Я не могу пересказать вам этих писем, господин судья. Мама прочитала их нам только один раз, а назавтра отнесла на почту и отправила по адресу, который Иосиф приписал в самом низу. Так что я не помню точных слов, а прибавлять от себя мне бы не хотелось. Что-то очень простое и естественное — ни больше и ни меньше того, что обычно пишут друг другу любящие люди. В конце письма Иосиф просил у нее прощения за ребенка. Эта деталь запомнилась мне именно из-за своей непонятности. Но Ханна, конечно, поняла бы. Это все, что я могу рассказать вам об Иосифе, господин судья. Совсем немного, честно говоря. Я даже не знаю, был ли именно он тем серым существом, которое принимало у меня кружки с супом на вокзальной платформе. Возможно, что он просто попросил одного из своих товарищей передать мне это письмо. В самом деле, лучшей возможности ему могло больше и не представиться.
Самым странным в этой истории, господин судья, является ее замедленное действие. Понимаете, она изменила меня всего, перетрясла, как кости в кожаном стаканчике, повлияла на всю мою дальнейшую жизнь. Ее удар был исключительно, фантастически силен по своим последствиям. Силен настолько, что силу его я понял далеко не сразу, хотя первые странные признаки чувствовались уже на следующий день. К примеру, я обнаружил, что даже думать не могу о Марго, в которую был безумно влюблен еще менее суток тому назад. Правильнее сказать, она вдруг стала мне неприятна, настолько, что я попросил маму подобрать нам другую пару для работы на следующем поезде.
Через день в газете написали, что жители домов, расположенных вблизи от первой платформы, жаловались на шум и крики из стоящего там поезда. Автор заметки возмущался непредусмотрительностью вокзальных властей. В самом деле, они вполне могли поставить злополучный поезд на крайнем пути в противоположном конце вокзала, примыкавшем к Национальному Музею. Там-то уж крики точно не помешали бы ничьему сну.
— Все правильно, — сказал отец, откладывая газету в сторону. — Но меня, честно говоря, возмущает другое. Мы сделали все, что могли. Проявили добрую волю.
Он так и сказал «мы», господин судья.
— Мы накормили их супом и даже приготовили кофе! Всякий знает, как трудно добыть кофе по нынешним временам. Дали одеяла… Я думаю, что эти люди могли бы проявить хоть немного благодарности и уважения и не беспокоить среди ночи своими кошачьими воплями столь гостеприимный город.
Вот тут-то, вдруг, я и понял, что ненавижу его, господин судья. Его и себя, отражающегося в нем, как в зеркале. Я не стал бросать ложку на скатерть. Я аккуратно положил ее на тарелку и вышел из столовой, и дверь за собой прикрыл тихо, не хлопая. Я даже успел услышать, как отец сказал маме за моей спиной:
— Ну? И чего ты добилась? Ты этого хотела, да?
Видимо, в чем-то он маму все-таки убедил, потому что на следующие поезда — а их было еще много, больше десятка — она меня уже не брала, ходила одна. Кстати, все последующие эшелоны пригоняли к Музею. Чтобы не мешать сну граждан столь гостеприимного города.
Выйдя из агентства, Берл бегом бросился к машине. Но, как выяснилось, можно было не спешить. Он уже успел надеть наушники, включить приемник и десять раз проверить, все ли в порядке с настройкой, а старик все молчал, приходя в себя после потрясения. Жучок передавал только неясные шумы, щелчки, вздохи, шарканье локтей по столу. Наконец Берл услышал пиканье телефонных кнопок.
— Это я, Брайтнер… — сказал старик полузадушенным голосом. — Мне необходимо срочно вас видеть. Срочно!
Последнее слово он почти провизжал, сбившись на высокий фальцет.
— Эк тебя проняло… — радостно подумал Берл, приглушая уровень звука.
— Тогда приезжайте, только немедленно, — голос турагента в берловых наушниках звучал раздраженно и уже менее панически, как будто его не слышный Берлу собеседник одной-двумя фразами или просто одним своим присутствием на линии ухитрился успокоить впавшего в истерику старика. — Как, я вам еще не сказал?.. Ах да, извините. У меня только что был здоровенный детина с известным вам предметом… тем самым, от Гюнтера. Как выглядел?.. Гм…
Помолчав, старик дал довольно точное описание «детины». Берл, поглядывая на себя в зеркало, с удовольствием сравнивал портрет с оригиналом — кто ж не любит послушать, что о нем говорят другие в его отсутствие? Со стороны выходило, что он выше сантиметров на десять, чем в действительности, а размах плеч так и вовсе поражал воображение. Берл уже горделиво приосанился, но тут последовало обидное замечание относительно надбровных неандертальских дуг и квадратного подбородка.
— Врешь, старый пес! — пробурчал Берл, избегая смотреть в зеркало. — Нормальные брови… и подбородок тоже. Сам ты урод!..
Старик в наушниках снова замолчал, видимо, слушая своего собеседника. Затем сказал уже почти совсем спокойно:
— Хорошо. Договорились. Я буду ждать… — и повесил трубку.
«И это все? — разочарованно подумал Берл. Наговорили одних только гадостей, а ценной информации — ноль? Ну погодите у меня…» Он недовольно потер лоб. Надбровные дуги им, видите ли, не нравятся…
Берл устроился поудобнее на сиденье автомобиля. Вход в турагентство находился на расстоянии тридцати метров от него, через улицу. День обещал быть долгим и скучным, как и всегда при ведении наружной слежки. Скука-скукой, но все-таки насколько приятнее играть роль охотника, а не дичи! Теперь по следу шел он, а не противник; ему наконец-то принадлежала инициатива. Ради такой выгодной позиции Берл без малейших колебаний отсидел бы в засаде не день, а целую неделю. И все равно часы ожидания тянулись ужасно медленно. Наверное, он просто устал скучать во время цюрихского отдыха. Посетителей в «Колумбе» было немного — не сезон. Но и те, что заходили закрыть сделку или получить рекомендацию — в лоб — от какой-нибудь фанерки, не представляли для Берла никакого интереса. Позевывая, он выслушивал тривиальные вопросы и ответные обстоятельные лекции старика об отелях, рейсах и экскурсиях, а сам вспоминал прозрачную прохладу даабского моря, морских бабочек, заносчивых от сознания собственной красоты, прозрачных рыб-игл с забавным ртом бантиком, кораллы невообразимых форм и оттенков, многочасовой ужин под разноцветными фонариками на берегу матово-черной бухты.
Нужный Берлу человек приехал на такси в пятом часу вечера. Его можно было выделить сразу по осторожной точности движений, по цепкому взгляду, которым он окинул улицу перед тем как взяться за ручку двери. Берл стряхнул с себя дремоту и приготовился слушать.
— Привет, Брайтнер… — сказал в наушниках отдаленный голос. — Ну, что там у вас стряслось?.. А, черт!.. На кой ляд вы развесили здесь эти идиотские фанерки?!
«Ага! И тебе досталось!» — обрадовался Берл.
— Здравствуйте, Отто. Как долетели?.. Я сразу перейду к делу, да? Так вот, он пришел рано утром, еще десяти не было… — заторопился турагент испуганной скороговоркой.
— Стоп! — скомандовал Отто довольно-таки грубо. Старик явно не ходил у него в боссах. — Тут разговаривать не будем. Пойдемте на бульвар, погуляем, подышим.
Берл разочарованно вздохнул, но делать было нечего. Он подождал, пока двое выйдут, пока Брайтнер, суетясь, потея и многократно роняя связку ключей, закроет агентство. Отто при этом безучастно стоял в сторонке, всей своей позой выражая презрение. Затем они медленно двинулись в сторону Кенигсаллеи. Отто шел, глядя прямо перед собой, брезгливо задрав подбородок и воротя нос, а потный старик бегал вокруг него, как собачонка, подпрыгивая на ходу, жестикулируя и только что не помахивая хвостом. Берл выбрался из машины, расправил затекшие ноги и пошел следом. Погода стояла сухая, и бульвар вскипал разнообразным народом: суетились лоточники и уличные артисты, играли в «замри-отомри» живые скульптуры, из магазинов и кафе сквозняком выдувало обрывки музыки. Вдоль канала, сияя лакированными боками, медью клаксонов и бронзой набалдашников, выстроилась импровизированная выставка старых автомобилей. Отто сел на скамейку; старик, помявшись, пристроился рядом с ним. Он сидел боком, свешиваясь половинкой зада, как будто подчеркивая полное отсутствие всех и всяческих претензий — даже на эту крашеную, растрескавшуюся от дождя и солнца скамеечную доску — и продолжал что-то горячо объяснять своему неприветливому собеседнику; тот слушал и неохотно отвечал, морщась и едва разжимая тонкогубый рот.
Скучный день продолжался во всей своей долгой, полной бесплодного ожидания бесконечности. Осень, играя опавшими листьями, плавала по темно-зеленой воде канала наперегонки с молодыми утками. Берл стоял, прислонившись к дереву плечом, и с наслаждением вдыхал сырой воздух, пахнущий бензином и октябрьским лиственным хламом. У его ног остановился маленький песик в красном ошейнике, посмотрел, недоуменно склонив набок лохматую башку: мол, тебе-то зачем это дерево?.. мое оно, разве не видишь? Но Берл не отходил, и пес, поколебавшись, уступил, побежал дальше, выставляя вперед левое плечо, как взвод на параде; приостановился у скамейки, дружелюбно ткнулся носом в стариковские туфли, получил в ответ пинок, но не обиделся, а немедленно продолжил свой путь, тихо удивляясь про себя беспричинной человеческой злобе и бестолковости.
