Братья охотно согласились. Завели свою «газель» и поехали.
Что-то все-таки удивительное было в их отношении к Глебке. Школьник не то чтобы командовал тремя старшими парнями, а легко их соблазнял. Или чувствовали в нем продолжение Борика? Слегка опасались? По крайней мере, уважали…
В столице местных земель, городе, несомненно, более значительном и крупном по сравнению с Краснополянском, но все же неопрятном, обтерханном и в высшей степени поношенном за счет массовых когда-то построек из серого силикатного кирпича, выделялась собою разве что пустынная в старые времена площадь, ныне опять же обставленная по кругу фанерными разномастными киосками.
К площади этой примыкал недлинный старинный бульвар с вековыми липами и прохожей аллеей посередине, где и происходило главное человеческое оживление. Когда-то вдоль бульвара, с обеих сторон, двигался транспорт, но теперь машины тут не ходили, и ничто не стало мешать пешеходам шляться как по бульвару, так и по двум асфальтированным, хотя и нешироким проездам, да еще же и по двум как раз широким тротуарам – так что народу тут всегда пребывало множество. На тротуары выползли столики разнообразных кофеен и ресторанчиков с тентами, с зонтиками, с белыми заборчиками, а еще множество, один за другим, было тут торговых сооружений, не то чтобы, конечно, столичные бутики, но уподобляющиеся им заведеньица.
Глеб разменял сотняшку – здесь в обменниках девицы даже головы не поднимали, просвечивали купюры синим светом, выкидывали деньги, чек, поддельно торопясь, хотя торопиться ровным счетом было некуда, не то что во времена слухов и паник.
Присели в уличной кафешке, он заказал по бокалу колы со льдом и пластиковой соломинкой. Кайфовали вчетвером за железным квадратным столиком на железных же, в белый цвет покрашенных стульчиках. Жестко, неудобно, но славно почему-то, хорошо, потому как непривычно и празднично.
Ни говорить, ни думать про Хаджанова, про зимние дела не хотелось, вообще ничего не хотелось, вот только так сидеть, помалкивать, почмокивать, балдеть, таращиться по сторонам – на чужих девчонок, идущих мимо, на мужиков, на женщин с сумками и пакетами, которые семенят мимо, идут, чего-то где-то накупив на этом коротком торговом бульваре. Как будто с ума люди посходили – все возбуждены, сосредоточены, взвинчены – или наоборот, плетутся расслабленно, будто достигли счастья – радости, удачи, утехи. А всего и делов-то – покупку либо задумали, либо уже совершили. Кофту там, например, или туфли. Можно подумать, без этого жизнь остановится, обломится, бессмысленной станет… Одно слово – рынок!
Меценат Глебка заказал еще по бокалу колы, велел кинуть туда по дольке лимончика. Малолетка-официантка, наверное, лет пятнадцати, все исполнила беспрекословно.
– Помните, парни, – спросил Глебка, и радуясь и печалясь, – как мы у вас в детстве на бревнышках вот так же сидели? И вы нас с Бориком, и с Акселем, и с Витьком Головастиком этой заразой в банках досыта угощали?
Выросшие, возмужавшие братишки загалдели возбужденно, принялись спорить, когда было лучше – тогда или сейчас. Пришли к выводу: «Сейчас!» Тут все-таки лед, соломинка и лимон. Глеб не согласился.
– Тогда Борик был, таким, как я, – не согласился Глеб. – Тогда было лучше!
Парни, почти мужчины, сочувственно закивали.
– И еще была наша деревня Горево, – добавил Глебка, – город ее еще не сожрал. Ну, и народу столько вокруг не было, – кивнул на шныряющих, бегущих, стоящих, движущихся людей разного возраста.
– Там это там, – многозначительно произнес Ефим. – Тогда это тогда. А тут это тут.
– Точно, – восторгнулся старший брат Петя. – И здесь это здесь. Наконец-то расхохотались.
Все, что произошло дальше, потом казалось Глебу эпизодом киносъемки – он видел похожее по телику: стремительно и непонятно.
Впрочем, это можно было бы сравнить и со стихийным бедствием, вроде обвала, только не в горах каких-нибудь, а прямо среди людей, в городе, на площади, ярко освещенной фонарями.
Они вышли с бульвара на площадь, довольно пустынную, по крайней мере в сравнении с торговой улицей, и пошли по ее краю – просто так, не спеша.
Сзади послышался топот, какие-то вскрики, они обернулись и увидели, как прямо на них несутся человек пятнадцать одетых в черное людей.
Именно это запомнилось вначале – одетых во все черное. Они гнались за двумя людьми такого же примерно роста. Двое что-то гортанно вскрикивали время от времени, а черные молча гнались за ними. Вся эта свора выскочила с торгового бульвара, скорее всего, из ресторана, который сиял иллюминацией прямо на углу площади. Оттуда раздался крик, шум, свист, что-то замелькало синим – это вспыхивали проблесковые маяки вылетевших на площадь милицейских патрульных машин. Черные, вместо того чтобы разбежаться, стали лупить тех двоих. Тогда только Глеб немного разглядел драчунов – они были еще и бритыми. Скинхеды!
Били они каких-то неизвестных хотя и кулаками, не палками, не говоря уж об оружии, но лупили зло, без жалости, с какой-то непонятной яростью.
Минуты через три только Глеб услышал, как звал его издали старший, Петр:
– Гле-е-ебка!
Он сообразил, что братья отбежали, дистанцировались, надо и ему отсюда убегать, и побежал, но было поздно. Из-за угла вывернули менты, причем в модерновых круглых касках, опять же как в кино, и скорей Глеб сам врезался в них, чем они поймали его.
Его огрели палкой сбоку, под ребро, он хотел объяснить, что совершенно ни при чем, но дыхание перехватило. Ему скрутили руки, потащили к арестантскому «газику». Глеб слышал, как братья кричали ментам:
– Он не виноват! Мы просто шли!
– Вот мы и узнаем! Куда вы шли! – ответил хриплый голос. – Да и про вас узнаем! Ну-ка, ребята!
За ними кинулись, это Глеб скорее почувствовал, чем увидел, но парни оторвались.
Его затолкали в машину, он не рвался, не сопротивлялся, только покряхтывал. В полумраке сочувственный голос спросил:
– За что же вы их? Глеб сказал:
– Я прохожий, я ни при чем.
– Зачем же тогда бежал? – усмехнулись ему в ответ.
Потом дверка несколько раз открывалась, и в машину запихивали черных и бритых. Вернее, стриженых. Они были как угорелые. Орали:
– Привет, Вовка!
– Россия, вперед!
– Не отдадим черножопым русских девок!
– Эх, пацаны, – сказал им при тусклом свете немолодой мент. – Да эти ваши девки сами вас отдадут.
– Не смейся, дядя! – крикнул отчаянный мальчишечий дискантик. – Вы отдали, мы вернем!
Время как-то спрессовалось, превратилось не в минуты, а в блоки. В первом блоке вокруг Глебки кричали, матюгались черноодетые бритоголо-вики, возбужденные так, будто наширялись наркотой. Все они, понятное дело, знали друг друга и возбужденно переговаривались о чем-то понятном только им, однако из этих пустопорожних, в общем, восклицаний следовало, что они «дали», что «отмылили», даже за что-то отомстили, и наперебой очень хвалили друг дружку за смелость и отвагу.
Среди них был и старший, к нему обращались чаще и его звали Влас, наверное, командир. Лампочка, защищенная сеткой, светила кое-как, и Глеб не мог разглядеть лиц этих мальчишек, но сосчитать-то вполне: кроме него, тут помещалось пятеро.
Пятеро возбужденных бойцов его, шестого, так и не заметили. Это был первый блок.
Во втором их всех, одного за другим, провели от дверцы машины к грязной заплеванной лестнице, потом еще через сколько-то шагов засунули в клетку – из того же телика он знал, что она называется «обезьянник». Перед тем как толкнуть туда, каждого обыскали. На всех шестерых был один изъятый предмет – Глебкин паспорт с деньгами. Остальные оказались пусты вчистую: ни монетки, ни завалящей какой-нибудь скрепки или хоть автобусного билета.
От машины к «обезьяннику» их вели по два мента, значит, на шестерых двенадцать человек, явный перебор, и все эти мужики столпились перед ба-рьерцем, за которым сидел дежурный капитан, гомонили возбужденно, победные интонации слышались в голосах, будто они банду убийц скрутили и привезли или до ушей вооруженную шайку, а не мальчишек школьного возраста.
В этом разноголосье Глебка попробовал сказать капитану, что его схватили невзначай, он просто стоял на площади, и вот его паспорт, и тогда капитан крикнул:
– Кто брал этого? – Раскрыл документ. – Горева? Никто не откликнулся.
– Я просто прохожий! – повторил Глеб.
– Следуй в камеру, разберемся.
Менты, на минуту утихшие, загомонили снова, и Глеб услышал, как кто-то из них сказал:
– Там, наверное, остались! Задержавшие этого!
В «обезьяннике» было, конечно, получше, чем в машине, по крайней мере, светло, а к стенам приделаны широкие скамьи, чтобы можно ночью лежать. Глебка огляделся. Это был второй блок.
