Обезумев от ярости, я оставил голову толстяка в покое, выбросил вперед руку и шагнул назад.
— Артур! — закричал Игорь. — Это уже плохо, Артур!..
— С тобой я позже разберусь, старина! — Обернувшись, я пронзил его взглядом. — А тебе, сука позорная, минуту на молитву даю! Читай, тварь!..
— Пощадите! — раздался его истерический крик, и меня словно накрыло покрывалом мрака. И память услужливо подсказала знакомую картину…
Мимо меня, срывая на бегу китель и рубашку, пробежал майор милиции. В глазах его не светилось и капли разума. Только страх. Ужас. Ничто.
Он убежал за угол, едва не упав на повороте. И через мгновение его крик «Пощадите!..» потонул в громе. Невиданный по силе толчок толкнул школу, и я увидел небо над северным крылом здания: оно было багряным…
— Артур! — донеслось до меня, разрывая покрывало в клочья.
Я отшатнулся в сторону, отнимая от лица ладонь.
Майор по-прежнему сидел на полу, за спиной моей тяжело дышал Костомаров.
— Развяжи меня, Артур…
Поставив пистолет на предохранитель, я положил его на стол и наклонился за лежащей на полу бритвой.
Поднявшись, он сразу схватился за ухо.
— Если через полчаса не пришью, грош мне цена как хирургу. Еще два сантиметра, и отпилил бы к чертовой матери, — он пронзил бездыханное тело сверкающим взглядом. — Но кое-что я сделать обязан, иначе и ухо не в радость будет…
Я и слова не успел вымолвить, как Костомаров разбежался и, придерживая орган слуха, изо всех сил врезал ногой по ноге майора. Я никогда еще в жизни не слышал такого рева, какой вырвался из легких толстяка. Он орал, бледнея на глазах, а у меня дрожали барабанные перепонки.
— Ты что делаешь? — не возмущенно, а скорее удивленно спросил я. — Это же не он резал!
— Меня — не он, а отца Александра — он! — И поклявшийся приносить людям только облегчение человек впечатал подошву в обвисшее от крика лицо майора…
Я стоял словно пораженный молнией.
— Повтори…
Костомаров, чуть прихрамывая после удара, посмотрел на меня тяжелым взглядом:
— Когда я отправил тебя в свой дом, я направился к священнику. Все, что ты говорил о нем, казалось мне чудовищным. Я знаю отца Александра больше, чем ты, а потому не верил, что этим человеком мог овладеть искус… — Он в изнеможении опустился на стул и упер взгляд в притихшего, но продолжающего хрюкать майора. — Скоты… Тот, которого ты застрелил, привязал батюшку к стулу, а эта тварь рвала у священника ногти. Я струсил… Да, я знаю, что мне нужно было выйти и остановить этот кошмар! Но я струсил, и, когда отец Александр мучился, я лишь дрожал за иконостасом, как заяц… Не понимаю, как ты не увидел меня, когда пришел…
Майор трепыхнулся, и Костомаров, душка-человек, развернул к нему искаженное судорогой лицо:
— Молчи, гад!..
Стерев с подбородка кровь, он продолжал, а я стоял, словно пораженный молнией:
— В какой-то момент они оставили его одного и ушли наверх искать деньги, которые, по их мнению, ты передал священнику на хранение и признание о местонахождении которых эти гады из него выколачивали! Я хотел было выйти из укрытия и развязать священника, но в этот момент послышались шаги и появился… Какой черт тебя принес в церковь?! Если бы не твое феерическое появление, я бы освободил священника и мы вышли бы через центральный вход! Ты же явился и, вместо того чтобы заняться делом, решил выступить в роли философа, мать твою! Ты болтал, а за моей спиной уже звучали шаги!
— И ты снова струсил…
— Да! Я снова струсил! Когда стало ясно, что отец Александр вот-вот заговорит, вон тот урод с конской прической поднял ружье и выстрелил! Они тут же ушли, а после того как ты с ножкой наперевес метнулся за ними, я прошел мимо тела священника и вышел через центральные ворота! Я бежал домой как угорелый! Я уже точно знал, что ты придешь…
Майор внимательно слушал, хрюкал и переводил взгляд с Костомарова на меня, силясь понять, кто же из нас все-таки будет его сейчас убивать. В голове моей гудел рой мыслей.
— Они не могли найти никаких денег, потому что я не брал их у Бронислава… — внезапно сверкнула догадка. — Слушай ты, боров! — обратился я к майору. — Как в доме священника оказались триста тысяч, которые потом нашла милиция?
Лицо его затряслось так же, как трясется живот танцовщицы во время исполнения танца.
— Он не скажет, — подтвердил Костомаров, начиная уже всерьез беспокоиться о своем ухе. — Он боится…
— А старуха Евдокия, ясновидящая? — взревел я.
— Ее тоже убили эти подонки, — прохрипел Костомаров. — Кто же еще?
— Что, подумалось, что я отдал бабке четыре с половиной миллиона долларов?! Ты хоть представляешь, поганец, как выглядит такая сумма наличностью?! Или я подарил священнику и древней старухе кредитные карты «Виза» на эту сумму?! — Я склонился над майором, так что он хорошо все слышал.
Покрутив своими поросячьими глазками, он вдруг заговорил. Он соображал — и тут же говорил.
— Когда Бронислав понял, что остановить Гому невозможно, а толку из его поножовщины никакого, он послал меня на помощь…
— И первое, что ты сделал, это стал рвать ногти у православного священника?
Заметив мое движение, Костомаров прикрикнул:
— Не марай рук!..
Скрипнув зубами, я вытер со лба пот.
— Слушай меня внимательно, командированный. — Вынув магазин, я протер пистолет и швырнул его в соседнюю комнату. — Возвращаешься в Москву и говоришь Брониславу: «У него нет твоих денег». Чем мне поклясться, что это так?
Майор не ответил. Он думал, наверное, о том, как ему будут зондировать рану и какие последствия для его психики это повлечет. Но он меня слышал — я знаю.
— Мне нужно забрать из больницы Лиду. Позвони по телефону, скажи, чтобы ее приготовили.
Костомаров снял с висящего на стене телефона трубку, приложил к уху, потом от души выматерился и приложил к другому. Набрал пять цифр и позвал какую-то Таню. Тане он велел выдать выписываемой сегодня больной Полесниковой Лидии одежду и ждать его прибытия.
Еще раз убедившись в том, что в глазах майора ничего, кроме страха, нет, я подтолкнул доктора к выходу.
Через минуту два окровавленных приятеля, у одного из которых имелся серьезный разговор к другому, выбрались на улицу. Мне к такому виду было уже не привыкать, Костомаров чего-то стеснялся. Приблизившись к припаркованному у дома джипу, я пискнул сигнализацией и откинул в сторону заднюю дверь. И сразу нашел то, что искал, — из-под рогожного покрывала торчал лакированный приклад. Вытянув ружье, я переломил его и осмотрел находящиеся в стволах патроны. На каждом из них было написано: «Картечь», при этом один из них был стреляный.
Разломив ружье на две части, я завернул его в рогожу и ссыпал в карманы находящиеся тут же патроны — что-то около десятка. Теперь мы были похожи на двух отбившихся от банды отморозков.
— Подержи! — и я сунул доктору ружье, занявшись обыском салона.
— Господи, никогда в руках оружия не держал… Возьми ты его к чертовой матери, оно выстрелит!
— Не выстрелит, — уверенно заявил я, отнимая у него на всякий случай ружье.
Круг замкнулся. Непонятным оставалось одно.
— Костомаров, объясни мне, откуда отец Александр в тот день, когда я разбился с Лидой на машине, мог знать о восьмистах тысячах рублей, которые я хранил на опушке леса?
Я неплохо разбираюсь в людской психологии. И потому вопрос этот задал скорее в сердцах, чем по нужде. Мне известно, что ответить на него Костомаров не сможет хотя бы потому, что ответа на этот вопрос нет у меня. Эти проклятые восемьсот тысяч — единственный пазл, который не подходит ни по цвету, ни по форме к сложившейся мозаике. Я точно знаю, что не успокоюсь, пока не соберется вся картина, но при этом внутри меня дрожит сомнение, что это когда-нибудь случится…
— Что ты сказал?! — на всю улицу возопил я, когда мне почудилось, что я ослышался. Я находился в таком изумлении, что остановился как вкопанный.
— Я сказал, что отец Александр знал о восьмистах тысячах, потому что я ему о них сообщил.
Меня качнуло, и я стал озираться в поисках нужного мне человека. Этот человек должен был объяснить мне, что общего могло быть у доктора Костомарова с покойным священником.
— Когда? Как?.. При каких обстоятельствах?!
— Когда мы в первый день выпили и ты отправился за деньгами, чтобы одарить храм на Осенней, я отправился следом за тобой. Не знаю, что меня повело. Наверное, я думал, что твое появление не принесет городу пользы… Ты ушел, а я вскрыл твой тайник… Там оказалось восемь банковских упаковок. И я тут же направился к священнику Александру. С одной стороны, я чувствовал себя как вор, но при этом утешался тем, что не собираюсь присваивать эти деньги, с другой — мне хотелось рассказать святому отцу о тебе. Ты ворвался в этот город слишком уж по-московски… И от тебя не веяло тем спокойствием, которым ты хвалился… Как оказалось, я был прав в своих подозрениях…
