— Да не расстраивайтесь вы так, Виктория Васильевна, — попросила Ольга Борисовна. — Он потихоньку обтесывается…
— Пока он обтешется, столько еще сюрпризов преподнесет, — Виктория Васильевна поморщилась и махнула рукой.
— Не преподнесет, — возразила Ольга Борисовна, — он теперь в надежных руках.
Она с видимым удовольствием посмотрела на свои ухоженные руки. Пусть пальцы слегка коротковаты, зато тонкие, изящные, аристократические, не сосиски, как у Виктории Васильевны.
— Надежда умирает последней, сказала Вера, придушив Любовь! — поддела Виктория Васильевна.
— Надежда умирает последней, но на самом деле она не умирает никогда, — улыбнулась Ольга Борисовна. — Все будет хорошо, Виктория Васильевна, во всяком случае, я приложу к этому все усилия.
— Да, а как там ваш Ваганов? — вспомнила Виктория Васильевна. — Сколько еще он свои переломы лечить собирается?
— Не знаю, — пожала плечами Ольга Борисовна. — Сроков и дат он не называет, отшучивается. Говорит, что болеть приятно, когда знаешь, что есть люди, которые ждут твоего выздоровления, как праздника.
— Красиво излагает, — одобрила Виктория Васильевна. — Впрочем, кажется, это Чехов сказал… или Булгаков?
— Это Ваганов сказал, — напомнила Ольга Борисовна. — Чувствую — сидеть на больничном ему нравится.
— А почему бы и нет? — Виктория Васильевна саркастически усмехнулась. — На работу ходить не надо, а зарплату платят. Гуманное у нас законодательство, вот что я тебе скажу, оттого и страдаем. Если бы по больничному процентов десять от зарплаты платили бы, ну ладно — пятнадцать, охотников болеть месяцами не нашлось. И не уволишь ведь. Ты его там дергай, не давай расслабляться, а лучше позвони в его поликлинику, заму главного по КЭР[11] и поинтересуйся, все ли в порядке с вагановским больничным.
— Звонила, Виктория Васильевна, интересовалась. Сказали, что все в порядке, продление обоснованно. Что они еще могут сказать? Сейчас можно десять месяцев в году непрерывно сидеть на больничном. Надо отдать должное Боткину — он сознательный до безотказности. Как график ни перекраивай, сколько дежурств ни ставь — выходит беспрекословно и не торгуется.
— Все равно в больнице живет! — хмыкнула Виктория Васильевна. — Что бы не выйти…
— Это характер такой. Надо — значит, надо, и все тут. Колбин, например, за каждый перенос или за каждое «уплотнение» все нервы вымотает, до трясучки доведет…
Алексей Иванович в это время разговаривал в ординаторской со старшей медсестрой Надеждой Тимофеевной о смерти. Не о чьей-то конкретной, а вообще о смерти как таковой и ее восприятии людьми, прежде всего пациентами. Вопреки распространенному суеверию, уши у него не горели и щеки тоже не горели, и потому он даже не догадывался о том, что его кто-то обсуждает.
— Бродский очень хорошо сказал, Надежда Тимофеевна, помните? «Значит, нету разлук. Существует громадная встреча. Значит, кто-то нас вдруг в темноте обнимает за плечи, и полны темноты, и полны темноты и покоя, мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою…»[12] Здорово, правда? Ободряет, да?
— Хорошо, — согласилась Надежда Тимофеевна. — Я, Алексей Иванович, знаете, за что больше всего приемное отделение люблю, хоть оно и дико хлопотное? За то, что у нас никто не умирает. Если бы я была бы врачом, то я не знаю, как бы я смогла пережить смерть пациента? Я бы с ума сошла… Нет, я бы в патологоанатомы пошла, там уже все «пациенты» по одному разу умерли, повторов не будет. Двум смертям не бывать…
— Совершенно так же рассуждал Павел Родионович, наш больничный патологоанатом в Мышкине. Он всем рассказывает, что пошел в патологоанатомы, будучи не в силах смотреть на то, как страдают люди. И вы знаете, Надежда Тимофеевна, не один он такой. Кто в рентгенологи подается, кто в физиотерапевты… А вот я всегда лечить хотел и на меньшее был не согласен. Честно скажу — скучаю уже по своим палатам, своим больным. Вот выправится положение у нас в отделении, поправится Ваганов, возьмут еще одного доктора, и тогда я наберусь храбрости и попрошу Викторию Васильевну перевести меня в терапию. Очень уж клинической работы хочется, чтобы, значит, получить больного, заняться им и на ноги поставить. Это же такое удовольствие, когда люди выписываются и говорят: «Спасибо вам, доктор!» Мы же, врачи, не из-за зарплаты работаем и не ради карьеры, а ради вот этих слов, приятнее которых нет и быть не может…
ЦРБ — центральная районная больница.
Minimum minimorum (лат.) — самое меньшее.
ПТУ — профессионально-техническое училище.
«Ханума» — музыкальный спектакль Ленинградского Большого драматического театра, поставленный режиссером Георгием Товстоноговым в 1972 году по мотивам классического водевиля А. Цагарели, рассказывающего о соперничестве двух свах.
Ларингоскоп — медицинский прибор (вид эндоскопа), используемый для обследования гортани и установки дыхательных трубок в трахею.
Circulus vitiosus (лат.) — порочный круг.
Сопроводительный лист станции скорой медицинской помощи — документ, заполняемый при доставке больного в стационар. К сопроводительному листу прилагается талон, который возвращается на «Скорую помощь» по окончании лечения больного с указанием клинического диагноза и недочетов в работе «Скорой помощи».
Айседора Дункан (26 мая 1877, Сан-Франциско — 14 сентября 1927, Ницца) — американская танцовщица, основоположница свободного танца. Жена Сергея Есенина в 1922–1924 гг. Трагически погибла в Ницце во время автомобильной прогулки, удушившись собственным шарфом, намотавшимся на ось колеса автомобиля.
Игорь Северянин, «Гурманка».
Плутон — бог подземного царства мертвых у древних римлян.
КЭР — клинико-экспертная работа. Заместитель главного врача по КЭР контролирует правильность выдачи и продления больничных листов.
И. Бродский «От окраины к центру».
