— Слушай, Герберт… Правда, отстань, а? Нам друг друга не понять. Слишком разный социальный статус…
— Конечно, ты прав. Богатый на бедняка не похож. Но по–моему, я с тобой расплатился. И даже если и не додал тебе каких–то денег — ну пришлю я тебе еще, а ты только больше упьешься… Очень часто, Андрюша, когда у тебя появляется чувство, что ты держишь Бога за одно место, оказывается, что тебя за это место держит Сатана.
— Я просто остаюсь честным до конца…
— Вот как? Почему же, например, ты не поведаешь миру, что многократно пользовался моим списком адресов, который попал к тебе, когда ты со мной работал? Ты по этим адресам рассылал обо мне несусветные гадости. О какой морали ты говоришь? Большая часть твоих действий легко описывается статьями уголовного кодекса. Кстати, это идея. Я, пожалуй, подам на тебя заявление. Ты ведь не любишь сидеть в тюрьме? Поищи хорошего адвоката. Тебе это пригодится.
— И чем же это я провинился?
— Травил повсеместно такого злого–презлого Адлера. Посылал прихожанам его церкви сообщения с ложными обвинениями, вымогал деньги… Ты же читал мои романы… На что ты рассчитывал? Что Герберт нынче с ума спендрил от приступа православия? И поэтому ты посылаешь его прихожанам грязь? Так вот, они требуют, чтобы я на тебя пожаловался вашим властям. Ты не оставил мне выхода…
— Ну и сволочь же ты, Герберт…
— Давай, Андрюша, повыступай еще. Подбрось мне еще матерьяльчик. Ты же сам говоришь, что я богач. Беспринципный подонок. Ну и получи по полной программе. Каждому, как говорится, свое… Обычно, кто от человека ждет зла, тот его и получает. Вот уж, воистину, не думай ни о ком дурно… Короче, и меня ты направил на стезю шантажиста. Иди и убирай все гадости, что написал обо мне в Интернете. Мне стоит сделать один звонок в следственный отдел и прислать им один факс, и ты окажешься в тюрьме. Так что убирай, говорю… Не знаю, как будешь, хоть языком вылизывай. И докладывай о проделанной работе. Не нравилось тебе мое православие — так вот тебе по–твоему, по–атеистически. Мне безразлично, что ты собрался скоро сдохнуть… Но остаток твоей никчемной жизни я легко превращу в ад, чтобы ты привыкал. Причем всё абсолютно законно и по заслугам. На судьбу он мою взялся влиять…
— Ну, что ж… Герберт Адлер — православный писатель угрожает сделать мою жизнь адом. Что и требовалось доказать! Представляешь, какой скандал поднимется в желтой прессе? Православный писатель заложил своего литературного агента.
После некоторого перерыва Герберт написал:
— Слушай, а ведь я уже всё отослал. Настрочил жалобу. Кстати, мне написала твоя бывшая жена, предлагает помощь. Она будет сажать тебя за укрывание алиментов. А скандал в желтой прессе мне только на руку. Какой мне вред? Какое мне дело до русской желтой прессы? А вот тем, что ты затеял играть с моим паспортом и выставил его под заголовком «разыскивается», ты подписал себе приговор. Ты поставил ссылку на английский сайт, с которым мы судимся. Мой адвокат потребовал принять против тебя меры. Кстати, по закону паспорт является собственностью государства, а не ее гражданина. Выставив паспорт, ты способствуешь возможности его подделки, а значит, терроризму и шпионажу. Ты, Андрюша, — пьяный дурак. Видать, ты очень пьяный. Убери мой паспорт, идиот. К тебе вот–вот заявится ФСБ. Мой адвокат уже связался с Министерством иностранных дел, и они связываются с Интерполом. Кроме того, я посмотрел, за время твоей работы я перевел тебе в общей сложности сорок тысяч долларов. Вся работа тобой завалена. Диски пропали. Книги не продаются. Все контакты провалены. Козел ты, Андрюша, и почему–то мне, твоему Быдлохую, как ты меня называешь, кажется, что на этот раз ты обязательно попадешь в тюрьму. Как ты не можешь понять, что это у вас в России пить — круто, а у нас на Западе это — позор. У вас нельзя закладывать, а у нас так должен поступать всякий честный гражданин
— Герберт, я не хотел тебе отвечать. Но я пью пиво, а посему так и быть. Нет порядочности западной и российской. Есть порядочность и бесчестие. Это во–первых. Во–вторых. В случае негативных последствий для меня я устрою такой феерический скандал, что история Билла и Моники покажется тебе рождественской сказкой. У меня есть мобильный шеф–редактора одной из самых желтых российских газет с многомиллионным тиражом.
— Андрюша, твои угрозы звучат смешно. Ты еще от своей жены попробуй обороняться желтой прессой.
— Она тебе неспроста написала, а с моей наводки. Прикольно. С ней вы подружитесь на почве национального сродства. Фрицы недобитые! Неужели ты не понимаешь, что если бы ты сразу перевел мне все мои деньги, ничего бы не было? Без них я не мог рассчитывать на возвращение в Москву. Да и не остался бы я в столице, если бы одна чудесная женщина не помогла… Что тебе говорила обо мне Вета? Почему она взялась поливать меня грязью, как ты думаешь? И, кстати, понимаешь ли ты, что это была единственная девушка, которую я любил?
— Понимаю…
— Ничего ты не понимаешь! Теперь с Ветой всё кончено… Мне ничего не надо. Помоги одной хорошей девушке, проститутке, выбраться из этой грязи… Я знаю только ее «рабочий» телефон. Ответят другие девушки. Помоги именно этой. Я всё плохое о тебе в Интернете сотру. Ее зовут Ксюша. Спроси у девчонок, солги, что это именно ты на «лексусе» к ней подъезжал. Сейчас она у себя, под Костромой. Разузнай личный телефон. Помоги. Обо мне не вспоминай до поры. Снимаю все гадости про тебя после личной встречи с ней, после того, как она трудоустроена. Она мне никто. Отношений никаких не было и не будет. Только помоги. Мне ее жалко. Она очень трогательная. Ей бы детей рожать, любить своего мужа, а она… Меня не переделать, ты прав. А ее можно.
— Ты хочешь, чтобы я помог проститутке? Пожалуйста. У нас в христианстве это часто случается. Только вот захочет ли она, чтобы я ей помог, да и что я могу сделать? Судя по той фотографии, что ты мне прислал, она вполне довольна собой. Кстати, воздержись присылать мне фото своих протеже в обнаженном виде… У меня тут полный дом священников!
— Извини, другой фотографии не нашлось…
— Ну да…
— А знаешь что? Глупости все это. Не надо никому помогать… Я ничего не уберу, Герберт. Хоть тресни. Врагу не сдается, как говорится…
Бывшая жена Андрея Виригина охотно рассказала Герберту Адлеру о своей жизни. Ее дед по отцу был сосланным в Сибирь поволжским немцем. Однако в результате метаний по стране двух предыдущих поколений Лиля родилась в Краснодарском крае. Через некоторое время она с родителями переехала в Заполярье. Эта планета затягивает, буквально душит своих обитателей петлями широт, заставляет, вырываясь из этих пут, скитаться в извечном поиске тихой обители, но в конце концов выталкивает в иные миры без срока, не внимая упрекам…
Тогда многие думали, что достаточно поработать на Крайнем Севере года три и можно вернуться к той жизни, к которой привыкли. Однако правы те, кто утверждал: «Север затягивает». Они прожили там двадцать лет вместо трех. Двадцать долгих лет, двадцать бесконечных зим, когда «июнь — еще не лето, июль — уже не лето»… Но Лиля считала, что именно на Севере проявляются все лучшие качества человека — выносливость, сострадание, милосердие, доброта, отзывчивость…
Она была единственной дочерью. Когда подошел срок, она, как и миллионы советских детей, пошла в школу, эту кузницу молодых сердец, где процесс ковки неизбежно подразумевает мерные удары молота. Учеба не представляла для нее особой трудности. В четвертом классе Лилька в первый раз влюбилась. В сына классной руководительницы. Девочки свою первую любовь обычно скрывают, Лиля же, наоборот, с младых ногтей была убеждена, что любовь — великое чувство, и скрывать его не имеет смысла. Она любила, а его друзья, ее одноклассники, этим пользовались. Обычно накануне контрольной работы возлюбленный подходил к Лиле и просил у нее разрешения на уроке сесть с ней за одну парту. Лиля приходила в безразмерный восторг. «Моя! Любовь! Просит! У меня! Сесть! Со мной!» А вокруг Лили садились те, кому надо списать, — ведь именно они просили ее избранника пойти на хитрость, спросить разрешения подсесть. А любил он Лилю или нет, было не важно. Главное, он был любим… Однако к концу пятого класса ее любовь как–то сама собой утихла.
У Лили было обостренное чувство справедливости. Кто, кроме Лили, на всех классных и школьных собраниях мог прямо в лицо критиковать учителя или одноклассника? Все боялись, а Лиля — нет. Именно поэтому у Лили почти не было подруг, Были просто одноклассницы, а если подруги и появлялись, то только затем, чтобы воспользоваться отзывчивостью Лили и потом снова о ней забыть до следующего «удобного случая».
Родители Лили были в городе людьми «не из последних», почти всё время на виду. Мать —
