— А папа как?
— А папа твой сопли распустил. Стал выпивать часто. Соберутся мужики — ты же знаешь, как это в селе бывает: один принес выпить, другой добавил, и пошло-поехало. А потом начинают его поддевать: расскажи, мол, признайся, где дочка заразу подхватила. Другой бы в дыню заехал так, чтоб из глаз искры посыпались, а он все горе водкой заливает. Тьфу! Противно смотреть на него! Слизняк! Я ему так и сказала!
— Так и сказала? — улыбнулась Даша.
— Да! Прямо в глаза выпалила! — Мать гордо сжала губы и сложила руки на груди.
— Расскажи мне о брате.
— Все у них хорошо, дочка, слава Богу, — вздохнула мать.
— Передавай всем большой привет. Скажи, что я на них не в обиде. Почему они мне не звонят?
— Не знаю, дочка, ничего не знаю. Да ты не держи на них обиды, и на отца тоже. Он перебесится, отойдет, остынет, и все будет хорошо. Надо только немножко подождать, потерпеть.
— Я ни на кого не обижаюсь. Я подожду.
— Даша, я тут видела название на вашей больнице. Там табличка висит с непонятной надписью «Хоспис». Это так называется отделение для больных СПИДом?
— Ты все правильно поняла, мама, — ответила Даша и крепче обняла ее.
Отрадой в жизни Даши по-прежнему оставались литературные вечера. Казалось, поток поэтических строк, который лился из нее, был неиссякаем. Теперь она готовила тематические вечера, подолгу роясь в книгах и своих тетрадях. Главное — надо было исключить из подборок темы о неизбежности смерти. Правда, один раз Даша попала, по ее собственному мнению, в неловкое положение. В тот день к ней в палату зашла Маргарита Ильинична.
— Я тебе еще поэтические сборники нашла в нашей библиотеке, — сказал она и положила на тумбочку стопку толстых книг и совсем тоненьких брошюр. — Просмотришь, может, что интересное попадется.
Заведующая присела на стул. Она заметила, что после посещения матери настроение у Даши часто менялось, как погода в мартовские дни. То она чувствовала себя счастливой, то впадала в задумчивость и предавалась унынию. Сегодня у нее были грустные глаза, и Маргарита Ильинична, желая отвлечь Дашу от печальных мыслей, отправилась в библиотеку хосписа и собственноручно выбрала книги со стихами.
— Спасибо вам, — невесело улыбнулась Даша, с трудом выдавив улыбку.
— Все читаешь?
— Отбираю нужное, поэтому приходится все перечитывать. То, что не должны слышать другие, я пропускаю через свою душу, как через сито. Чистая вода сбегает и ложится живительным бальзамом на души больных людей, а мне достаются камни, которые тяжело давят на грудь.
— Поделись этой болью со мной, и станет легче.
— Вы так думаете?
— Я знаю, Даша. Я прожила больше, чем ты, и мой жизненный опыт богаче твоего. Почитай мне.
— Думаю, эту боль надо оставить мне.
— Читай, Даша, я готова слушать.
— Тогда не перебивайте меня и слушайте до конца, — то ли сказала, то ли попросила Даша и начала читать из книги, которую держала перед собой.
Спасибо, друг, что посетил Последний мой приют, Постой один среди могил, Почувствуй бег минут.
Ты помнишь, как я петь любил, Как распирало грудь, Теперь ни голоса, ни сил, Чтоб губы разомкнуть.
— Даша! Перестань! — прервала ее Маргарита Ильинична.
— Нет уж! Вы хотели услышать мою боль, так слушайте до конца, будьте мужественны, — спокойно, но с какой-то истерической ноткой в голосе сказала Даша и продолжила:
И воскресают, словно сон,
Былые времена,
И в хриплый мой магнитофон
Влюбляется страна.
Я пел, и грезил, и творил
— Я многое успел.
Какую женщину любил!
Каких друзей имел!
Прощай, Таганка и кино!
Прощай, зеленый мир!
В могиле страшно и темно,
Вода течет из дыр.
— Ну зачем ты так, Даша?!
— Это не я, предположительно — Владимир Высоцкий.
Спасибо, друг, что посетил Приют печальный мой. Мы здесь все узники могил, А ты — один живой.
За все, чем дышишь и живешь, Зубами, брат, держись. Когда умрешь, тогда поймешь, Какая штука жизнь!
Прощай! Себя я пережил В кассете «Маяка». И песни, что для вас сложил, Переживут века!
— Все! Спасибо за внимание.
Даша с горькой улыбкой несколько раз слабо хлопнула в ладоши.
— Напрасно ты так, — тихо сказала Маргарита Ильинична и медленно поднялась, давая понять, что уходит.
Даша опомнилась. Было неловко и стыдно, что она думала только о себе, позабыв о том, что заведующая тоже тяжело больна.
— Постойте! — попросила Даша. — Не уходите, прошу вас.
Маргарита Ильинична остановилась.
— Простите меня, пожалуйста. Я дура! Я набитая дура! — воскликнула Даша, сожалея о сделанном.
— Не позволяй жестокости пробраться в душу, — тихо, шепотом, как заклинание, сказала Маргарита Ильинична и добавила: — Даже сейчас.
Вечером дежурные медсестры помогли Даше сесть в инвалидную коляску и вывезли ее в коридор, где все уже ждали девушку, читающую стихи. В этот день ее затухающий голос звучал тише, чем прежде, но оптимистические нотки делали его еще чище, еще нежнее.
Малинником диким зарос откос Над поворотом реки, Сладчайший ветер твоих волос Коснулся моей щеки.
Мир, который нас окружал, Малиной спелой пропах. Губ твоих малиновый жар Растаял в моих губах…
Даша не делала пауз, не объявляла авторов. Одно стихотворение сливалось с другим, образуя сплошную длинную песню, которая лилась, лаская слух измученных людей:
…И все-таки я хочу самого страшного И самого неистового хочу! Пусть мне будет беда вчерашняя И счастье завтрашнее по плечу!
Голос Даши плыл по коридору, проникая в самые дальние палаты, словно нежная музыка. И жизнь окружающих ее людей хоть на короткий миг, но становилась ярче и радостнее…
Тихой, щемящей, успокаивающей радостью наполнялась душа Даши, когда она писала письма Сергею и получала ответы от него. Он стал ей другом, которому можно доверить самое сокровенное. Она по-прежнему писала ему обо всем, но ни слова — о своей болезни. Сергей предложил Даше описать свою жизнь, начиная от осознанного восприятия мира. И Даша писала. Сначала о самых ранних воспоминаниях детства, о брате Саше, о подруге Светке, о маме и папе. Сергей, в свою очередь, рассказывал ей о своей жизни. Вместе они заново прожили детство, школьные годы, первую влюбленность, учебу, начало самостоятельной жизни. Потом Даша в своих рассказах дошла до момента, когда они с Лешкой возвращались от его родителей. С этого места Даше стало трудно писать. Она вновь и вновь мысленно переживала те минуты душевного ликования, когда ее буквально распирало от радости, когда мир казался таким прекрасным, а будущее — радостным и безоблачным. Если бы… Если бы не тот роковой перекресток.
«В тот день был ужасный туман, — собравшись с духом, написала Даша. — Похоже было, что облака упали на землю, словно предупреждая водителей быть более бдительными, внимательными на дороге. Возможно, кто-то в этот день собирался в путь, но из-за густого тумана отложил поездку — ему на роду было написано избежать опасности. А кто-то не обратил внимания на предупреждение матушки-природы и переступил порог дома, чтобы уже никогда не вернуться обратно или коренным образом изменить свою жизнь, — как я, например. Но то, что это был роковой день не только для меня, я знаю точно».
Сергей: «Даша, милая Дашенька, как мне близки и понятны твои переживания! Представляешь, в тот день, когда мы выехали с Виталиной из Днепропетровска, собираясь отдохнуть в Карпатах, тоже был жуткий туман. Я много лет за рулем и знаю, что в такой день на дорогах опасно, но решил, что с восходом солнца туман рассеется».
Сергей задумался, выпрямился и оперся о спинку кожаного вращающегося кресла. После аварии он, получив травму позвоночника, не остался инвалидом только благодаря какой-то девушке-медсестре. Но до сих пор большие нагрузки напоминали ноющей болью о том злополучном дне. Только что он написал Даше, что принял решение ехать, рассчитывая, что туман рассеется. Он всегда был откровенен с ней и подумал, что будет нечестно соврать на этот раз. И написал то, в чем все это время боялся признаться даже себе: он мало думал о тумане, он просто не мог дальше молчать и откладывать разговор с Виталиной о своей болезни и об Алене хотя бы на день.
Сергей: «Сейчас я понимаю, что для признания не нужно было выбирать дорогу, об этом можно было поговорить дома или где-то в другом месте. Но так уж случилось, что я принял решение выехать в этот день. Виталина, как всегда, доверилась мне, не стала возражать…»
На душе у Сергея было очень тяжело, и он решил дать себе передышку.
«Что же роковое произошло в тот день в твоей жизни?» — задал он вопрос Даше и, ожидая ответа, закурил и принялся прохаживаться по кабинету, разминая спину. Через несколько минут ему предстояло мысленно заново пережить самый черный день в своей жизни. Сергей, обдумывая, какими словами будет писать об этом Даше, снова вспомнил склонившуюся над ним медсестру. Тогда, в горячечном бреду, ему показалось, что это была Виталина. У той девушки тоже были на шее две маленькие родинки, только расположены они были иначе. И еще ее глаза… ОН ЗАПОМНИЛ ЕЕ ГЛАЗА!
