— Слава богу, нет. Новость — лучше не бывает, дорогуша.
Голос миссис Бернэм потеплел, а голубые глаза излучали симпатию, и Полетт слегка испугалась. Она чувствовала: что-то не так. Вдруг невероятное чутье хозяйки привело ее к самому потаенному секрету?
— Мадам, вы имеете в виду…
— Мистера Кендалбуша? — радостно подсказала миссис Бернэм. — Ну и ну! Как ты догадалась?
Полетт перевела дух и ошеломленно повторила:
— Мистер Кендалбуш?
— Ах ты, маленькая хитрюга! — Миссис Бернэм шлепнула ее по руке. — Сама догадалась или кто сказал?
— Ни то ни другое, мадам. Я вправду не знаю…
— Или у нас тот случай, когда два сердца созвучны, словно куранты городских часов?
— Вовсе нет! — смешавшись, вскрикнула Полетт.
— Ну тогда не знаю, как ты догадалась, — вздохнула миссис Бернэм, обмахиваясь ночным чепцом. — Утром муж мне все рассказал, так я просто обомлела.
— О чем рассказал, мадам?
— О встрече с судьей. Видишь ли, вчера, обедая в Бенгальском клубе, они болтали о всякой всячине, а потом мистер Кендалбуш испросил дозволения коснуться одной деликатной темы. Мистер Бернэм высоко ценит судью, и потому он, естественно, согласился. Ну-ка угадай, Глупышка: что за тема?
— Что-нибудь касаемо закона?
— Нет, дорогуша, предмет куда более деликатный! Судью интересовало, не соблаговолишь ли ты, милая Глупышка, составить ему партию.
— Вот как? — смешалась Полетт. — Но я ничего не смыслю в картах, мадам.
— Да не о картах речь, дуреха, — ласково усмехнулась миссис Бернэм. — Он говорил о супружеской партии. Неужто не поняла? Судья хочет сделать тебе предложение.
— Мне? — ужаснулась Полетт. — Но почему, мадам?
— Он весьма впечатлен твоей простотой и скромностью, милочка, — добродушно хохотнула миссис Бернэм. — Ты покорила его сердце. Сообрази, какой это волшебный подарок судьбы — заполучить мистера Кендалбуша. Он богач, сколотил состояние на китайской торговле. С тех пор как судья овдовел, всякая девица мечтает его захомутать. Поверь, уйма барышень отдаст что угодно, лишь бы оказаться на твоем месте.
— Но если на него такой спрос, зачем ему горемыка вроде меня?
— Видимо, ему по душе твоя готовность к работе над собой. Мистер Бернэм сказал, что ты самая усердная из всех его учениц. А ты знаешь, дорогая, они с судьей полностью совпадают во взглядах на религию.
Полетт уже не могла справиться с неудержимо трясущимися губами:
— Наверняка есть много девушек, кто гораздо лучше меня знает Писание.
— Именно поэтому ты удостоилась его внимания! — рассмеялась миссис Бернэм. — Ты чистая доска и готова к обучению.
— О, мадам, вы смеетесь, это жестоко, — заламывая руки, простонала Полетт.
Хозяйку удивило отчаяние воспитанницы:
— Ты не рада, Глупышка? Но это же грандиозная победа! Мистер Бернэм всей душой одобрил его план и заверил, что сделает все возможное, чтобы получить твое согласие. Они договорились, что пока будут делить расходы на твое воспитание.
— Мистер Кендалбуш очень добр, — всхлипнула Полетт, рукавом отирая глаза. — Мистер Бернэм тоже. Для меня это большая честь, но я должна признаться, что не испытываю к судье тех же чувств.
Нахмурившись, миссис Бернэм выпрямила спину.
— Оставь чувства прачкам и танцовщицам. Дама не позволит подобной чуши встать на ее пути. Послушай меня, дорогая: тебе повезло, что судья попал на мушку, так что не промажь. О такой добыче девушка в твоем положении может только мечтать.
Полетт уже плакала, не скрываясь:
— О, мадам! Но ведь вся эта тщета ничто против любви!
— Что такое? — изумилась миссис Бернэм. — Помилуй, о чем ты? Глупышка, в твоей ситуации не до капризов! Я понимаю, судья не так уж молод, но он все же успеет заделать тебе пару ребятишек, прежде чем соскользнет в маразм. И тогда, милочка, все, что нужно даме, ты получишь от долгой ванны и пары трушек. Поверь, Глупышка, в стариках есть своя прелесть. Во-первых, никаких безумств ночи напролет. Уверяю тебя, милочка, ничто так не раздражает, как всякие тисканья, когда ты мечтаешь лишь о глотке опийной настойки и покойном глубоком сне.
— Неужто вы не понимаете, что такая жизнь будет… пенибль… невыносимой…
— В том-то и дело, что нет! — развеселилась миссис Бернэм. — В конце концов, судья не юноша и вряд ли загостится на этом свете. Вообрази: праведник уходит в мир иной, и ты, вольная птица, с его денежками летишь в Париж, где оглянуться не успеешь, как твоей руки станет добиваться какой-нибудь обедневший герцог или маркиз.
— Зачем мне все это, если юность моя будет загублена, а любовь останется нерастраченной? — зарыдала Полетт.
— Ничего, дорогуша, — успокоила хозяйка. — Ведь можно выучиться любить судью, правда?
— Любви нельзя выучиться, мадам! — взбунтовалась Полетт. — Она подобна… coup defoudre…[50] как это по-английски, когда мужчина пронзает тебя с первого взгляда?
— Мужчина пронзает? — Возмущенная миссис Бернэм зажала уши. — Глупышка! Ты все же следи за выражениями!
— Разве не так, мадам?
— Чего не знаю, того не знаю. — Вдруг в душе миссис Бернэм шевельнулись подозрения, и она, опершись подбородком о ладонь, одарила воспитанницу долгим изучающим взглядом. — Скажи-ка, милочка, нет ли здесь кого другого, а?
Поняв, что выдала себя, Полетт запаниковала: отпираться бессмысленно, а лгать проницательной хозяйке — себе дороже. Она понурилась и молча отвела заплаканные глаза.
— Я так и знала! — возликовала миссис Бернэм. — Это американец, да? Как его… Езекия… Зевадия… или как там? Ну ты с ума сошла, Глупышка! Это уж ни в какие ворота! Если за душой ни гроша, нельзя бросаться на моржа, как бы он ни был хорош собой и обходителен. Молодой моряк — хуже нет судьбы для всякой женщины, это даже страшнее военного. Моряка вечно нет дома, когда он нужен, он всегда без денег и погибает, прежде чем детишки вырастут из пеленок. Чтобы свести концы с концами, с таким прелестным мужем ты пойдешь в судомойки! Вряд ли тебе пристало драить чужие кастрюли и горшки. Нет, дорогуша, это невозможно, даже слышать не хочу…
Миссис Бернэм осеклась и зажала рукой рот, ибо ее сразила иная страшная догадка.
— О господи боже мой! Скажи, а ты не… не… Нет! Скажи, что это не так!
— Что, мадам? — удивилась Полетт.
— Ты же не уступила, правда? — Хозяйка перешла на шепот. — Я не поверю…
— Уступила? — Полетт вздернула подбородок и расправила плечи. — На мой взгляд, в сердечных делах полумеры и уступки невозможны. Любовь требует тебя всю целиком, не так ли?
— Глупышка!.. — Миссис Бернэм задохнулась и стала обмахиваться подушкой. — О боже мой! Святители небесные! Говори, дорогая, я готова к худшему… — Она сглотнула и прижала руку к трепещущей груди. — Ты… о нет, нет!.. Исусе!
— Что, мадам?
— Заклинаю, скажи правду: пирожок уже в печке, да?
— Ну, в общем… — Полетт слегка удивилась, что хозяйка так всполошилась из-за темы, которой обычно касалась намеком. С другой стороны, хорошо, что разговор перешел на другое, ибо появилась возможность уйти. Обхватив себя за живот, Полетт прокряхтела: — Вы правы, мадам, нынче мне что-то неможется.
— Ох, бедная моя, бедная! — Миссис Бернэм отерла выступившие слезы и сочувственно обняла воспитанницу. — Еще бы тебе не взбелениться! Ох уж эти подлые моряки! Уроды колченогие, нет чтоб оставить девушек в покое! Мой рот на замке, от меня никто не узнает… Но как ты не понимаешь? Тебе нужно скорее выйти за мистера Кендалбуша! Времени терять нельзя!
— И то правда!
Миссис Бернэм схватила опийную настойку, а Полетт бросилась к двери:
— Простите, мочи нет терпеть! Успеть бы к горшку!
*
Едва прозвучало слово «Калькутта», как на пулваре распахнулись все иллюминаторы. В тесноте мужского отделения народ яростно пихался, но далеко не всем удалось занять вожделенный наблюдательный пункт; более удачливые женщины сумели поделить меж собой два иллюминатора, а потому всем составом разглядывали приближавшийся город.
По пути корабль останавливался во многих больших многолюдных селениях — Патне, Бхагалпуре, Мунгере, — и потому городской пейзаж уже не был в новинку. Однако нынешнее зрелище застигло врасплох даже тех, кто повидал разные виды: нагромождение и размеры причалов, домов и верфей повергло переселенцев в молчание, равно благоговейное и потрясенное. Как можно жить в таком столпотворении и такой грязи, когда вокруг ни поля, ни кустика? Видать, здешний народ какой-то особенный…
Движение на реке становилось все оживленнее, и вскоре пулвар пробирался сквозь лес мачт и парусов. Теперь он выглядел жалким корабликом, но Дити вдруг прониклась к нему любовью: в чужой и пугающей обстановке суденышко стало ковчегом покоя. Если раньше людям не терпелось дождаться конца путешествия, то сейчас они с возрастающим страхом прислушивались к командам сирдаров, готовивших высадку.
