– Потому что если бы это была правда, – Катя высвободила руку, – ты бы никогда этого не сказала. Ну, было! Ну, прошло! Ну и молчала бы.
– Мы же лучшие подруги, – улыбнулась Лена. – Как я могу от тебя скрывать такое?
– Нет, – сказала Катя. – Ты хочешь быть хозяйкой положения. Чтоб я знала, что я вышла замуж за твоего бывшего любовника. Но ты врешь. Когда ты начала все эти намеки, я прямо спросила Мишу. Он долго смеялся. Я ему верю.
– Ты не знаешь мужчин.
– Где уж нам уж. Но я знаю Мишу. Назови мне, пожалуйста, точную дату. Смотри, если соврешь…
– Ты угрожаешь? – засмеялась Лена.
– Что ты! – вздохнула Катя. – Я просто забочусь о себе.
– Хорошо, – сказала Лена. – Две тысячи восьмой год. Апрель месяц. Десятое тире двенадцатое. Миша еще был женат на своей тогдашней. Он поехал на конференцию в Псков. Вернее, сказал жене, что поехал на конференцию. Понятно?
– Да, конечно, – сказала Катя. – Спасибо.
– Не за что, – сказала Лена, взяла сумочку и встала из-за стола. – Пойду-ка я пописаю.
Катя смотрела ей вслед. Сухая, немолодая, но прекрасная. Катя поняла, что всю жизнь подчинялась этой женщине. Может, хватит?
Лена вернулась.
– Может, пойдем? – Катя помахала рукой официанту и полезла за кошельком.
– Не надо, я уже заплатила, – сказала Лена. – Когда ходила. У стойки.
Приехав домой, Катя на всякий случай взяла свой старый ежедневник. Вот оно, десятое апреля восьмого года. Миша правда сказал жене, что едет на конференцию в Псков, а потом они с ним встретились на вокзале и махнули в Питер. Вот, между страницами лежат билеты. Четыре штуки. Два туда, два обратно.
Сочинительница.
Лена по полгода жила на даче и любила одинокие прогулки. По проселкам, среди полей. Там ее и нашли. Наверное, пьяный мотоциклист. Дождь был страшный, никаких следов.
Катя очень горевала и заплатила за место на кладбище.
А Миша на поминках допился до инсульта. Но Катя его вылечила, в общем и целом. Правда, речь пока не вернулась. И практически не ходит. Катя его возит в коляске по выставкам. Ему нравятся большие женские портреты. Он улыбается, гудит что-то и пытается показать рукой.
там немного, но на похороны хватит.
Соня Андриевич была звезда. Главная львица, тусовщица, скандалистка. Развелась с министром, развелась с олигархом, а другой олигарх из-за нее чуть не бросил бизнес и целый год играл на бас-гитаре в ее ансамбле. Но она все равно с ним не осталась. Зато написала книгу «Секс, рок и большие деньги». Вела на Первом канале ток-шоу «Покажи язык», и еще на радио ночной эфир «Не спи с Соней».
А Володя Саранцев был композитор. Неплохой. Но никак не мог по-серьезному пробиться.
Однажды был день рождения у Гоши Малышева, бывшего владельца газеты «Федерал», ныне коллекционера армейских пуговиц. В самом тесном кругу, без пафоса. Гости: Олег Бозин, главред журнала «Бастард»; Катя Муромцева, хозяйка «Ателье Фаталь»; и Дуся Кигель из «Фокс, Кигель, Зенков». Все со своими половинками, разумеется. И еще сестра хозяина, Ната Ильясова, с мужем. Он-то, Саша Ильясов, и попросил разрешения привести своего друга, талантливого композитора Саранцева.
Ну ладно. Пусть.
Вот звонок в дверь, хозяева открывают – стоит на пороге этот Саранцев с букетом и пакетом, а рядом – нет, честное слово! – Соня Андриевич. Гладкая прическа. Узкое платье. На шее – то самое колье. Протягивает руку, знакомится. Скромно говорит хозяйке:
– Давайте я вам помогу. – И идет на кухню.
Все слегка шалеют. Соня режет хлеб и моет фрукты. Тихая, робкая, влюбленная. Не отходит от Саранцева. «Да, Вова». «Конечно, Вова». «Прошу тебя, Вова, не ешь много сладкого». И ближе к часу ночи: «Как скажешь, Вова» – и они ушли.
Хозяин даже спустился их провожать. Остальные смотрели в окно. Они подошли к скромному «фольксвагену», Саранцев открыл дверцу, усадил Соню, сел на свое место, зажег фары, завел мотор, постоял с полминуты, а потом тронулся и скрылся за поворотом.
За поворотом их нагнал джип. Они проехали еще метров двести, остановились. Соня и Володя пересели в джип, на заднее сиденье.
Володя достал конверт из бокового кармана:
– Тридцать штук евро.
Соня быстро и умело пересчитала деньги.
– Спасибо, – сказала она и протянула Володе руку. – Рада была познакомиться.
– Вам спасибо. – Он задержал ее руку в своей.
На миг показалось, что она сейчас скажет что-то еще. Но она ответила крепким деловым пожатием.
Володя вернулся в свою машину.
Все равно на бабушкиной даче никто не жил. Летний домик без удобств. А тут – реальный шанс. Завтра о нем будет говорить вся тусовка. Потом – глянец. Настоящий успех начинается с этого.
Но влюбленный в Соню олигарх – который чуть не разорился, потому что целый год играл на бас-гитаре в ее ансамбле, – он-то ведь не знал всей правды.
Поэтому в Топ-Яндексе появилась новость о некоем композиторе Саранцеве, которого за неделю до загадочной гибели видели с Соней Андриевич.
– Черт, – сказала Соня, когда прочитала.
Дорофеев сидел на кровати в гостиничном номере и старался не смотреть, как его жена переодевается, чтобы идти купаться. Но все равно смотрел. Она была еще довольно молодая, тридцать восемь лет. Она сняла трусики и стала натягивать бикини. Она еще не успела загореть, они приехали только вчера, и попа у нее была еще совсем белая. Довольно красивая, кстати.
Дорофеев удивился, что смотрит на нее как будто через стекло. Как будто это посторонняя тетка с голой белой попой.
Жена, – подумал Дорофеев. – Женщина. Жребий. Жизнь.
Он удивился, что всё получается на букву «ж». И продолжал в уме:
Жара. Жалюзи. Жуть.
– Полотенце взял? – спросила жена, обернувшись. Дорофеев кивнул и вдруг вспомнил три вещи. Он знает турецкий язык: окончил МГИМО. Он отлично ныряет: первый разряд по плаванию. В детстве делали операцию по поводу фимоза: отрезали крайнюю плоть. Все сходилось.
Поэтому он сильно нырнул и поплыл от берега.
Вынырнул далеко-далеко, у маленького острова.
Выбрался на берег. Лег на камни. К нему подошел мальчик. Дорофеев по-турецки попросил воды. Мальчик принес глиняную чашку. Мальчик был слабоумный. Он жил на этом острове с глухонемой бабкой и слепым дедом. Мать у него умерла, а отец утонул. Мальчик решил, что Дорофеев – это его отец, который выплыл. Дорофеев остался жить с ними. Он ловил рыбу и жарил на костре, на черной шершавой сковороде. Доил козу и делал сыр. Отжимал масло из оливок. Сидел на берегу, босой, худой и бородатый, и медленно думал на букву «ж»:
Жажда. Жалость. Желтизна.
Мысли жужжали, как шмели. Потом улетали, и в голове оставалась волшебная пустота старого винного кувшина, древней амфоры.
Дорофеев запрокидывал голову и глядел в небеса. Синие и глянцевые, как на рекламном плакате в офисе турфирмы.
– Ну что, берем? – спросила его жена. – Давай решайся, хорошие ведь путевки. И недорого вроде.
– А? – очнулся Дорофеев. – Нет, нет. Лучше в Египет.
Татьяна Павловна и Казимир Янович
– Чем они нас кормят? – сказала Ильина. – Разве это обед? А вчера Остапчук всю ночь звала медсестру, и никто не подошел. Возмутительно.
– Государство о нас бесплатно заботится, – сказал Стецкий. – Благодарить надо, а не возмущаться.
Разговор шел в столовой дома-интерната для престарелых.
– Государство? – чуть не задохнулась Ильина. – Бесплатно? Мы своим трудом создали и оплатили это государство! Надо протестовать! И мы будем протестовать!
– Ну-ну, – хмыкнул Стецкий. – Не надоело?
Татьяна Павловна Ильина была ветераном правозащитного движения, а Казимир Янович Стецкий – ветераном ОМОНа. Хотя на площадях они не встречались, отношения между ними были понятно какие.
Поэтому, когда Ильина договорилась со старухами, что они соберутся в холле, обсудят ситуацию и составят коллективное письмо, Стецкий устроил в этом самом холле чемпионат по шашкам. И так все время. Стоило Ильиной затеять собрание – тут же Стецкий выскакивал с викториной или концертом.
Через месяц директор встретил в коридоре Стецкого на коляске и сказал, что Ильина в пятницу устраивает большую акцию протеста. С плакатами.
– Знаю-знаю! – сказал Стецкий. – Разведка работает! А у нас как раз будет репетиция хора ветеранов! А?
– Бэ! – сказал директор. – Не вздумайте мешать! Ясно?
Стецкий удивился. Но всё стало ясно в субботу, когда к интернату подъехали красивые машины и директор стал водить областное начальство по ободранным коридорам и жаловаться на нехватку средств. Он показал начальству старух с плакатиками «требуем губернатора!» «погибаем без лекарств!» «голодаем, как в войну!».
Еще через полгода Стецкий перегородил директору дорогу своей коляской и спросил:
