистись немножко, а то к тебе вся мостовая прилипла.
Они вышли из подъезда, пересекли улицу.
— Теперь я сдам тебя в первую попавшуюся пивную, Эмиль, а сам пойду домой, меня там невеста ждет, — сказал Франц, пожимая ему руку. Распрощались, но тут длинный вдруг снова окликнул его:
— Послушай, Франц, сделай одолжение: понимаешь, я должен был ехать сегодня с Пумсом за товаром. Так забеги, пожалуйста, к нему, это в двух шагах отсюда, вход с улицы. Сходи, а?
— Зачем? Некогда мне!
— Передай только, что я сегодня не смогу прийти, ведь он ждет меня, сорвется все дело.
Выругался Франц про себя, но все же пошел к Пумсу; ну и погода, черт бы побрал этого Эмиля, тут домой надо, Цилли небось заждалась! Вот ведь олух, время-то у меня не казенное…
