Кэри Грант создал на экране типаж, который в эпоху Брандо кажется самой невероятной ролью в мире: этакий буржуазный донжуан. И результат оказался весьма интригующим. Только представьте, в 1948 году, в возрасте сорока четырех лет, Кэри Грант шел четвертым в рейтинге популярности кинозвезд мужского пола, полученном путем голосования телезрителей по почте — позади Кларка Гейбла, Гари Купера и Бинга Кросби. А в 1958 году, в возрасте пятидесяти четырех лет, он поднялся на первое место. Этой осенью (когда Кэри Гранту уже стукнуло пятьдесят девять) Ассоциация владельцев кинотеатров признала его также самым кассовым актером — причем среди киноактеров обоих полов.
Но вернемся в Эдвардианский зал отеля «Плаза», где всенародному любимцу по-прежнему нет покоя. Итак, две пожилые куколки удалились, но вместо них туда вошла итальянская старлетка, этакая изящная блондиночка с сухоткой спинного мозга. Старина Кэри Грант точно знает, что он уже где-то ее встречал, но будь он проклят, если может вспомнить, кто она такая. Единственная надежда остается на то, что она его не заметит, так что актер склоняет голову набок, принимая вид Кэри Гранта, застигнутого на ветке дерева.
Но это не может продолжаться вечно, а потому Грант, держа голову в прежнем положении, начинает разговаривать с сидящим рядом с ним малым в диком костюме из ткани «соларо», а также в весьма затейливой жилетке.
— Актерские стили преходящи, — говорит Кэри Грант. — Они совсем как девушки на танцах. Однажды вечером какой-нибудь малый входит в танцзал в мотоциклетной куртке и синих джинсах, хватает первую же подвернувшуюся девушку и сжимает ее в объятиях, ломая несчастной грудную клетку. «Вот это мужчина!» — говорят все девушки, и очень скоро все парни уже заявляются на танцы в мотоциклетных куртках с синими джинсами и сразу же переходят к делу. Так продолжается некоторое время, но затем, однажды вечером, в танцзал входит малый в голубом костюме при галстуке, а в руках у этого малого — букет цветов. Ведь букеты цветов по-прежнему продаются? Уверен, что продаются. Ну, так или иначе, теперь все девушки говорят: «Что за очаровашка!» — и заходят на очередной цикл. В общем, вы меня поняли.
Собеседник молчит.
— А что касается меня, то я просто продолжаю продвигаться вперед в старой доброй манере, — заключает Кэри Грант, одаривая собеседника своим «фирменным» взглядом «давай со всем этим особо не заморачиваться».
Однако страшно себе представить, что может случиться теперь, когда его секрет вышел наружу, перспективы становятся почти запретными. Вы только подумайте, что будет, если вся голливудская братия вдруг оденется в приличные костюмы, побреется, надушится и начнет на правильном английском языке, не шмыгая при этом носом, мило беседовать со своими пожилыми поклонницами в Эдвардианском зале отеля «Плаза». Да уж, просто уму непостижимо.
10. Поставщик общественной жизни
Наверху, в офисе на углу Бродвея и 52-й улицы, доживает свои последние дни издававшийся с 1938 по 1952 год старый добрый «Конфиденталь», самый скандальный из всех скандальных журналов в истории человечества. Сейчас там все словно бы рикошетируют среди каких-то кукольных огней и разбиваются вдребезги. Все за исключением одного человека, а именно: самого Роберта Харрисона, издателя. Печень Джея Брина уже перешла в свое конечное, некротично-циррозное состояние. Обычно Джей Брин заполнял своими текстами половину журнала, но затем дело дошло до той критической точки, когда Брин оказался уже попросту неспособен и дальше прислушиваться к Читателю. Обычно Брин с женой приходили в редакцию и садились в соседней комнате, пока Читатель вслух зачитывал рассказы для очередного номера. Этот Читатель, как бы его там ни звали, обладал по-настоящему грандиозным голосом — примерно как у сэра Ральфа Ричардсона, зачитывающего в свете прожекторов монологи короля Лира за кафедрой в «Баухауз-Модерне». Грандиозная дикция, грандиозный резонанс и т.д. и т.п. Харрисон нанял этого человека лишь с одной целью — чтобы он погромче читал. У Харрисона имеется такая теория: мол, если читать рассказы громко, все слабые места в них сразу же высветятся. А значит, в журнале должен иметься Читатель с голосом, подобным голосу сэра Ральфа Ричардсона, внятно оглашающий такие труды, как «Эррол Флинн и его двустороннее зеркало», «Белые женщины разрушили мой брак» (для негритянского конферанса) и «Как Майк Тодд выставил дураком кинематографического магната». Один из авторов непременно сидит там, внутри, что-то такое бормоча и заявляя о том, что Читатель затаил на него злобу и намеренно промямлил все его лучшие фразы, тем самым сподвигая Харрисона на отбраковку всего рассказа. Однако Джей Брин давным-давно через все это прошел, а в настоящее время он уже благополучно скончался от цирроза печени. А вот Говард Рашмор, редактор, начинает просто ужасно выглядеть. Раньше он всегда выглядел таким большим, крепким здоровяком, а теперь напоминает пару глазниц, помещенных на спаянный воедино кусок современной скульптуры. Некогда Рашмор был коммунистом и очень сложной личностью. У него имелся настоящий талант к написанию рассказов, целиком основанных на слухах и сплетнях, однако все это странным образом свернулось вместе с его антикоммунистическим «крестовым походом». Затем наступил тот день, когда Рашмор вместе с женой ехал в такси по верхнему Ист-Сайду. Внезапно он достал револьвер и застрелил жену, после чего застрелился сам. Харрисон был издателем «Конфиденталя» и очень хорошо помнит тот день. Он тогда сам прилетел невесть откуда в Международный аэропорт Кеннеди и сел в такси. Первым, что он услышал, было следующее заявление таксиста:
— Эй, вы слышали? Издатель «Конфиденталя» застрелился.
— Не может быть! — поразился Харрисон, поскольку сам он и был издателем «Конфиденталя». — И где же, интересно, это произошло?
— В такси, натурально, — ответил ему водитель. — Как бабахнул себе в голову — прямо на заднем сиденье такси!
Харрисон прекрасно помнит, что он тогда сидел как раз на заднем сиденье такси, но у него не было ни малейшего желания выхватывать пистолет — ни тогда, ни впоследствии. Хотя какое-то время все складывалось просто ужасно: сорок миллионов долларов штрафа — на иски по делам о клевете, вся киноиндустрия не на шутку взялась его преследовать, гангстеры, контролирующие игровые автоматы, или еще какие-то громилы вроде них вывесили Харрисона вниз головой за пятки прямо из окна его кабинета, конгрессмены и половина всех газет в стране буквального его распинали, какой-то парень из Чикаго собирался ворваться в контору и переломать многострадальному редактору все кости, начиная с пальцев на руках и ногах… однако весь этот нажим шел снаружи. А внутренне Харрисон вовсе не утопал в своих же собственных турбулентных соках, подобно Брину или Рашмору. Он оставался безмятежен, а «Конфиденталь» был прекрасен. Пожалуй, подобная мысль с трудом может уложиться в голове — то, что Харрисон всегда считал «Конфиденталь» прекрасным. Думаете, он и слов таких не знает? Однако непреложный факт заключается в том, что этот человек являет собой эстета, подлинного эстета шлока.
Поначалу я знал о Харрисоне только то, что он живет под вымышленным именем в невесть где находящемся отеле «Мэдисон». Чтобы представить себе картинку, которая мне тут же приходила на ум, вспомните о возбужденных против него исках по делам о клевете, о всеобщем возмущении, обо всех тех больших шишках, которые взялись преследовать Харрисона в 1957 году, когда он продал «Конфиденталь» и исчез из поля зрения общественности. Должно быть, его попросту раздавили как некую фригийскую жертву. Таким образом, Роберт Харрисон, бывший издатель «Конфиденталя», живущий невесть где, в каком-то месте под названием отель «Мэдисон», мысленно представлялся мне следующим образом: скрывающийся от всех на свете пятидесятилетний мужчина, на все замки закрывшийся в номере отеля, откуда отчетливо виден лишь вентилятор кондиционера в ресторане быстрого питания, будто бородатым мхом, обвешанный всевозможной нью-йоркской гадостью. Так было до тех пор, пока я не увидел отель «Мэдисон», красотку Реджи, недавнюю мисс «Би-эм-эс» Канады, — и галстук Роберта Харрисона.
Отель «Мэдисон» на Восточной 58-й улице, между Пятой и Мэдисоном, оказался чертовски шикарным и консервативным старым местечком, полным больших прекрасных номеров. Я увидел роскошный вестибюль со сливово-коричневыми стенами и множество слуг в белых манишках. Сестра Харрисона по имени Хелен, вежливая, тихая женщина с седовато-светлыми волосами, которая все эти годы являлась его личной секретаршей, открыла дверь, и за дверью оказалась та же самая квартира, в которой, как я позднее выяснил, Харрисон жил и во времена расцвета «Конфиденталя». Там имелась тридцатифутовая гостиная, сплошь отделанная ярдами многогранных зеркал, где располагались бар с выставленными на нем смехотворными новинками, карликовое тропическое деревце, с ветвей которого свисала деревянная обезьяна, охряного цвета предметы искусства в стиле «нео-Молох», черная и темно-коричневая мебель. Общий эффект создавался такой, как будто дизайном этой гостиной занимался декоратор, работавший в стиле «модерн Малайского полуострова». Очень скоро из одной из двух боковых комнат появился Харрисон. Он протопал по уложенному от стены до стены ковру, на ходу завязывая галстук.
