Перед тем, как родиться, мы девять месяцев проводим у Бога. Это наш утраченный рай, и жизненный опыт ему ничтожная замена. Старость мудра? Но перед вечностью нет возраста! Когда же, с какого момента «я» замыкается в клетку привычек, а мир сужается до кошелька? А природа? Каждый год мириады листьев, цветов и насекомых исчезают и появляются вновь! Неужели вся эта могучая сила создала меня только для того, чтобы я лгал, завидовал и жаждал денег?
Папа в кресле, зовёт. «Вот, Стёпа, как вышло. — Я стою у подлокотника, он гладит меня по голове, а сам на стену смотрит. — Представь, сынок, весы, на одну чашу бухнули тяжеленную гирю. Это любовь. А на другую кладут мелкие гирьки из разногласий, ссор, колкостей. Поначалу весы даже не шелохнутся, но рано или поздно мелкие гирьки обязательно перевесят, ведь обиды только копятся, никуда не исчезая. Не забывай об этом.»
Так я понял, что жить мне придётся с «чужим».
«Папа, папа! — бросился я ему на шею, — Не хочу, не хочу.»
За окном сыплет дождь, я лежу, вперившись в темноту, и меня душат слёзы.
Только умирая, живёшь.
Слабое утешение!
Завтра выборы.
Лучшего из худшего, — недовольно ворчу я, — государство — это власть негодяев.
А культура — собрание проходимцев, — иронично вздыхает Александр, мой приятель по университету. Он знает, чем задеть.
Я взрываюсь:
А разве не так? Искусство — дорогая витрина, с улицы туда не попасть!
Александр православный, соблюдает посты, а в отпуск ездит по монастырям.
Хочешь постричься? — поддеваю я.
Как Бог даст… - пожимает плечами.
И начинаются бесконечные споры.
А зачем Творцу все эти земные поклоны, пение на клиросе, свечи?
Не Творцу, а нам!
А чем святые мощи отличаются от мумий?
Он снисходительно улыбается.
Нас мучает духовный голод. Но почему именно Христос?
Ты что — буддист?
А хоть бы и буддист! — повышаю я голос. — Буддистов не знаю, зато вижу, как из смирения делают гордыню! Надеетесь крестными ходами Бога купить? Этого ли хотел ваш Учитель? Эх, люди, пачкаете всё, к чему прикоснётесь!
«Ну, чего ты паясничаешь?» — написано на его лице.
Но я уже завёлся.
Попов — как клопов, богатые в церкви в первых рядах, как же, успех — не грех! На земле всё отобрали, хотите и небеса прихватить?
Каждый ответит за себя.
А, ну конечно, пусть ближний в аду жарится, мне- то что? Вот и вся любовь!
Ты многого не понимаешь.
Да уж куда нам! Только по мне честнее в аду с ближним, чем одному в раю. Или все пусть спасутся, или никто.
Он перекрестился. Но я неумолим:
А иконы? Чем не идолопоклонство?
Лики только отражают божественное.
Язычники то же самое говорили — Велес, Перун, разве резные деревяшки могут выразить их могущество? Или ты думаешь, они верили в берёзового чурбана, не задумываясь о Боге? — Я задрал палец. — Нет, и у них были свои мученики, свои святые и пророки, которых сначала оболгали, а потом забыли.
Он уставился в угол, и мне сделалось стыдно.
Жизнь каждому даётся нелегко.
Вспоминаю заборы с дырами шире досок, дядю Сашу, умершего за год до того, как я поступил в университет, вспоминаю родителей, их развод, который так напоминал собственный. Каждый брак устроен по-своему, все разводы похожи друг на друга. Вспоминаю поджатые губы жены, сгорбленную фигуру её адвоката, равнодушного судью и сына, которого делили, как вещь. Испуганный, он косился на стоявшего рядом мужчину, который должен был заменить меня. Вспоминаю и нового мужа матери, неплохого, честного, но с которым так и не нашёл общего языка и к которому обращался на «вы».
А ещё в памяти всплывает, как катался на карусели: сиротливо кропит дождь, и я, оседлав деревянного конька, бесцельно кружу рядом с понуро молчащими зверьками. Мне грустно и не с кем разделить одиночество.
Жизнь — серый, ненастный день среди глухонемых.
Блаженными с годами становятся ночи, когда отступает бессонница. Но и тогда видишь сны, похожие на жизнь. Как в детстве, мне снятся ворота, стоящие в чистом поле. Но год от года они сужаются. Через них едва протискиваются, толкая друг друга, будто по сторонам простирается невидимая стена. Во сне я уже не удивляюсь, а, пробудившись, безуспешно разгадываю этот символ.
«Входите тесными вратами», — протягивает мне Александр православный сонник.
Но что мне толкования — разобраться бы самому, что думаешь!
Всю жизнь я писал рассказы, у которых был единственным читателем. Зачем? Чтобы понять, как тесно в словах? Чтобы подтвердить истину о том, что наше «я» не укладывается в проговариваемое?
Жизнь — долгое повествование, а прочитывается на одном дыхании. Сколько строк осталось мне, чтобы дописать этот рассказ?..
От кого: Зиновия Птач-Пивторана Кому: Нестору Копытову
Копии: Семёну Улыбайко, Жидославу Кречетову
и Изабелле Жмурко Тема: «В театре»
Дорогой Нестор! Помнишь, я писал тебе, как меня чуть было насмерть не забросали снежками?[3]
Но дело не в этом. Истории липнут ко мне, как грязь после рукопожатий. Вот что произошло совсем недавно. Был я проездом в Судянске, до поезда оставалось часа три, и я не знал, куда себя деть. Все провинциальные городишки на одно лицо: по бокам от главной улицы вокзал и рынок, а дороги упираются в деревни. Короче, пойти некуда. И вдруг вижу: театр, открытие сезона, обещают премьеру. Захожу. В буфете больше, чем на два пальца, не наливают, в кадках сохнут фикусы, а от стен пахнет сыростью. И в углу манекен. Знаешь, как раньше на ярмарках, на картоне намалёван толстяк в шляпе, а вместо лица — пустота. И дырки для рук. Подходи — примеряйся! Развлечение курам на смех, но, представляешь, до чего скука довела — сунул голову, щурюсь. Буфетчик улыбается: «В самый раз!» Слушай дальше. Моё кресло оказалось занятым. Какая-то компания ёрзала на сиденьях. Я показал билет. Мне рассмеялись в лицо. Кто-то предложил сесть на свободное место. Но я заартачился, потребовав управляющего. Мне указали на дверь. Чтобы не остыть, я быстро её толкнул. За столом горбилась женщина. Волосы собраны в пучок, на переносице складка. Перед такими чувствуешь себя школяром.
Я сбивчиво объяснил, в чём дело.
Какое-то недоразумение, — подняла она бровь. — Сейчас уладим.
Я пошёл за ней, как крыса за флейтой.
Эти? — указала она на компанию.
Эти, — эхом подтвердил я, жалея, что связался.
У вас тринадцатое?
Голос звучал ровно и пусто.
Я кивнул.
Женщина навела на парня в тринадцатом кресле огромный пистолет, целясь в голову. Я хотел крикнуть: «Не надо!» Но лишь пробормотал: «Откуда пистолет? У неё не было даже сумочки!» Женщина спустила курок. Я застыл, уставившись на то, что осталось от парня в тринадцатом.
Не беспокойтесь, сейчас отчистят, — неверно истолковала она мой взгляд.
????????????????????????????????????????????????
??????????????
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++ ++++++++++++++
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Такие дела. А ты ещё не бросил курить? Ну, тогда будь здоров, не кашляй.
Твой Птач-Пивторан
От кого: Нестора Копытова Кому: Семёну Улыбайко
Копии: Жидославу Кречетову, Изабелле Жмурко
и Самсону Тер-Всекогосяну Тема: «Опровержение»
Привет, Семён!
Слухами интернет полнится. Как тебе происшествие с Зиновием? Думаю, вымысел. Ты же его знаешь!
Кстати, у меня его сообщение вирус подъел. На самом интересном месте! У тебя тоже? Нестор
От кого: Семёна Улыбайко
Кому: Жидославу Кречетову
Копии: Нестору Копытову, Изабелле Жмурко
и Самсону Тер-Всекогосяну Тема: «Опровержение опровержения»
Долгие всем лета! А также зимы и вёсны! Наверное, так и не списались бы, да Птач-Пивторан всех переполошил. Напрасно Нестор считает его историю выдумкой. Конечно, для Зиновия с детства что быль, что сон. Но я вот что думаю. Продолжаю его рассказ с того места, которое испортил вирус:
«— Не беспокойтесь, сейчас отчистят, — неверно истолковала она мой взгляд.
Пистолет исчез так же внезапно, как и появился. Свет начал медленно гаснуть.
— Не стой столбом! — услышал я в сгустившемся мраке, продолжая бессмысленно топтаться. Меня парализовал страх. Я выдавил из себя какое-то мычанье — так рыдает душа за глухими ставнями тела.
И вдруг — о, чудо! — мой покаянный плач, если вопль
бывает покаянным, был услышан. Вспыхнул свет, и мёртвый воскрес! Я услышал аплодисменты и понял, что, едва примерив лицо в манекене, стал участником розыгрыша. В театре одного актёра я был единственным зрителем, а, вспомнив афишу, понял, почему спектакль назывался «ПРОИСШЕСТВИЕ».
Меня хлопают по плечу. Счастливый, я улыбаюсь — сквозь слёзы».
Вот и всё, Жидослав. Прости за литературные вольности, у меня всю жизнь руки тянутся к перу, а приходится заниматься сам знаешь чем.
