Вверх по улице шел полицейский в форменной тужурке, держа под мышкой пелерину и сдвинув на затылок круглый, как сыр, головной убор. Пояс и портупея полицейского были отлично начищены, а висящий на ремешке жезл хлопал его по ногам.
— А вот и папаша! — заявил Капдевер.
Он сказал дружкам, что ему надо спешно идти домой. Лулу тут же отпустил несколько обычных острот насчет шпиков, легавых, доносчиков, фараонов, ласточек и коров на колесиках, не пропустив ни одной из кличек, которыми народ награждал полицейских в зависимости от способа их передвижения: верхом на лошади, на велосипеде, на мотоцикле или на «своих двоих», а Оливье восхищенно смотрел на трепача Лулу — ему правилась вся эта дурашливая болтовня.
Потом они вдвоем пошли дальше, решив со всеми по пути здороваться; они уважительно раскланивались: «Добрый день, мсье!», «Добрый день, мадам!» — и исподтишка смеялись каждый раз, когда им отвечали. Насытившись шалостями, они дошли до окна Альбертины Хак, и Лулу сказал:
— Здравствуйте, дорогая мадам!
Альбертина не ответила. Она была слишком занята, наклеивая фотографии киноартистов в альбомчик, который давала покупателям в придачу к шоколаду фирма «Тоблер». Альбертина милостиво показала альбом детям, и они переворачивали толстые страницы, рассматривая фотографии и называя имена актеров: Фернан Гравей, Альберт Прежан, Андре Люге, Алерм, Альковер, Леон Бельер, Марсель Вале, толстяк Полей, Ларкей, Сатурнен Фабр… и красивых кинозвезд: Бебе Дениэлс, Сюзи Вернон, Мириам Хопкинс, Кароль Ломбар, Мэри Глори, Дита Парло и Долорес дель Рио. Ребята вообразили, какое неимоверное количество шоколада поедает толстая Альбертина, — ведь она еще копила и серебряную фольгу, которую раздавала китайчатам, жившим в этом квартале.
Мадам Папа, повиснув на руке своего внука, толстощекого солдата, подошла поговорить с Альбертиной. Парень, зажав пилотку под мышкой, тихо повторял с южным акцептом знаменитую реплику из пьесы Паньоля «Мариус»: «Французский флот говорит тебе — дерьмо!!»
Разговор двух женщин был самым обыденным: «Никогда не знаешь, что приготовить на обед», или: «Так будет всегда, пока мы живы!», или еще: «Да уж у немцев такого не случится!» Только несколько неожиданным оказалось утверждение Альбертины:
— Телятину я никогда не ем. Она беду притягивает!
Оливье слушал, но больше смотрел на Лулу, передразнивающего движения говоривших между собой женщин, как вдруг короткая фраза жеманной мадам Папа привлекла его внимание; тоном дамы-патронессы она сказала:
— Что-то не видно этого инвалида несчастного, да вот того, которого Пауком прозвали.
И в самом деле, уже в течение нескольких дней Даниэль не приходил на свое обычное место, к стене галантерейного магазина.
— Может, он заболел? — предположила Альбертина.
Солдат, чтоб дети посмеялись, начал подражать артисту Виктору Буше в пьесе «Господни виноградники»: «Юбер, скажи мне, что ты меня любишь, или я лягу спать на циновку!»
Чуть погодя еще больший успех выпал на долю здоровенного верзилы по кличке Тюбик с клеем Анатоль, знать не знавший про «Дентоль». Он шел вверх по улице, красуясь в костюме велосипедиста-гонщика, с рукавом насоса, надетым наперекрест, и нашитым на спине квадратом с жирной девяткой и надписью: О.В.Б.Б. (что означало: Общество велосипедистов из Булон-Бийанкура), держа за середину руля свой гоночный велосипед. Велосипед трясся по мостовой, и его звонок все время позвякивал. Костистый, сутулый и кривоногий Анатоль жмурил глаза от солнца и смотрел куда-то вверх за горизонт, где вырисовывался холм Галибье. Он прислонил велосипед к тротуару и присел, видимо, в ожидании каких-то лестных слов бегло поглядывая по сторонам, в то время как граммофон разносил по всей улице мелодию английской песенки „That man I love”[10], исполняемой немного гнусавым, грустным голосом под аккомпанемент саксофона и приглушенной трупы.
Анатоль прекрасно знал, что вскоре появится какой-нибудь мальчишка и станет выпрашивать у него велосипед, чтобы разок прокатиться вокруг квартала, но он, безусловно, откажет, ссылаясь на то, что такой боевой копь — это как вечное перо или как женщина: их никогда не одалживают!
Первыми явились сюда сын Рамели, Джек Шлак, Лопес и Туджурьян, а за ними пришли Лулу и Оливье. Они стояли, засунув руки в карманы, любуясь этим чудом с выгнутым рулем, покрытым пластиком, и сиденьем, вытянутым, словно морда скакуна, потом отважились проверить, крепко ли затянуты гаечки, потрогали тормоза и даже пощупали пальцем, хорошо ли надуты шины. Анатоль согласился приподнять велосипед, чтобы каждый мог убедиться, какой он легкий, затем разгорелась дискуссия, в которой сравнивались достоинства участников шестидневной велосипедной гонки и спортсменов многодневного состязания «Тур де Франс», после чего все принялись сопоставлять сильные стороны чемпионов французских, бельгийских и итальянских. Под конец Анатоль показал свои спортивные туфли и продемонстрировал наилучшую позицию носка в предохранительном упоре на педалях.
— Может, и ты станешь чемпионом? — предположил Оливье.
Анатоль недавно завоевал шестое место среди двенадцати любителей, состязавшихся на Муниципальном велотреке, и считал, что он уже и теперь чемпион, поэтому лицо его приняло несколько таинственное и сдержанное выражение. Рамели заметил, что у машины отсутствует крыло, но это лишь вызвало у всех ироническую улыбку, а сам Анатоль от ответа уклонился. Потом он откусил кусочек сахару — всем известно, чемпионы поддерживают себя так в минуты усталости, — подтянулся, поддел плечом раму и с нежностью понес свою ношу, отныне ставшую для него самым главным в жизни.
«Найдется занятие и посерьезней» — было написано на лицах Лулу и Оливье, которые уже беззаботно насвистывали песенку «Кви-кви-кви», — сказал серый воробей», а за ней другую, про каменщика — «Привет стальным рукам, под солнцем загоревшим», которой их научил школьный учитель гимнастики.
Дойдя до улицы Ламбер, ребята остановились поглазеть на упряжку поставщика вин фирмы «Ашиль Хаузер», на его коней — серого в яблоках и буланого, жующих овес из покачивающихся полотняных мешков, подвешенных к их шеям. Ребята почувствовали сильный запах натруженных и неухоженных кляч. Серый в яблоках коняга пустил пенистую струю, тут же растекшуюся по тощей траве, что росла между камнями мостовой.
— Ну и одёр! — бросил Лулу, которого папаша как-то сводил на бега в Мезон-Лаффит.
Но эти загнанные лошади, такие худосочные, вызывающие жалость, страдающие одышкой, имели что-то общее с местными улицами, их облезлыми домами, щербатой мостовой, тусклыми фасадами зданий. Посыльный в кожаном переднике с шумом вытаскивал ящики со звенящими в них бутылками, взгромождал их на плечо и складывал штабелями на тротуаре. От посыльного тоже несло лошадью, но на нем хоть не было шор, которые придавали животным вид слепцов, прячущих свою слепоту за черными очками.
— Мсье, — спросил Оливье, — а как их зовут, ваших лошадей?
Человек тяжело вздохнул, плюнул на ладони, потер их и решил минутку передохнуть, опершись о свою повозку. Он несколько раз повторил про себя: «Как же их зовут, этих двух, как же их зовут?» — поскольку он недавно поступил на работу к виноторговцу. Но, желая показать, что он уже в курсе дела, ляпнул наугад: