– А ведь вы меня спасли от смерти, – обратился он к ней неуверенно, пожимая ее руку.
То было властное веление сердца, которому он не мог противиться.
Из города он послал подарки Заргарянам, не забыв детей и паралитика. Для Шушаник Микаэл выбрал золотое колье с брильянтами. И чтобы девушка не могла отказаться от подарка, послал его от имени Воскехат.
– Теперь тебе придется помогать мне и в городе, – обратился как-то Смбат к Микаэлу. – Предстоит пуск завода, а мне одному не справиться с делами.
– С удовольствием, – ответил Микаэл после некоторой паузы, – но я просил бы перевести Суляна в город, а меня назначить управляющим промыслами.
Микаэл, который прежде и двух часов не мог спокойно высидеть на промыслах, теперь собирался жить там. Причина была слишком понятна для Смбата.
– Ладно, поступай как хочешь.
В тот же день Микаэл совсем перебрался на промысла. Неприятности продолжали сыпаться одна за другой. Смбат с женой почти ежедневно ссорился по всякому поводу.
Был канун пасхи. Воскехат, сидя у окна, смотрела на улицу. Доносился праздничный звон колоколов ближайшей церкви. Эти звуки навевали на старуху беспредельную тоску. Сегодня она в первый раз должна была сесть за праздничный стол без мужа, но не это печалило ее. Она видела, как все спешили в церковь, и горестно вздыхала, подымая глаза, покачивая головой. Родители, держа за руки детей, дедушки и бабушки с внучатами радостно шли в церковь, лишь одна Воскехат лишена такого счастья. За что, господи, за что, разве она не бабушка, разве у нее нет внуков?
Вдруг Воскехат нахмурилась и придвинулась к оконному стеклу. Мадам Марта, в пышной шляпе, два длинных пера которой тряслись, как драгунские султаны, проходила с каким-то элегантным молодым человеком, весело болтая и кокетливо щурясь.
Эта сцена не понравилась вдове. Она внимательно проследила за дочерью. Марта остановилась, молодой человек крепко пожал ей руку, загадочно улыбаясь. Они расстались, и Марта, кокетливо подбирая платье, чтоб показать вышитую гладью нижнюю шелковую юбку, перешла улицу. Несколько минут спустя открылась дверь, и она появилась на пороге, расфуфыренная яркая, как расцветшее гранатовое дерево.
– Дома? – спросила Марта, гримасой давая знать, что речь идет об Антонине Ивановне.
– Бог ее знает, – ответила мать с горечью.
– Своего Колю я отправила с бонной в церковь, зашла взять туда и детей Смбата. В такой день твои внучата должны быть там, чтобы враги не злорадствовали. Вели привести их сюда.
Вдова позвала горничную Антонины Ивановны, велела нарядить детей по-праздничному и привести. Горничная молча вышла. Очевидица беспрерывных семейных сцен, она знала, что желание старухи может не понравиться ее госпоже. Так оно и вышло: Антонина Ивановна отказалась послать детей к свекрови, узнав, что их вызывает Марта и для чего.
– Видела? Видела? – злорадствовала Марта. – Прощайся теперь с внуками!
Вдова позвала Смбата и рассказала о случившемся.
– Бедный, бедный муж! – поддразнивала Марта. – Дал ей в руки вожжи, вот она и гонит, куда хочет. Хотя бы ради такого дня пощадила…
– Дивлюсь я, зачем вы из-за пустяков делаете столько шума. Не все ли равно – пойдут дети в церковь сегодня или завтра, или вовсе не пойдут?
Только этою недоставало! – затараторила Марта, ерзая на стуле. – Может быть, нам и от веры прикажешь отречься?
– Марта, сколько раз я просил тебя не подливать масла в огонь, нехорошо это!
– Марта жалеет твою мать, понимаешь, твою мать!..
– Замолчи, замолчи, прошу тебя, не выводи меня из терпения! Какое у тебя злое сердце!..
Марта посинела от злобы, – и стала еще пестрее.
– Ах, бедняжка! – обратилась она к матери. – Под какой несчастной звездой ты родилась, что так страдаешь!
– Послушай, Марта, если ты будешь сеять раздор в этом доме, лучше перестань ходить сюда. Муж тебя вконец одурачил. Мне отлично известно, зачем он мутит воду, но цели своей ему не добиться: Микаэл уже раскусил его, раскусишь, надеюсь, наконец, и ты.
Зайдя к жене, Смбат дал волю сердцу. Долго ли будет продолжаться ее упрямство? Со дня приезда она всех восстановила против себя. Приехала она к ним уже предубежденная. Она не хочет понять, что огня огнем не тушат. Она забыла, что здесь все заранее враждебно относились к ней. Отчего бы ей не отнестись с уважением к нелепым, может быть, традициям патриархальной женщины? Что за глупые раздоры! Наконец, должен же кто-нибудь из них приспособиться, поступиться собственными капризами.
– И вы желаете, чтобы приспособлялась я? – воскликнула Антонина Ивановна с иронией. – Ни за что! Меня вечно будут оскорблять, а мне молчать? Эта женщина каждый божий день проклинает свою судьбу за то, что вы женились вопреки ее воле. Она может осуждать ваш поступок, но почему же клевещет, будто я завлекла вас обманом? Не вы ли влюбились в меня? Не вы ли на коленях умоляли, чтобы я связала свою жизнь с вашей? Неужели вы забыли ваши клятвы? Почему вы не скажете ей всей правды? Слава богу, вы тогда были не ребенок, у вас голова была на плечах, почему вы дали себя обмануть? Смбат Маркович, меня обвиняют в том, что я вышла за вас ради денег. Это оскорбительно. Я хоть и дочь небогатых родителей, но… я горда – это вам известно. Растолкуйте матери и сестре, что я не ради вашего богатства приехала сюда, а только из-за детей. Они тосковали по отцу, им хотелось быть с отцом, и я не имела права не привезти их. Растолкуйте этим женщинам, что я презираю ваши миллионы…
Руки Антонины Ивановны дрожали, в глазах сверкали искры оскорбленного самолюбия. Говорила она искренне, взволнованная до глубины души.
– Знаете, почему я не отпустила детей в церковь? – продолжала Антонина Ивановна. – Потому что требование исходило от вашей сестры, она подзуживала вашу мать. Эта женщина рада тиранить меня. Я никогда не допущу власти невежества над собою. Я ничего не имею ни против вашей религии, ни против ваших традиций; мною руководило самолюбие, гордость – и только. Не хотят же ваши родные быть уступчивыми, а я и подавно…
Ее увядшее лицо, резкий голос и полные ненависти глаза вконец озлобили Смбата.
– Эх, сударыня, незавидна участь мужа, чья жена упрямство выдает за силу воли, а злобу – за нравственную борьбу. Все ваши несчастья происходят от дурных помыслов и уродливо воспитанного ума. Вы были бы гораздо счастливее и лучше, будь вы меньше образованны. Следя за вашим поведением, невольно думаешь, что голова женщины вообще не способна вместить больше того, что отпущено ей природой.
– Неужели? – иронически процедила Антонина Ивановна. – Может, вы ошибаетесь, может, только мы не способны, а ваши женщины… о-о!
– Вот видите: «мы» – «вы», «наши» – «ваши». Неужели вы не можете хоть на минуту забыть это различие?
– Не могу, потому что мне ежеминутно напоминают о нем. Ведь вся неприязнь ко мне со стороны вашей родни на этом и основана. Я не слепа «и не глупа, чтобы не понять, откуда дует ветер.
– Понимаете, так молчите. Не можете молчать, примиритесь с вашей участью. – То есть?
– То, что я не раз предлагал вам: отдайте мне детей и уезжайте туда, где вы можете найти арену для вашего упрямства. Если вы упрямы, буду упрямым и я – даже по отношению к предрассудкам моей среды.
В ответ Антонина Ивановна разразилась долгим и ядовитым смехом и, обессиленная, опустилась в кресло. Либо он замышляет какие-то козни, либо пьян – иначе бы не произнес таких слов. Однако она знала, что из безграничной любви к детям Смбат подчас позволял себе слова, противоречащие здравому смыслу.
Смбат в волнении охватил голову руками, словно желая умерить боль, сверлившую ему мозг.
Двери с шумом распахнулись. Вбежали Вася и Алеша, толкая друг друга и громко смеясь. Увидев родителей, злобно уставившихся друг на друга, они притихли и застыли на месте, поглядывая испуганно то на мать, то на отца. Алеша тихонько подошел к матери, заплаканные глаза которой разжалобили его.
– Мама, опять обидели тебя? – спросил он, взяв ее за руку.
– Да, детка, нас хотят разлучить, – ответила Антонина Ивановна, осыпая его поцелуями. – Ну, вот видите, кого они любят? – обратилась она к Смбату. „
– Это свидетельствует только о вашем эгоизме. Обратите внимание на вопрос ребенка. Вы вселяете в эти невинные существа ненависть ко мне и к моим родным. Вы… вы крадете их беззащитные сердца.
И, потеряв терпенье, Смбат схватил детей за руки и привлек к себе.
Антонина Ивановна вскрикнула и цепко ухватилась за детей. Смбат отступил, поняв, что дошел до крайности. Но какое ужасное состояние: видеть любимых детей связанными нерасторжимыми узами с ненавистной женой и не быть в силах ни развестись с нею, ни побороть ненависть!
Он опустился на стул и, прижав руки ко лбу, воскликнул:
– Как я ошибся, боже ты мой, как я ошибся!..
Вся эта сцена разразилась в общей комнате, служившей гостиной. Вдова Воскехат редко в эту комнату заглядывала.
